— Куда ты? — беспокойный вопрос, слетевший с распухших губ. С придыханием и хрипотцой, стоило ему отстраниться. На пару мгновений. Вернулся с шелковым галстуком. Судорожно втянул в ноздри воздух, окидывая распростертую на постели возбужденную женщину. Схватил за запястье, с силой возвращая в вертикальное положение. Усадил на край кровати, вручив нечто наподобие ленты ей. Наблюдал, как она ощупывает ее, стараясь распознать предмет. Внутренности скрутило в невидимый тугой узел. Невзирая на бросающуюся сексуальность и упорность, непробиваемость именно в эту минуту она выглядела трогательно. Лишился рассудка, раз почти обнаженную, которая открыто соблазняла его, сравнивает с беззащитной и невинной девочкой, лишенной зрения. Жалость? Что — то другое. Иного характера. Разливающееся теплом в груди, как только она слабо улыбается.

— Галстук, — узнала объект девушка. Единственный раз, когда допускает очевидную слабость. Утешается, что непременно оставит произошедшее здесь. В спальне. Не выйдет за пределы. Знал, на что идет. С самого начала, на какие мучительные пытки обрекает. Дать право, тем не менее не подпустить. Внушить — их брак построен не на симпатии или влечении. Иная цель. На неизвестно долгий срок оставить раздумывать. Гадать. Быть заложницей собственных размышлений. Не знать, почему из любимой папиной дочери стала женой незнакомца. Возлагал на нее непосильное бремя, а теперь действие противоречит разуму. Подошел к сидящей жене, присаживаясь на корточки возле ее ног.

— Завяжи мне глаза, — не просил, а требовал. Приказным тоном. Пусть сделает собственноручно. Пусть выпустит ненасытного монстра наружу. Пусть снова станет его бабочкой. Ничьей дочерью или наследницей. Быть исключительно его. — Я разделю с тобой твою тьму. Давай, смелее! Покажи мне свой мир, и мы будем играть на равных.

И она последовала его приказу. Месть уничтожает. Выжигает. Оставляет шрамы на душе.

Глава пятнадцатая

Сумасшествие. Безумие. Ненормальность. Три точных слова, которыми Морганит могла описать их отношения. Чувствительные и уже не казавшиеся неправильными. Такие, от которых невозможно отказаться. Жалеть. Предать. Отношения, пронзившие насквозь всю тьму. Рассеявшую ее яркими ощущениями. Нет большей той пугающей темноты. Страха. Убрал горячими поцелуями и дерзкими ласками. Пусть не видит. Пусть никогда не сможет распознать глазами ни один предмет, даже его лицо останется всего лишь плодом ее воображения. Представления. Не имело значение. Главное то, что он делал. То, кем заставлял чувствовать. Тщательно охраняя свое сердце и не подпуская его, полностью и без остатка отдалась ему телом. Не заметила, как он так же прочно забрался в душу. В мысли. В каждую клеточку проник. Заполнил собой. Привязал неизвестной связью. Даже в игру готова сыграть с ним. Не зная ни правил, ни исхода. Просто следовать за ним, крепко держа его руку. Сплетая их пальцы, как каждую ночь он, вторгаясь в нее жестоко. Грубая нежность. Никогда о подобном не слышала, однако именно так обращался с ней ее муж. Доводя до пика экстаза, при этом не говоря ничего. Молча. Заставляя слезы литься по щекам от пронизывающего острого удовольствия, чтобы утром оставаться равнодушным и сдержанным. Оставлять следы неукротимой страсти в виде синяков и засовов на ее коже, которые после трепетно почти невесомо пытался касаниями губ, пользуясь тем, что усталая и утомленная засыпала мгновенно. Ошибочно думал. Притворялась, пытаясь понять, с каким незнакомцем делит постель. Жизнь. Часто невольно подслушивала, как бегло ее муж говорит на английском по телефону. Судя по его властному тону и приказным восклицанием, не походило на то, что исполняет поручение ее отца или ведет переговоры. Не решалась спросить, опасаясь выдать подозрительность и сомнения с поличным. Каждый раз приближалась к неминуемой правде. Оставался шаг. И он вновь отдалял ее на расстояние. Не разрешая переступить грань. Догадывалась, хоть не озвучивал, об условии, при котором раскроется истина. Ждет, когда признается в любви. Ждет, когда она отдаст в распоряжение не только свою жизнь, но и сердце. Призывала разум не подчиняться инстинктам. Не подаваться ему.

Услышав непонятный шорох за спиной, Морганит остановилась от бессмысленного плетения узла из шелкового галстука. Вернулась из размышлений, послуживших основной причиной головной боли, из — за которой она впервые вынужденно перенесла занятия с детьми. Сидела, уединившись в спальне, лихорадочно прокручивая эпизоды от первой встречи. Ночами он совсем отличался от того человека, с кем приходилось общаться за завтраком или пересекаться в течении дня. На самом деле, у них просто не было времени вести разговоры. Предпочитали другое занятие. Давал откровенный намек, что она самостоятельно приняла решение не делиться ничем, кроме тела. Прикосновений. Непременно придерживалась бы установленного, если бы не его выходящий за грани понимания поступок. Разделить с ней ее тьму. Позволяя целовать и прикасаться к нему, когда его глаза плотно скрыты от света. Завязаны. Играл или, действительно, этого хотел, но выбил прежнюю уверенность. Поселил трепет. Волнение. Нужду узнать ближе. Иначе.

Даже не помнила, что сегодня ее день рождение. Меньше всего хотелось принимать чьи — либо поздравления или радоваться, потому что внутри все переворачивается, стоит просто предположить, что она…может его полюбить. Стать одержимой не только вожделением. Превратиться в пылкую возлюбленную, знающую, что ее не любят. Вмешать в их без того странный брак любовь. Чувство, требующее полную отдачу. Взаимность. Честность.

— Тетя Беатрис, я уже сказала, что не хочу кушать, — устало бросила Морганит, поднявшись на ноги. Нащупала на покрывале махровое полотенце, обреченно вздохнув. Определиться, где начало и конец игры не получится. Определить, какое чувство преобладает над ней, оказывается, еще сложнее. Они женаты ровно четырнадцать дней. Из них семь дней он мучал ее правом выбора, искусно продлевая изнурительную пытку отсутствия близости, пока не попросит. И эти семь дней она сама мучает себя мыслями, доводами. Оставаться верной обещанию не любить или добровольно броситься в бездну сильных чувств, которые непременно сломают. Изменят многое. Незапланированно.

— Дорогая, твой папа обеспокоен, — взволнованно начала пожилая женщина. — Может, нам надо позвать врача?

— Я не маленькая, чтобы из — за головной боли приходил доктор, — раздраженно бросила Морганит. — Я приму душ. Сама. Без чьей — либо помощи. Посплю и все пройдет.

— Твой папа готовил для тебя с утра сюрприз, отложив дела, — поведала ей няня, и Морганит слабо улыбнулась. Ее день рождение — особое событие для Джованни Сальери, на которое он всегда созывал тысячу людей. Однако ее окружала охрана и няня, не подпускающие никого чересчур близко. Поздравления сдали. Музыка и веселье. Отец старался превратить единственный день в году, когда он решался показать любимую дочь свету, в колоссально роскошное мероприятие, чтобы оно сохранялось на устах людей до следующего праздника. Думал, что получает удовольствие от пожеланий и подарков, а она — уставала притворяться безмятежно счастливой. Зрячей. Странно, почему он ни разу не задавался вопросом. Прося дочь не выдавать секрет их семьи, не причиняет ли ей боль?

— Передайте моему папе, что сегодня у меня нет настроения улыбаться всем и притворяться, что для меня существуют другие цвета, кроме черного, — прямо выговорила Морганит. — Лучший подарок — покой. Я не понимаю, зачем папа каждый год празднует мое день рождение, если…стыдится моей слепоты.

— Ничего подобного, — отчаянно воскликнула Беатрис, неожиданно обняв ее. — Хозяин очень сильно тебя любит и оберегает. Ты — наш домашний нежный цветочек, а если недоброжелатели узнают о твоей особенности, то…

— Он тоже называет меня особенной, — перебила невольно Морганит, прижимаясь к теплой родной мягкой груди, подавляя рвущийся всхлип. Нестерпимо хотелось заплакать и объяснить, что больше тьма не пугает. Боится она совсем другого. Полюбить своего мужа.

— Из — за него у тебя нет настроения и болит голова? — внезапно отстранила ее женщина, насильно усаживая на край кровати и выхватывая у нее полотенце. — Я знаю свое место в этом доме, поэтому долго не вмешивалась. Почему ты терпишь его унижения? Не рассказываешь ничего хозяину? Если синьор Сальери узнает, что он бьет и издевается над тобой, то от этого негодяя не останется и мокрого места?

— Бьет и издевается? — растерянно повторила Морганит.

— Не жалей его, дорогая, — не переставала женщина. — Сколько уже раз, помогая тебе одеться, я видела…синяки на твоем теле, но ждала, когда ты признаешься! А вчера я чуть собственными руками не придушила его, случайно подслушав, как ты просишь его прекратить. Я бы зашла в вашу комнату и ночью, если бы потом он не стал просить тебя остановиться…Кстати, что ты сделала ему? Сегодня утром твой непутевый муж появился с царапиной на щеке.

— Тетя Беатрис! — вспыхнула Морганит, залившись краской. Горела от стыда, впервые благодаря судьбу, что не сталкивается с озабоченным взглядом няни. С причиной паники. Сердце гулко застучало в груди. До безумия ненасытные поцелуи и доводящие до помешательства прикосновения не могли оставаться без ответа. Крики и стоны — малое, что возвращало ему. Откликом. — То, что вы говорите, это неправда. Ральф…не такой.

— Я же вижу, как по утрам и ты, и он сторонитесь друг друга, — не понимала та. — Не отрицай, дорогая. Плевать на мнение людей, да и сомневаюсь, что он посмел бы открыть рот журналистам о проведенной ночи с дочерью такого человека, как синьор Сальери, а вот ты…Если бы ты не согласилась на этот брак, то…

— …то продолжала бы чувствовать себя неполноценной и одинокой, — договорила за нее Морганит. — Да, он очень странный. В нем много секретов, но, поверьте, любая боль, которую он причинил мне, как вы думаете, не без моего согласия. Вы не поймете это, потому что оно слишком…пошло. Испортил, околдовал меня — называйте, как хотите, но не делайте из него садиста или насильника. Ральф — другой. Вы не поймете его. И меня.