Он снова неотрывно смотрел на деревню и словно разговаривал сам с собой.

— Мне повезло, что я не индус. Меня послали бы сюда, понимаете? По индийским законам евнух должен жить среди неприкасаемых. Но нас не принимают даже представители низшей касты. Евнухи должны жить за пределами деревень неприкасаемых. Они должны носить женскую одежду, и они считаются особами женского пола. Про евнуха говорят «она». Им не положено колодцев, и они должны пить воду из канав. Дети бросают в них камни. Если бы я был индусом, то это была бы моя деревня. Эти жалкие грязные типы были бы моими соседями. Они бы меня презирали. Разве вы не понимаете?

Он посмотрел на Люсинду пронзительным взглядом, и она с некоторым ужасом повернулась, чтобы еще раз посмотреть на деревню неприкасаемых. Но к этому времени они уже отъехали от неприятного места, и люди и хижины стали почти неотличимыми от коричневой земли. А ветер, сладковатый от влажности леса, уносил вонь прочь.

— Вот так, — со вздохом произнес Слиппер, затем взял в руки яблоко и поднял голову. Он улыбался. — Итак, кто хочет есть?

* * *

После того как караван вошел в густой лес с нависающими деревьями, Люсинда наконец почувствовала, что оказалась в другом мире. Там было влажно, землю покрывала тень. Солнце до нее никогда не добиралось. Казалось, что даже шум, создаваемый двигающимся караваном, приглушается листвой.

Люсинда привыкла к ритмичному покачиванию слоновьей спины под полом паланкина. Куда бы она ни взглянула, со всех сторон ее окружали только темные листья и ветки. Сквозь листву иногда виднелись кусочки неба, которое казалось белым, как полотно. Она слышала шепот ветра и пение тысячи птиц. Она ощущала запах гниения и сырости, исходивший от земли, а также тепло тела слона. От слона скорее пахло травой.

— Почему ты продолжаешь выглядывать? — спросил Слиппер. — Тут ничего не увидишь.

Люсинде потребовалось какое-то время, чтобы понять: Слиппер обращается к ней.

— Оставь ее в покое, Слиппер, — сказала Майя. — Неужели ты не видишь, что она счастлива?

Люсинда с благодарностью посмотрела на танцовщицу и удивилась, что та единственная из всех поняла, что она чувствует.

— Ты много видела? Много путешествовала? — спросила Майя. Люсинда покачала головой. Майя снова перевела взгляд на кучу пальмовых листьев у себя на коленях. — Ну, в этом мы похожи, ты и я.

Люсинда удивленно посмотрела на нее, но не стала спорить. Она перегнулась через край паланкина, хотя лес здесь выглядел точно так же, как лес сто ярдов позади.

— Мы разве не собираемся разговаривать? — вздохнул Слиппер.

Капитан Патан, ехавший впереди, обернулся и увидел, как Люсинда высунулась из паланкина. Он нахмурился, заставил лошадь отойти к краю дороги и подождал, полка паланкин доберется до него.

— Не раскрывайте занавески, госпожа, — сказал он, снова трогаясь в путь рядом со слоном, но Люсинда отвернулась и притворилась, что не слышит его. — Госпожа, ради вашей же безопасности, — настаивал он.

Она никак не отреагировала на его слова.

Патан явно был раздражен, и поехал вперед, потом отправил Да Гаму к паланкину.

— Как вы там себя чувствуете? — крикнул солдат.

Слиппер пополз вперед, чтобы ответить. На его бледных щеках тут же появились розовые пятна от прилагаемых усилий.

— Привет, капитан, — сказал он на хинди. — Почему у вас столько пистолетов?

У Да Гамы на каждом боку висело по пистолету, рукоятки которых смотрели назад. На груди перекрещивались два широких ремня, и еще полдюжины пистолетов было заткнуто за них.

Да Гама рассмеялся и ответил тоже на хинди.

— У меня еще есть в рюкзаке, сеньор евнух. Лучше иметь лишние пистолеты и не иметь необходимости их использовать, не правда ли?

— Вас беспокоят волки, капитан? — спросил Слиппер. Его маленькие глазки широко раскрылись.

Да Гама приподнял одну бровь.

— Да, это так. Меня беспокоят волки, — ответил он и кивнул на занавески. — Не раскрывайте занавески, ладно? — затем добавил на португальском, глядя на Люси: — Так будет лучше для всех, понимаешь, Люси?

После этого он поскакал вперед, чтобы занять свое место в караване.

С неожиданной ловкостью и проворством Слиппер начал задергивать занавески, но Люсинда протянула руку, чтобы остановить его.

— Он только подшучивал над тобой, глупый! — сказала она. — Неужели ты на самом деле думаешь, что нас увидят волки?

— Он говорил не про волков, — заявила Майя.

Люсинда почувствовала опасность и, хотя не поняла ее, руку убрала. Слиппер задернул занавески.

* * *

Теперь в паланкине стало гораздо темнее. Майя сияла пальмовые листья с колен и коснулась ими лба, затем положила их на квадратный кусок шелка рядом с собой.

— Что это? — спросила Люсинда.

— Ты умеешь читать? — в свою очередь спросила Майя и протянула листья ей.

Конечно, это была книга, как поняла Люсинда, глядя на строчки на пальмовых листьях. Они были сшиты вместе сверху.

— На этом языке я не умею читать, — ответила она, отдавая их назад.

— Это «Гита», — пояснил Слиппер. — Она постоянно ее читает.

— Ты знаешь эту книгу? — поинтересовалась Майя. Люсинда покачала головой. — Это наш самый священный текст, — продолжала Майя, заворачивая тонкую книгу в шелк. — «Бхагавад-Гита»[20], песнь-поклонение.

— Она имеет в виду своего бога, — вставил Слиппер, неодобрительно поджав губы.

— Ты считаешь, что наш бог отличается от вашего? — спросила Майя. Казалось, Слиппер уже готов рявкнуть в ответ, но Майя смотрела на него так нежно, что он только моргнул. — Когда Магомет сказал о том, что есть только один бог, ты думаешь, он имел в виду кого-то, отличного от моего? Или от ее бога?

— Как скажешь, госпожа, — ответил Слиппер. Правда, Люсинде показалось, что евнух не убежден и даже выглядит разозленным.

Майя улыбнулась:

— В этой книге Всевышний говорит: «Когда фитиль добродетели горит тускло, я принимаю человеческое обличье». Разве христиане также не верят в это?

Она склонила голову на бок, глядя на Люсинду, которая в это мгновение затруднилась бы сказать, во что она верит.

— Мы так не думаем, — ответил Слиппер, словно за них обоих, до того как Люсинда успела вымолвить хоть слово.

— Может, я неправильно поняла, — ответила Майя. Теперь ее лицо ничего не выражало и напоминало маску.

— Я думала, что читать умеют только ваши священники, — сказала Люсинда Майе после неприятной затянувшейся паузы.

Майя перевела взгляд с евнуха на нее. Люсинда чувствовала, что женщине потребовались усилия, сохранить спокойствие.

— Это так, по большей части. Конечно, читать умеют некоторые купцы, но не на санскрите, не на языке богов. Но по какой-то причине и нас, девадаси, храмовых танцовщиц, тоже учат читать, — она рассмеялась, но глаза оставались серьезными. — Знаешь, это забавно — только брахманы произносят эти слова вслух, но я ни разу не встречала ни одного брахмана, который мог бы читать эти книги. Они учатся читать в детстве, но предпочитают запоминать священные тексты наизусть, повторяя слова за гуру. Иногда запоминаемые ими слова полностью отличаются от написанного в книгах.

— Я рад, что никогда не учился читать, — сказал Слиппер.

— Но если женщинам не положено произносить эти слова вслух, почему танцовщиц обучают чтению? — спросила Люсинда.

— Я часто сама об этом задумывалась. Может, потому что тексты, которые должны изучать девадаси, слишком скучны для брахманов, например, «Натьясутра», книга о танцах, или «Камасутра», книга о любви. Может, потому что многих девадаси в конце концов продают мусульманам и брахманы знают, что там у нас не будет доступа к священным текстам, — она грустно покачала головой. — Но, конечно, это кажется маловероятным, не так ли? Если бы их на самом деле заботило наше благополучие, они бы не стали нас продавать.

Конечно, Люсинда и раньше знала, что эта Майя — рабыня, но по какой-то причине слова баядеры дошли до самой глубины души и произвели сильное впечатление.

— Пожалуйста, не удивляйся так сильно. Меня купила твоя семья.

— Что? — заикаясь, пробормотала Люсинда.

— В этом нет ничего особенного, — вставил Слиппер, почувствовав ее растерянность.

— Какая разница для меня — для кого-либо из нас? Это просто еще одна жизнь. Теперь я рабыня… Разве я не была королем? Деревом? Собакой? Неприкасаемой? Я рождалась миллион раз, и меня ждет еще миллион перерождений.

Люсинда ничего не сказала. Она часто слышала, как купцы богохульствуют подобным образом. Но Майя была такой красивой, с почти такой же белой кожей, как у нее самой, и такой молодой, одного с ней возраста, что Люсинде было неприятно узнать правду: девушка является лишь собственностью какого-то мужчины.

— Он тоже раб, — сказала Майя и показала глазами на Слиппера.

Слиппер распрямил спину, чтобы казаться как можно выше:

— Не позорно быть рабом, госпожа. Дело не в том, кто ты, а в том, что ты делаешь, как поступаешь.

— Да, — согласилась Майя. — Этому нас также учит «Гита», — у нее блестели глаза, словно ее забавляло смущение евнуха. — В противном случае я не предложила бы себя для продажи.

— Ты сама предложила стать рабыней? — Люсинда резко вдохнула воздух.

— Почему бы и нет? Как говорит Слиппер, это не позорно. Наш храм почти уничтожили наводнения, а шастри[21] намекнул, что может получить за меня хорошую цену. Я уверена, что это спасло храм.

— А твоя семья?

— Я сирота столько, сколько себя помню. Моя гуру умерла. Она была всей моей семьей, но исчезла во время наводнения. Так почему бы и нет? Почему ты так поражена?

— Я ничего этого не знала, — ответила Люсинда.