Потом он наладил продажу снимков за границу, но тут случилась какая-то неприятность, и в хронике криминальных событий Вадим увидел покореженный «мерседес» со знакомыми номерами, взорвавшийся в тот момент, когда его владелец сел за руль.

К этому времени Вадим уже жил один: с Ланой они расстались после рождения ребенка, и он не испытал по этому поводу ничего, кроме облегчения.

Вадим сумел восстановить каналы сбыта за границу, открыл в Москве фотосалон, чтобы ни у кого не возникало вопросов, на что он живет, и был вполне доволен жизнью. Да, коллеги все равно узнали про порнографию (хотя Вадим даже мысленно не произносил никогда этого слова, считал себя мастером эротического жанра), кое-кто перестал здороваться, не подавал руки, но разве это повод для того, чтобы расстраиваться? Большая часть бывших друзей так и жили в нищете, кое-кто спился, кто-то продолжал грезить о гениальности и славе, но реально печатались единицы, а в журналах все больше мелькали фамилии молодых художников, учившихся за границей.


Стасик своего партнера терпеть не мог. Его бесило в Вадиме все – его аристократизм, неуловимое презрение, которое иной раз проглядывало во взгляде фотографа, его роскошная машина и богемный образ жизни. Не раз Стасик заводил разговоры о том, что деньги делятся не по-честному, что Вадим обирает его. Тот только приподнимал брови и говорил насмешливо:

– Я человек порядочный, друг мой. А потому не надо подобных намеков. Бухгалтерию, как ты понимаешь, я не веду и платежки тебе показать не могу, но уж поверь – я тебя не обманываю.

– И на какие шиши ты опять купил новую тачку? – злобно спрашивал Стасик.

– Продал старую, добавил немного – и купил. Если бы ты не просаживал деньги в казино…

Тут Стасик принимался ругаться, и разговор заканчивался. Что греха таить, в казино он оставлял довольно много, но поделать с собой ничего не мог. Стасика возбуждали только две вещи – малолетки и рулетка. Он старался держать себя в руках и удовлетворять свои уголовно наказуемые наклонности ездил в Юго-Восточную Азию, но и там с этим делом становилось все строже. Правда, пару лет назад ему крупно повезло. Поступил заказ на фото в «традиционно русском интерьере». Стасик быстренько обзвонил несколько юношей и девушек, работающих моделями. Встал вопрос, где проводить съемку, и кто-то из молодых людей предложил дом отца в деревне. Мол, и баня, и хлев, и двор – все как по заказу, исконнее не бывает. Вся группа погрузилась в машины и отправилась за сто километров в какую-то деревню, на натурные съемки. На улице стоял сухой сентябрь, дороги не успело развезти до стадии непролазности. Окруженная лесами деревня находилась в стороне от шоссе, а потому заправлял здесь председатель невесть как сохранившегося колхоза. Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что земли, стадо и коровники были приватизированы местными руководящими товарищами, а остальные трудились, как и прежде, только не на государство, а на Петра Семеновича и Николая Ивановича. Все это Стас выяснил у Илюши – того самого молодого человека, который предложил дом отца для съемок. Илюша оказался сыном Николая Ивановича и заверил Стаса, что «отец это дело любит и денег не возьмет. Если только натурой». Стас пожал плечами: фотки он потом бывшему председателю парткома подарит, не вопрос. А что до остальной натуры, то бишь натурщиц, – пусть сам договаривается.

Приехав на место, Стас остановил джип у магазинчика и пошел за сигаретами. У ступенек торчало несколько подростков, которые при виде его машины принялись ахать и завистливо вздыхать. Среди них Стас углядел девочку, внешность ее поразила настолько, что он чуть с крыльца не сверзился. Кожа цвета кофе с молоком, пухлые негритянские губы, копна черных войлочных волос, большая грудь – странно было встретить такой экземпляр в глубинке. Девчонки захихикали, и он поспешил убраться, но вечером, выпив предложенного гостеприимным хозяином самогона, спросил, откуда в селе мулатка.

– Белка-то? – хмыкнул хозяин. – Здешняя она, Семеновны внучка.

Понукаемый Стасом, Николай Иванович рассказал, что девчонку, конечно, зовут Изабелла, да кто ж это станет такое выговаривать? Ишь, принцесса! Вот и стала Белкой, опять же смешно – при ее-то роже. Дочка Семеновны давным-давно уехала в город, все в институт поступать собиралась. Неизвестно, поступила ли, но только привезла матери младенца, да и опять смылась. Деньги иной раз шлет, но не больно много. Живут на пенсию, девка на почте подрабатывает, а Семеновна в школе, ну и огород, конечно. Да и девка-то доброго слова не стоит – глупа, как пробка. Если б старый директор жив был – точно из школы бы выгнали или в специнтернат отдали. Заторможенная она потому что. Лет-то ей? Когда же это было? То ли тринадцать, то ли четырнадцать.

В тот же вечер Стасик выбрался из дома, оставив компанию гудеть за щедро накрытыми столами, и темной улицей пошел на поиски дома, в котором жила Белка. Нашел нужную избу довольно быстро, скрипнул калиткой, замешкался, прислушиваясь. У соседей заливалась собака, но у бабки и внучки сторожа, похоже, не имелось. Стас постучал в окно Семеновны. Старуха открыла дверь и уставилась на незнакомца.

– Я по поводу Изабеллы, – улыбнулся Стасик.

Некоторое время женщина молча смотрела на него, потом посторонилась и пропустила в дом. Они обо всем договорились удивительно быстро: Стасик открывает счет на имя бабки и кладет туда деньги для девочки. Документы он несколько подправил, и там, где было тринадцать лет, стало шестнадцать. Семеновна написала доверенность на право вести дела девочки – и уже через неделю счастливая Белка уехала в Москву. Она действительно была счастлива, потому что шутки и домогательства местных парней надоели ей хуже горькой редьки. Сперва-то было ничего, Семеновны побаивались, а потом старший сын местного хозяина – главы поселкового совета – завалил ее после какой-то дискотеки в клубе… С тех пор от парней отбою не стало. К Стасику она испытывала искреннюю благодарность за хорошую еду, мягкую постель и необременительную работу. Теперь не надо было ходить в школу и терпеть насмешки учителей и товарищей. Не надо было копаться в огороде, ломая ногти и с трудом разгибая спину. Пришлось, правда, похудеть, сходить к зубному… но все равно – Изабелла искренне полагала, что живет в раю. Два года Стасик был счастлив. Но в последнее время начал понимать: его девочка выросла. Он даже подыскал ей нового хозяина – тот любил экзотику и давно выторговывал живописную мулатку. Но Стасик медлил, надеялся подобрать замену своей живой игрушке. Однако найти малолетку, которую можно было бы использовать в собственных целях, не так-то просто…


Стас сделался беспокойным, нервным. Раздражение его выплескивалось на привычный объект – на партнера. Что этот князь себе позволяет? Прибрал к рукам все контакты с клиентами и пудрит своему компаньону мозги! Ведь как пить дать обманывает, думал Стасик, наливаясь бессильной злобой. Он ни секунды не сомневался в том, что Вадим с ним нечестен, потому что в подобной ситуации сам Стасик не преминул бы обсчитать компаньона.

И вот звонок. Стасик слушал высокомерный голос в трубке и привычно злился. Его высочество едет в Италию и не знает, когда вернется.

– Что так срочно? – удивился Стасик.

– По личному делу.

– И какие такие у тебя личные дела в Италии?

– Не твое дело. Улетаю завтра утром, вернусь – позвоню.

Стасик долго смотрел на телефон. А потом позвонил в аэропорт и забронировал билет на один из ближайших рейсов в Италию. Сразу не придумать, кому поручить проследить за компаньоном, так что придется самому. Вдруг этот аристократ хренов решил студию организовать, а его кинуть?


– Настя, смотри, я положила тебе белье, носки, свитер… Настя!

– Да, мам, я смотрю.

– Здесь лекарства. Повтори мне, от чего парацетамол?

– От температуры, одна таблетка.

– Фуралгин?

– Если писать больно.

– Фурозалидон?

– Если понос… ма, я все помню.

– Еще здесь капли в нос и пастилки от горла. Будь добра, не забудь, потому что Вадим – человек безответственный. Он никогда не заботился о ребенке и не станет с тобой носиться, ты поняла?

– Да, мама.

Лана беспомощно опустила руки, потом ушла, оставив девочку одну. Та тотчас же кинулась к компьютеру, набрала сообщение деду. Отправив номер рейса и время прилета, Настя задумалась. Ларец лежал под кроватью, она уже много раз перебирала его содержимое. Но ей хотелось добавить туда что-то свое. Может, деду понравятся ее работы? Вот тетя Рая так трогательно радуется, когда Настя дарит ей что-то, сделанное своими руками. Когда у Лизки был приступ хендмейда, подружки наплели кучу всяких фенечек. Больше всего Насте нравилось плести из бисера. Но она все свои поделки давно растеряла, а у тети Раи ее жучки и цветочки в буфете под стеклом стоят, рядом с такими красивыми фарфоровыми чашками.

И картины Настины она всегда с интересом смотрит. Да, картины – это то, что нужно. Бисер – всего лишь баловство, а вот живопись – Настина страсть и мечта. Она начала заниматься рисованием в пять лет. Мама отвела ее в ближайшую к дому студию, педагог девочку очень хвалила. Надо сказать, что сама Настя находила в красках и карандашах и развлечение, и успокоение. Если она заболевала и не ходила в школу, могла рисовать целыми днями. Лучшим подарком для девочки всегда был новый набор пастели или красок. Она пыталась копировать художников и дико злилась, не умея добиться нужного эффекта. Когда семилетняя Настя устроила очередную истерику: не получается, Лана отвела ее в студию при МАРХИ. Теперь Анастасия ездила туда вполне самостоятельно и мечтала стать художницей.

Девочка метнулась к шкафу, там в папках лежали ее работы. Достала самые любимые. Вот море, чайки, скалы. А это просто цветы. Они ездили за город на пикник.

Марк нарвал для Ланы большой букет полевых цветов. Букет был растопыренный и неопрятный. Колокольчики торчали паутинками во все стороны, ромашки перемешались с розовыми ежиками клевера, торжествующе желтела пижма, пиками вырывались из зеленой массы стрелки кипрея… и еще траву он туда приплел – папоротник, кажется. Настя рисовала тот букет весь день, пока мама и Марк отдыхали на расстеленном под деревьями пледе. Потом взрослые на минуточку куда-то смылись, но девочка этого не заметила. Ей было безумно жаль, что цветы скоро завянут, Настя рисовала и рисовала, торопясь передать их цвет, хрупкую уязвимость, эфемерную красоту. Она отложила рисунок, но потом сообразила, что бумага в ларец не влезет. Складывать ее нельзя. Настя свернула картину трубкой и завернула в плотную бумагу. А в ларец положила тщательно и высокохудожественно выполненное генеалогическое древо, на котором были обозначены и князья Мещерские, и дед, и Вадим, и мама, и она сама, Настя – зеленый листочек. Разглядывая свое произведение, девочка подумала, что у нее могут оказаться какие-нибудь кузены – это было бы прикольно. Еще в шкатулку влез рисунок чайки. Глядя на нее, Настя невольно улыбнулась. Чайка жила в Болгарии на Черноморском побережье, звали птицу Оскар. Этим голливудским именем Марк окрестил нахальное существо, совершавшее налеты на открытую террасу ресторана. Имя чайке подошло, и, усаживаясь за стол, они каждый раз поглядывали по сторонам, спрашивая друг друга: «Что-то Оскара не видать. Объелся, наверное, за завтраком». Оскар был существом бесцеремонным и избалованным. Он, во-первых, нагло таскал еду с тарелок, стоило человеку отойти или хотя бы отвернуться от стола. А во-вторых, не любил моря и по вечерам прилетал к бассейну. Долго ходил по бортику, потом плюхался в воду и качался на ней сонным корабликом.