— А если вы пойдете как иудей, и я пойду как христианин; разве мы не можем идти вместе по одним дорогам к одному…

Это был даже и не вопрос, а почти утверждение. И разве оно не было верным? Но Элеазар уже давно знал, что многие верные высокие истины и суждения совсем не верны в низменном обыденном людском существовании. Но он не стал переубеждать Андреаса, и уже быстро знал про себя, что нужно делать. Но Андреасу сказал, что нельзя так быстро принять такое важное решение; должен он, Элеазар, хотя бы немного подумать.

А мальчик всем своим существом сейчас на одно был направлен: уйти, уйти далеко… И не почувствовал, что решение о нем Элеазар из Бамберга уже и принял… Хотя было просто догадаться; и мальчик попроще, наверное, догадался бы…

— Пока нам надо отдохнуть, — сказал Элеазар.

Это «нам» совсем обрадовало Андреаса. Он почти успокоился, почувствовал, что снова голоден. Элеазар и сам проголодался и понимал, что и мальчик хочет есть.

— Перекусим и ляжем поспать, — сказал Элеазар.

Андреас еще порадовался этим словам; он как бы уже начинал жить жизнью паломника-путешественника, Элеазар как бы уже начал приобщать его к этой своей жизни.

— Жаль, ничего у нас и нет, кроме этого, — Элеазар снова взял из сумки немного уже черствые лепешки из белой муки с творогом.

И снова «у нас». Андреас радовался. Лепешки ему казались очень вкусными.

— Пить захотелось… — он улыбнулся. — Вы пейте из чашки, а я так…

— И лицо вымой, — напомнил Элеазар, как человек, уже имеющий право приказывать Андреасу.

Мальчик напился из горстей, вымыл лицо, утерся низом рубашки и засмеялся…

После они легли спать в тени широкой листвы. Андреас думал, что не сможет заснуть, он давно уже не спал днем. Но сейчас уснул даже прежде, чем начал похрапывать Элеазар…

Но проснулся Элеазар первым. Открыл глаза. Увидел над головой, прямо над своими глазами, зеленую, разных оттенков и разного солнечного свечения листву. Она казалась недвижной. Солнце еще грело ярко, но все равно чувствовалось, что оно пошло на закат. Было совсем тихо. На один короткий миг Элеазару встреча и разговоры с этим странным мальчиком почудились просто сном. Но нет, это явь была. Но так тихо сейчас. Может быть, мальчик ушел? Элеазару и хотелось этого, и как-то обидно сделалось… Он быстро приподнялся и оперся на локоть. Мальчик лежал совсем близко, и спал так тихо-тихо, совсем беззвучно, дыхания не было слышно, даже если склонишься над ним. Элеазар посмотрел на его лицо, во сне такое нежное, с этим выражением углубленности и безмерной святой чистоты. Трудно было оторвать взгляд от этого нежно-смуглого лица, чуть продолговатого, от этих еще по-детски пухлых губ, едва-едва приоткрывшихся, от этих нежно и четко вылепленных век и темных ресниц. Но и глядеть на это было слишком больно от этого горестного чувства беззащитности и обреченности всего редкостного и чистого в этом мире…

Элеазар вздохнул, снова опустился, лег на траву, и незаметно для себя уснул быстро…

На этот раз первым проснулся мальчик. Открывший глаза Элеазар сразу увидел над собой его лицо. Теперь лицо это, словно бы озаренное веселым огоньком доброго озорства, уже не казалось, не воспринималось таким трагическим. Мальчик сидел, скрестив ноги, подперев щеку ладошкой, и немного подавшись вперед. Он с веселым любопытством разглядывал спящего взрослого, такого забавного во сне, так смешно всхрапывающего…

Увидев, что Элеазар проснулся, Андреас проворно вскочил на ноги, готовый быть послушным, исполнять повеления. Элеазар понял, что мальчик не изменил своего решения. Да и не мог изменить. Значит, теперь Элеазар должен был делать все, чтобы его маленький собеседник не догадался, какое решение было принято Элеазаром.

Взрослый спокойно поднялся и потянулся широко раскинутыми руками.

— Хорошо поспали… — Элеазар зевнул…

Они снова поели, запили черствые лепешки свежей водой. Элеазар спокойно сказал, что идет в город, переночует в еврейском квартале и утром продолжит путь. На этот раз он не говорил «мы», говорил «я». Андреас немного встревожился, но все же воспринял слова Элеазара не как запрещение, но скорее как желание дать Андреасу возможность самому принять решение. А, может быть, Элеазар так испытывает его? Может быть, это такое послушание, как в монастыре, когда надо покорно и радостно делать, и даже хотеть делать то, чего, казалось бы, и вовсе не хочется делать…

Андреас ничего не сказал и последовал за Элеазаром из Бамберга. Чем ближе они подходили к городским воротам, тем тревожнее было Андреасу. Так не хотелось, так не хотелось возвращаться. Вдруг совсем невтерпеж делалось и хотелось начать горячо просить Элеазара не идти в город, не идти; чтобы Андреас не возвращался… Но Андреас боялся противоречить этому человеку, ведь он мог так много дать Андреасу…

* * *

Елена вернулась к вечеру из мастерской; по пути домой, как обычно завернула на рынок, и купила разных припасов свежих. Но в комнате не было Андреаса. Она поставила тяжелую корзину на стол. Ей и в голову не приходило начать что-то готовить для себя. Сколько часов не было сына? Она чувствовала, что он не приходил с самого утра, не возвращался. Не так много времени прошло, но уже казалось, чувствовалось ею какое-то мертвящее запустение в комнате. Вечер наступил, стемнело. Но ей казалось, что в комнате потемнело не оттого что солнце заходит, а оттого что нет Андреаса. Оттого темнота запустения и дыхание страшное затхлости и мучительно тянущегося конца…

Она понимала ясно: это не было убегание из дома маленького мальчика, когда можно и необходимо бежать на поиски, искать, спасать, приводить обратно домой… Нет. Теперь это взрослый, выросший человек ушел из дома, от нее ушел. По своей собственной воле.

Она заплакала. Подошла к ведру с водой в углу на низкой скамье, ладонь мочила и прикладывала к своим плачущим глазам.

* * *

Элеазар и мальчик вошли в еврейский квартал. По улице мужчины шли в синагогу. Элеазар уверенно пошел следом. Андреас шел за ним. Все тревожнее делалось Андреасу. Но он не думал о матери, а только о том, что вдруг, вдруг придется вернуться насовсем, и снова жить в городе этом…

Элеазар не хотел отводить мальчика прямо к матери. В сущности, он опасался, что как-то так может случиться, повернуться, что его обвинят в чем-нибудь вроде попытки похищения христианского ребенка…

— Есть у твоего отца родные здесь?

От этого вопроса Андреасу сделалось почти страшно.

— Да, есть, только прошу вас!.. — голос мальчика сделался таким горячо-просительным.

Но Элеазар из Бамберга уже совсем твердо принял свое решение и не собирался его менять, и не собирался объяснять мальчику свое решение. И, как всякий взрослый, не стыдился обмануть ребенка, полагая, что это для блага ребенка.

— Оставь! — спокойно и ворчливо произнес Элеазар. — Я тебе ничего плохого не сделаю…

— Но прошу вас!.. Давайте не будем ночевать там, где они!.. — голосок сделался тонким.

— Не будем, не будем. Какие родные здесь у твоего отца? Ты их знаешь?

Андреас уже все понял. Понял взрослую ложь. Обидно и больно стало. Но не хотелось объясняться, спорить. Мальчик рванулся было, чтобы убежать. Но Элеазар крепко ухватил его за руку повыше локтя, проговорив резко:

— Э-э! Это ты брось!..

Пальцы у взрослого оказались цепкие и твердо-жесткие; такие, наверное, клещи бывают. Не вырваться. Тогда Андреас решил молчать. Он был оскорблен и молчал замкнуто и оскорбленно.

Но и взрослый больше не обращался к нему. Крепко держа мальчика за руку, Элеазар, поглядывая по сторонам, шел к синагоге.

— Андреас! — окликнули вдруг.

Мальчик дернулся. Взрослый крепче сжал его руку. Андреасу стало совсем досадно и оскорбительно это. Ведь это ему совсем чужой человек, и не смеет этот человек держать его руку и тащить его…

— Пустите! — оскорбленно выкрикнул Андреас. — Пустите меня!..

Тот, кто окликнул мальчика, подошел и, протянув быстро руку, сердито о чем-то спросил Элеазара на древнем книжном языке иудеев, на котором, впрочем, можно было и говорить, мешая древние восточные, гортанные и придыхающие слова с быстрыми фразами родного франконского диалекта.

Андреас тотчас узнал подошедшего. Это был черно-кудрявый Михаэль, ювелир, муж его старшей сестры. Андреас еще раньше понял, что все пропало, и ему теперь стало все равно. Элеазар что-то ответил Михаэлю. Андреас не понимал. Но вот Михаэль наклонился к нему и ласково заглянул в глаза, и сказал, как говорят маленьким детям:

— Что ты, Андреас? Что это ты придумываешь? Зачем такое? Ну-ка пойдем с нами… — он позвал остановившегося неподалеку парнишку. — Эй, Бэр! Сбегай быстро к Елене-прядильщице, знаешь ведь, это мать нашего Андреаса. Ты скажи ей, что сын ее никуда не делся, пусть она идет сюда; только не домой ко мне, там женщины сейчас поднимут шум и кудахтанье и гоношенье. Я его в мастерскую отведу. Пусть она идет в мастерскую.

— А что, молиться мы сегодня не будем? — спросил парнишка с некоторым ехидством.

Андреасу показалось, что это над ним Бэр насмехается, но было уже все равно. Оскорблением больше, оскорблением меньше — уже все равно…

— Дома помолишься, усердный молитвенник! — Михаэль хмыкнул иронически. — Это тебе зачтется богоугодное дело: возвращение сына одинокой матери!..

Насмешки, издевательства… Все равно!..

Бэр побежал.

— Я уж догадался, что он ушел, не спросившись у матери, — Михаэль дружески обратился к Элеазару уже на понятном Андреасу языке.

Теперь Элеазар отпустил мальчика. Но Михаэль взял его за руку. Михаэль держал мягко и спокойно, да и Андреас уже не собирался убегать. Зачем? Втроем они пошли в мастерскую Михаэля. Андреас уже начал успокаиваться. Вдруг он вспомнил, что в мастерской Михаэля еще не бывал, и ему сделалось интересно, что же там…