Маленький Андреас бежал в новых сапожках впереди, то припрыгивая на каждой ступеньке, то перескакивая через ступеньку.

— Осторожней! — остерегал его молодой человек.

Тогда мальчик начинал спускаться медленнее, но тотчас забывался и вот уже снова прыгал по каменным сбитым ступеням.

В памяти ребенка проносились картины того, как заказывали и шили ему новую обувь. Это было, в своем роде, целое приключение. Мать повела его в еврейский квартал к сапожнику. Мальчик не знал, что это потому что сапожник брал дешевле других мастеров. Маленький Андреас думал, что ему будут делать сапожки в еврейском квартале, потому что там живут его старшие сестры и племянник и племянница, которые были одного с ним возраста; Андреас немного был знаком с ними, они все вместе играли, когда его приводили в гости к сестрам. Но на этот раз мать повела его в один маленький домик. Сапожник был в такой темной одежде и пальцы у него были темные. У него было страшное некрасивое лицо, но улыбался он ласково и как будто хотел и мог защитить. И глаза у него были такие странные, смотрели будто далеко-далеко и видели в этой далекой дали что-то очень занятное. Так смотрели эти глаза, что Андреасу захотелось спросить, что же сапожник там видит. Но мальчик в первый раз видел этого человека и потому стеснялся.

Мать поздоровалась с сапожником и они о чем-то поговорили. Потом она велела Андреасу сесть на маленький табурет. Сапожник раскрыл створку какого-то темного шкафчика, вынул жестянку, взял оттуда какой-то светлый, желтоватый и почти прозрачный камешек и протянул Андреасу на своей темной ладони.

— Это что такое? — спросил мальчик с любопытством и открыто улыбнулся, уверенный, что его никто не захочет обидеть.

— Это такой сахар, — таинственным густым голосом ответил сапожник. — Возьми в рот и соси потихоньку. Будет очень вкусно.

Андреас так и сделал, и вправду стало вкусно во рту.

Мать опустилась на колени и сняла с его маленьких ног старые башмачки.

Мальчик приподнял ножки в одних чулках и снова опустил на пол. Он сосал желтый твердый сахар и смотрел на сапожника.

— Меня зовут Гирш Раббани, — сказал сапожник, наклонился, взял правую ножку и начал снимать мерку. — А тебя, я знаю, зовут Андреас Франк.

— Да, — быстро, тихо и настороженно откликнулся мальчик.

Он боялся, что сейчас с ним заговорят об отце; он не любил таких разговоров, расспросов, когда от него словно бы хотели узнать что-то, а он и сам ничего не знал, и было неприятно. Но так выспрашивали чаще женщины. Мужчины — реже. А сейчас Андреас посмотрел на сапожника и понял, что уж этот человек не станет выспрашивать его так.

Тут сапожник закончил снимать мерку и мать снова заговорила с ним.

Андреас сидел без башмачков. Табурет был слишком низкий, и болтать ногами не получалось. Мальчик оглядывался по сторонам, разглядывал подошвы, обрезки кожи, сапожные инструменты, и невольно думал, что со всем этим можно было бы интересно поиграть.

Вдруг занавеска, делившая комнату надвое, слабо колыхнулась снизу.

— Мама! — невольно вскрикнул мальчик.

Он не был боязливым ребенком, но сейчас почувствовал какой-то странный испуг, ему самому непонятный, словно бы он вдруг испугался чего-то такого странного, чего-то такого, что ему сейчас и не могло быть понятно.

Мать обернулась к нему, тоже испуганно.

— Что, солнышко? Что с тобой? — она быстро подошла и, наклонившись, обняла его за плечики.

— Там кто-то есть! — мальчик указал на занавеску. — Там колышется.

Мать вопросительно глянула на сапожника. Тот усмехнулся бесформенным ртом. Мать поняла, что никакая опасность ее мальчику не угрожает.

— Это, наверное, кошка, Андреас, маленький, — мать снова обернулась к хозяину. — Это кошка у вас?

За занавеской еще пошевелились.

— Нет, — Гирш Раббани снова усмехнулся. — Это не кошка. Это… мышь! Такая мышка!

— Заколдованная? — мальчик готов был поверить в сказку.

— Да, — сапожник пристально посмотрел на него своими дальнозоркими глазами. — Наверное, немного заколдованная. Думаю, немного заколдованная.

— А почему вы не расколдуете ее? — мальчик уже почти верил в сказку и сам придумывал ее.

— Нет, я не буду расколдовывать ее. Лучше ты это сделаешь.

— Сейчас?

— Нет, когда-нибудь.

— Когда вырасту, тогда? Когда вырасту?

— Да, когда вырастешь.

— А кто заколдовал ее? Какая-нибудь злая волшебница, да?

— Наверное.

— А на самом деле она принцесса?

— Думаю, да, — серьезно отвечал сапожник.

Мать, улыбаясь, следила за этим диалогом.

Занавеска перестала колыхаться.

Мать надела сыну старые башмачки. Мать и сын простились с сапожником и пошли домой.

— Мама, а почему здесь всюду на дверях такие маленькие трубочки? Что в них?

— Не знаю, сыночек, это, наверное, просто для красоты.

Кажется, они приходили еще раз — примерить новую обувь. Но Андреас хорошо запомнил, когда мать привела его, чтобы забрать готовые сапожки.

Сапожник снова угостил его желтым твердым сахаром, который Андреас перекатывал во рту, словно круглый камешек. Потом сапожник надел мальчику новые сапожки, велел ему встать и походить по комнате. В сапожках было тепло и удобно. Еще не наступили холода и не время было носить их, но маленький Андреас ни за что не хотел их снимать и надевать старые ношеные башмачки. Мать не стала с ним спорить и он был очень доволен тем, что пойдет домой в новых сапожках.

— А где ваша заколдованная мышь? — спросил он сапожника, наполовину серьезно, наполовину чуть нарочито, как спрашивает ребенок, когда хочет затеять игру.

Сапожник выпятил большие губы своего бесформенного рта и тихо свистнул. В ответ что-то зацарапалось за занавеской и занавеска снова колыхнулась.

Андреас в новых сапожках подбежал поближе. Сапожник приподнял руку, словно хотел предостеречь… но кого?..

Внезапно мальчик приостановился. В прорехе мелькнули и тотчас исчезли…

— Глаза! Мои глаза! Это мои глаза там! Они отражаются, как в воде, когда темно и свечка! Почему они там? Это колдовство такое, да?!

Мать и сапожник переглянулись. Мать улыбнулась восторженному изумлению ребенка. Она уже что-то знала и хотела объяснить ему, но сапожник приложил свой большой темный палец к бесформенным губам, дальнозоркие его глаза усмехались.

— А почему там были мои глаза? Ну почему? — не отставал Андреас.

— Да, это такое колдовство, — тихо сказал Гирш Раббани, наклоняясь к ребенку. — Только никому не говори. Когда-нибудь ты все узнаешь. И если… — тут голос его дрогнул, он замолчал…

Дома Елена иногда наливала воду чистую в глубокую оловянную тарелку, уже было темно, она зажигала свечу. Мальчик, стоя коленками на стуле, наклонял лицо над водой, и навстречу ему выплывали, всходили, словно маленькие солнца или луны, его большие-большие темные-темные глаза…

Но теперь он увидел так быстро-быстро. И нет, это не было как отражение, они были живые, его глаза…

Он, как зачарованный, слушал говорившего тихо Раббани. Глаза мальчика, широко раскрытые, не мигающие в длинных, тонко-пушистых ресничках, виделись чудесными. Андреас смотрел серьезно, губки чуть приоткрылись…

Когда они прощались с сапожником, тот протянул мальчику маленький деревянный волчок, пестро расписанный сложным восточным узором.

— Возьми, Андреас, этот волчок. Скоро еврейский праздник Ханнука, а мальчики тогда должны запускать волчки.

Мальчик взял игрушку и стал смотреть на нее. Мать смутилась.

— Но ведь Андреас — христианин, — произнесла она неуверенно, потому что не хотела обидеть сапожника. Голос у нее был задумчивый и напевный.

— Это ничего, — Гирш Раббани уверенно махнул рукой. — Играть можно всем детям. Он будет играть с этим волчком как христианин. Это ничего!

Мальчик поблагодарил за подарок.

Но все же Елена не позволяла сыну выносить занятную игрушку во двор, а тем более — на улицу. Андреас играл со своим волчком только в комнате…

* * *

Ганс и мальчик вышли во двор. Запрокинув головку, Андреас посмотрел на крышу дома. Из кирпичных красноватых труб серо стелился по светло-голубому зимнему небу темный дым. Солнце казалось бледным, круглым и очень высоким. По обе стороны у забора, теснились хозяйственные постройки. Никого не было.

— Поставь лютню вон там, — мальчик указал молодому человеку на сложенную поленницу мелко наколотых дров. Она была уложена низко.

— Поставь, — повторил Андреас, — и будем играть в снежки. Видишь какой чистый снег у сарая?

Ганс послушался, поставил лютню на низкую поленницу и они побежали играть в снежки. Молодой человек старался бросать круглые снежные комки осторожно, чтобы случайно не поранить мальчика. Андреас даже сердился.

— Почему ты так тихо кидаешь? Так скучно! Ты кидай сильно! — и он с размаху бросал снежок в своего взрослого приятеля.

Оба раскраснелись и уже немного запыхались. Они даже немного поспорили из-за того, что Андреас хотел расстегнуть верхние пуговицы на курточке, но Ганс не давал ему.

— Нет, нет, нет, ты простудишься!..

Ганс относился к мальчику с самого начала с самой искренней нежной заботливостью. Хотя он и был влюблен в мать маленького Андреаса, но никогда ему в голову не приходило сердиться на мальчика за то, что мать явно предпочитает сына поклоннику своих добродетелей. И ведь если бы не Андреас, быть может, Ганс так и не познакомился бы с его молодой матерью.

Все началось с того, что Ганс получил заказ на украшение капителей большого собора, который сам должен был стать украшением города. О молодом мастере уже хорошо отзывались и заказов у него было немало. Он был искусный резчик по камню, и в ранней юности учился в Италии у тамошних мастеров. Там он приохотился и к разным красивым танцам, к пению и игре на лютне.