Она вдруг поняла, хотя еще недавно совсем ничего не знала, а теперь вдруг поняла: они едут к ней на свадьбу, на свадьбу его и ее. Как весело и радостно ей сделалось!

Но что же надо делать? Встретить их? Но как это делается? И если они едут, значит… он скоро приедет!..

Тут она вгляделась уже не в них, а дальше за ними. Там, еще совсем далеко, виден был всадник. И она уже знала, что это он, и конь его живой, настоящий. Она быстро пригладила волосы, и увидела, что шнурок упал и лежит на постели. И вдруг она поняла, что этот шнурок ей не нужен больше. И платье на ней сделалось другое, еще красивее, чем прежнее; красное, с золотом, такое сделалось платье. И новые чулки и туфли сделались, красно-золотые. А волосы как-то сами собой расчесались, незаметно, и уложились и украсились золотым украшением, как будто золотой цветок на волосах, такой, с красивыми пышными лепестками. И веселая и радостная, она быстро вышла из комнаты. И быстро прошла по коридору в зал.

А в зале уже был накрыт большой, длинный стол. Прикрепленные к стенам золотые подсвечники лучились яркими свечами. И только она вошла, как открылось еще двое дверей, и начали входить гости. Они входили, кто парами — мужчина и женщина, кто — поодиночке. Все они были такие нарядные, пестрые и сверкающие. Но они были не люди, некоторые были даже так сделаны из таких скрученных тканей, так что туловище было даже мало похоже на человеческую фигуру. Но лица у всех были такие торжественные и доброжелательные. И даже те, у кого и не были нарисованы лица, а просто гладкий шелк или бархат, все равно видна была какая-то торжественность, и доброжелательность чувствовалась. Они входили, не наклоняя голов, потому что головы были приделаны к туловищам, эти головы не могли наклоняться. И эти люди сделанные не кланялись, потому то их туловища не сгибались. Но входили они очень торжественно и доброжелательно. Она стояла у стола, а они торжественно и доброжелательно подходили к ней. Некоторые всадники были с конями, потому что их туловища были приделаны к туловищам коней, и они не могли слезть с коней. Все они были в пестрых шапках, пышных и высоких, а у женщин спускались с верхушек шапок покрывала. Они становились вокруг стола. Сидеть они не могли. Но все равно это было красивое зрелище. Она смотрела и любовалась.

Вот уже они все стояли за столом. И тут она вспомнила, а странно ведь, что могла она это забыть. Да нет, не забыла, а просто как-то скрыто помнила… Ведь он едет! Он сейчас будет здесь. Как же она стоит здесь, ведь она должна бежать встречать его…

Она кинулась к одной из отворенных дверей… А он уже входил. Он был живой, улыбался ей. Но если улыбается, значит, она красива… У него было прелестное, милое лицо. Чистое, смуглое, живое, с большими темными глазами, и ресницы темные длинные. Он улыбался ей мило, доверчиво и радостно. Теперь он не был безумен. Он был нарядно одет, чулки были красивые, черные, а еще одежда из темно-вишневого бархата, и оторочена темным нежным мехом.

Он сразу увидел ее. Он ускорил шаг. Она бежала к нему. Он раскинул руки и обнял ее, она прижалась к нему, обхватив его за пояс. От него пахло нарядной новой одеждой и чистым живым человеческим телом. Он взял ее за руку и повел к столу.

Гости все стояли вокруг стола. Они не могли сесть. И говорить не могли. Вдруг она увидела отца. Он тоже был в нарядной темной одежде. Тоже молчал. Он улыбнулся и стоял с золотым бокалом в руке. Он приподнял бокал и выпил. Тогда они вдвоем сели рядом торжественно во главе стола. Она подумала, как же она забыла об отце. А вот ведь отец все сделал для нее. Она посмотрела прямо на отца и улыбалась ему. Они трое стали есть и пить. Остальные просто стояли. Все было очень вкусно и сладко. Он и она смотрели друг на друга и улыбались. Иногда брались за руки.

Отец снова встал, поднял золотой бокал. Тогда и он поднялся. Он повернулся к ней, обнял и нежно коснулся губами ее губ. Отец выпил вино и снова сел.

Вдруг вошла коза, ее старая кормилица, из белой складчатой повязки на голове торчали кривые острые рога. Коза хотела подойти к ним. Она посмотрела на свою кормилицу. У козы был такой вид, будто все, что здесь сейчас делалось, было неправильно, и будто коза хотела помешать, что-то такое сказать… Но отец взмахнул рукой, и коза, как слепая, ушла, цепляясь руками в широких рукавах за стены. На руках у нее были копыта.

Ей хотелось спросить у отца, что такое хотела сказать коза, почему хотела им помешать. Но не хотелось нарушать веселое и торжественное молчание. Да и не было это важно. Он был с ней и никто не мог бы помешать им. Они никогда не расстанутся.

После она вдруг мельком увидела в полированном золотом блюде, в просветах между яблоками, твердыми красными, себя, свое отражение. Было страшно, страшное печально-шутовское лицо старухи. Но зачем смотреть, если она сама решила, какая она, и никакие отражения не нужны ей.

Но рядом с собой разглядела, мельком тоже, его. И он в отражении был не такой, другой. Смуглота делалась почти лиловой, какие-то сине-зеленоватые пятна расходились по лицу от ссохшейся ссадины на его округлом лбу, а на шее было что-то кровавое — наверное, сухожилия виднелись. В отражении лицо его было неживым, неподвижным, глаза прикрыты плотными большими веками.

«Ах, он мертвый, в отражении он мертвый», — догадалась она.

Но не испугалась. Ведь это только в отражении. Они сами не видят друг друга такими. Но на всякий случай подтолкнула блюдо подальше; не хотела, чтобы он увидел себя. Ведь он мог бы обеспокоиться, даже, быть может, испугаться. Она тревожилась за него, хотела, чтобы он оставался милым и веселым.

Они еще поели и попили. Затем он встал и протянул ей руку. Она вдруг почувствовала, что их ждет долгий путь, они поедут далеко. Ей захотелось перед этим долгим путем быть ласковой со всеми, кто ее окружал сейчас. Она даже к своей кормилице обратилась бы с такими ласковыми словами, но козы не было. Они поднялись и вышли из-за стола. Держась за руки, они обошли всех гостей. Он кивал мило и учтиво. Она мило наклоняла голову, улыбалась и снова наклоняла голову. Они подошли к отцу. Радостная и благодарная, она склонилась к нему, сидящему, и поцеловала в щеку. Отец им обоим улыбнулся. Они подошли к двери. Тогда она впервые нарушила веселое и торжественное молчание.

— Благодарю вас всех за то, что вы пришли на наш праздник! — произнесла она. И чувствовала, как нежно и звонко ее голос прозвучал.

Они прошли вдвоем, держась за руки, по коридорам, ярко озаренным праздничными свечами в золотых сверкающих подсвечниках, прикрепленных к стенам. Стали спускаться по лестнице. Стало прохладно.

Потемнело. Они вышли в большой коридор с темными стенами. Здесь горела всего одна, но большая свеча, и подсвечник был железный. Стало совсем холодно. Он обнял ее и они шли, прижавшись друг к другу.

После они вышли во двор. Жестом он показал ей, чтобы она оставалась под навесом. Она стояла, обхватив плечи скрещенными руками. Снег больше не падал. Ночь была черная. Черное небо, звезд не было. Белый снег лежал на земле.

Он привел своего коня, сел сам и помог ей сесть перед ним. Он укутал ее своим темным с темной меховой оторочкой плащом, прижал к своей груди. Она почувствовала на своем лице его теплое милое дыхание. Он поцеловал ее нежно в губы.

После тронул коня. Она прижималась к нему и не смотрела на дорогу и вокруг. Она знала, что они выехали из ворот, со двора, потому что ветер стал сильнее, холоднее в открытом пространстве. Но она только прижималась к нему, с ним было тепло.

Конь сначала шел медленно, после — быстрее. После — еще быстрее. После понесся страшно быстро. Но ей не было страшно. Было хорошо. Только никогда не расставаться с ним! А так пусть хоть целую бесконечную вечность несет их этот быстрый конь… Только не расставаться!.. Она поняла, почувствовала, что и он так чувствует, думает. От этого стало совсем радостно. Только не расставаться!..

Вот прерывается дыхание… Она невольно приоткрывает рот… Не хватает воздуха… Но и это нестрашно… Только не расставаться!..

Закрываются глаза, наступает забытье… Но и это нестрашно, нестрашно… Только не расставаться!..

— А зачем ты мне рассказываешь эту сказку? — вдруг спросил мальчик.

Он спросил серьезно, и будто хотел что-то понять. Но Елена и сама не знала, зачем она рассказывает сыну эту сказку. Она только что говорила, произносила вслух разные слова, но не знала, почему, зачем… Как во сне, хотя не спали они…

— Не знаю, — тихо сказала мать, — сейчас она закончится.

Мать вдруг замолчала. Она не знала, как сделать хороший конец. Она не хотела рассказывать мальчику сказку с плохим концом. Но почему-то — она не знала, почему, — должна была рассказать сказку до конца. И снова заговорила.

— Так все кончилось…

— Они умерли? — прервал мальчик чуть тревожно.

— Да, — коротко сказала мать.

Но тотчас повернулась лицом к маленькому сыну и обняла его.

— Люди больше не могли их видеть, но душа соединилась с любимой душой, и они всегда оставались счастливы.

— Это хороший конец? — спросил мальчик с прежней серьезностью.

— Да, — по-прежнему коротко отвечала мать. И порывисто поцеловала щеки мальчика.

— Теперь спи, Андреас, спи. И прости меня. Сама не знаю…

И они закрыли глаза и уснули в спокойном тепле.

* * *

Резчик больше никогда не приходил к Елене и не видался ни с ней, ни с ее сыном. Вскоре и женился резчик.

* * *

А что такое была женитьба Элиаса Франка на вдове иудея Вольфа, все же было не совсем ясно. То есть, пожалуй, в первый черед неясно было, почему никто не изумляется этой женитьбе. Ведь она, кажется, подавала довольно поводов для удивления, недоумения даже. Ведь Элиас любил свою жену Елену и никогда никому на нее не жаловался; более того, всем хвалил ее и гордился ее обаянием, учтивостью и деликатностью. От нее он имел сына, такого чудесного мальчика, а о сыне он всегда мечтал и с его появлением на свет, казалось, был совсем счастлив. И вдруг, после новой женитьбы, перестал совсем заботиться о мальчике, не скучал о нем и не тревожился, даже и видеть его не стремился, словно это был чужой мальчик, а не его сын, так похожий на него. Конечно, бывает и такое, но странно было, что никто, совсем никто не удивляется хотя бы немного.