— Я не знаю, что сказать.

— Мне нужно нанять киллера?

Я немного попробовала мороженое. На вкус оно было очень хорошее. Я была оцепенело поражена тем, что что-то могло быть таким вкусным.

— Нет. Я порвала с ним.

— Ты рассталась с ним?

Я кивнула, подвинув мороженое в сторону, чтобы добраться до помадки.

— Это как-то связано с твоей мамой?

Я снова кивнула, горло сжалось. Внезапно мне перехотелось помадку, потому что помадка была не Мартином и никогда не стала бы Мартином.

Дурацкая помадка.

Держа свою тарелку в руках, Сэм села рядом со мной на кровать и обняла меня за плечи.

— Кэйтлин, расскажи мне все. Поговори со мной. Позволь помочь тебе.

— Ничто уже не поможет. — Я знала, что это прозвучало угрюмо, но мне было все равно. Быть драматичной—единственное, что казалось правильным.

— Тогда расскажи мне, потому что я любопытная. Расскажи, что произошло.

Так я и сделала. Я рассказала ей все про то, что Мартин был отвержен родителями,  как он рос, и о его унижениях — хотя я не вдавалась в подробности  — и о безвыходной ситуации с матерью, также смутно описала планы мести Мартина.

Это заняло у меня час, потому что я прерывалась, время от времени всхлипывая, словно ребенок. Говорить об этом было словно переживать это снова и снова, и я испытывала свежую боль с каждым словом. Однако, когда я закончила, когда мой рассказ о несчастьях был закончен, я почувствовала себя как-то иначе.

Я не чувствовала себя лучше. Просто не такой...отчаявшейся.

Отчаянная, опустошенная, удрученная, подавленная, безнадежная, безутешная, несчастная...

— Извини, если из-за этого между тобой и Эриком будет все странно, — сказала я в тарелку с мороженым, потому что мне тяжело было поднять глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Я просто надеюсь, это не поставит тебя и Эрика в неловкую ситуацию. Ты не должна позволять тому, что мы расстались с Мартином, отразиться на ваших отношениях.

Она молчала с минуту, и я ощущала ее взгляд на себе.

— Кэйтлин...Эрик и я не встречаемся.

Хоть это и было больно, я подняла глаза на нее, зная, что выражение моего лица выдавало замешательство. 

— Нет?

— Нет, дорогая. Мы не встречались.

— Тогда... Что случилось на прошлой неделе? — Я говорила в нос и немного пискляво.

Она пожала плечами.

— Ничего значительного. Я имею в виду... Мы хорошо провели время вместе, но мы не встречаемся.

— Ты спала с ним? — Я не знала, что хотела спросить, пока не задала этот вопрос, и вздрогнула, потому что это было грубо, категорично и требовательно.

Ее полуулыбка была почти покровительственной.

— Да. Мы спали вместе. И мы зависали вместе и получили массу удовольствия. Мне он очень нравится, но я не ищу отношений, я сказала ему об этом еще в начале недели. Между занятиями и теннисом мне нужно подработка на лето, я все еще в поисках хорошего места. Так что мы хорошо провели время, но я сомневаюсь, что увижу его снова.

Новые слезы затопили мои глаза, и я сморгнула их, пораженная тем, что еще могла плакать.

— Я плохая феминистка? Ты можешь сказать мне правду.

— Ты это о чем? — Сэм хмыкнула, пытаясь распутать клочок волос у меня за ухом.

— Потому что я влюблена в Мартина. Я начала влюбляться в него в тот момент, когда он поцеловал меня в кабинете химии. У меня абсолютная слабость к нему. И мысль спать с кем-то без любви... Я не знаю. От это меня тянет вырвать.

— Кэйтлин, ты и я —два совершенно разных человека с абсолютно разными характерами, опытом и личностью. Не все женщины могут — или должны — иметь случайные половые связи. Также, как, верь или нет, не у всех мужчин бывают случайные половые связи. И невозможность заниматься сексом без глубоких чувств не делает тебя плохой феминисткой, также, как и меня, любовь к кружевным трусикам и розовому цвету не делает плохой феминисткой. Ты понимаешь, о чем я?

Я кивнула, все еще чувствуя себя плохой феминисткой. Но хуже, чем это, мне было все еще больно. Отсутствие Мартина было словно криком в ушах, и острая боль от внезапной утраты пытала мою душу... Тьфу! Теперь я созерцала свою измученную душу. Я была жалкой.

Я простонала.

— Что со мной не так? Как я могу быть настолько расстроена из-за парня, с которым технически была меньше недели?

— Во-первых, перестань себя корить за то, что ты чувствуешь.

— Я жалкая. Я просто гуру драмы. Я та самая девушка. Я годами осуждала ту девушку, а теперь я как она, и мне ужасно жаль, что осуждала ее, потому что, если она чувствовала хотя бы одну десятую той агонии, которую я чувствую сейчас, то мне нужно написать ей письмо с извинениями. Мне хочется ударить себя по лицу за то, что была такой осуждающей.

— Кэйтлин, мы все становимся такими девушками рано или поздно. Ты не сможешь узнать или понять другого человека до тех пор, пока не переживешь подобный опыт. У тебя все произошло слишком быстро и сильно. Вы словно оказались в лагере знакомств на острове. Девочка моя, ты потеряла девственность всего два дня назад! Дай себе немного времени, чтобы приспособиться.

— Ох, Сэм, как я смогу делать это всю оставшуюся жизнь, если спустя шесть часов после расставания я уже раздумываю о смерти от огня в качестве альтернативы боли в сердце?

Сэм вздохнула и обняла меня. Она положила голову на мое плечо и тихонько сказала:

— Кэйтлин, остановись и подумай об этом, действительно задумайся о том, что происходит. Задумайся о том, что ты знаешь об этом парне.

— Я знаю, что он любит меня, а я рассталась с ним, сама даже не знаю почему.

— Я знаю почему. Ты рассталась с ним, потому что хотела сделать все правильно.

— Но он любит меня и...

Она сделала такой звук горлом, чем напомнила мне Мардж из Симпсонов, и прервала мои плаксивые тирады.

— Вот истина, и мне жаль, если от этого тебе станет больнее, но это так: Мартин никогда не поставит никого —даже тебя — выше себя.

Я поморщилась потому что... Боже, это было прямо в точку. Я прижала влажную салфетку к лицу.

— Спасибо.

— Я не говорю это, чтобы обидеть тебя. Ты прекрасная и удивительная, и такая умная,— сказала Сэм, при этом крепко сжимая меня. — Я говорила, что еще ты красивая? Но дело в том... — она подняла голову и осмотрела мое лицо, — дело в том, что он не умеет любить. Не умеет. Ты сама сказала, что его родители отвергли его. Он знает все о самосохранении и думает только о мести. Он как Граф Монте-Кристо.

Я несчастливо улыбнулась и покачала головой.

— Я знаю, что ты пытаешься помочь, но ты не знаешь его так, как я. Я знаю, что он любит меня.

— Уверена, на каком-то уровне во вселенной Мартина, где он один, он сможет сделать комнату для тебя. Уверена, он любит тебя, насколько он способен любить. Но что поделаешь. Эта вселенная для одного, и просто уголок для тебя — это не то, что ты заслуживаешь. Ты заслуживаешь вселенной для двоих и пьедестал, и сексуальных мальчиков, которые будут очищать для тебя виноград.

Слезы брызнули из глаз, когда я фыркнула, стерев их салфеткой, которая была уже просто тряпочкой.

— Я не хочу сексуальных мальчиков. Я просто хочу... Я хочу...— Я взглянула на потолок и покачала головой.

— Я знаю. Ты хочешь, чтобы Мартин Сандеки выбрал тебя, вместо того, чтобы руководствоваться местью, которой забит его мозг с тех пор, как он был подростком, и над которой он работал, пока не достиг сознательного возраста.

Я кивнула и добавила с сарказмом:

— Да. Точно. Почему я не могу быть для него важнее, чем жизненные амбиции?

Сэм была совсем не саркастичной, когда сжала мою руку и сказала:

— Но разве ты не видишь? Ты должна понять. Ты не просила его сделать что-то неправильное или незаконное, ты не просила его выбирать тебя, вместо его убеждений. Ты просишь его сделать правильное и хорошее дело, доброе дело. Если он действительно любит тебя, действительно и по-настоящему любит, то ты должна быть для него важнее, чем месть.

Я пристально смотрела на нее, пока мое зрение снова не размылось, и добавила рассеянно:

— Но я не важна.

— Но ты не важна, — эхом повторила она с грустным лицом, притягивая меня в объятия, снова шепча мне на ухо: — а ты должна быть важной.

***

В понедельник я написала маме о том, что рассталась с Мартином. Она ответила, что организовала через химический факультет, чтобы я закончила лабораторную без партнера. Еще она написала, что надеялась увидеть меня на летних каникулах.

Когда я больше ничего не получила от нее: ни звонка, узнать, как я, ни спасибо или хотя бы признание того, как прошел для меня этот разрыв — я стала иррационально злой и играла "Убивая во имя" группы "RageAgainsttheMachine[14]" на моей акустической гитаре до 2:37 утра. Я остановилась, только потому что Сэм пришла домой поздно вечером с учебы, и ей нужно было поспать. Когда она ушла на следующее утро, я взяла свою гитару и сыграла эту песню снова.

Но игра злобной музыки на акустической гитаре перестала полностью удовлетворять меня, поэтому я прекратила. Теперь мне нужны были барабаны.

Следующая неделя была странной. Сэм сказала, что у меня был траур, но почему-то было такое ощущение, словно это я умерла. Жизнь складывалась из периодов отрешенности, изредка прерываемых вспышками интенсивного и болезненного беспорядка.

Ближе к концу этой бесконечной недели, полной незначительных на первый взгляд моментов, я задавалась вопросом, почему кто-то хотел влюбиться. Влюбленность высасывала — образно, она высасывала жизнь из меня, превращая меня в пустую, одинокую пустыню.

Кроме тех случаев, когда я играла на гитаре.