Да, все, что он видел, было таким, каким описывала Мэгги. Она вообще никогда не лгала. В крайнем случае, умалчивала о чем-то, если так ей было удобно. Наверно, это тоже шло из детства. Мэгги говорила, что уличение во лжи влекло за собой суровое наказание, а потому поощрялась правдивость. Это было единственное поощрение родителей, которые были щедры на наказание, но скупы на похвалу. И какого черта подобные люди вообще заводят детей? Его, Барта, родители, были совсем другими. Настоящие голливудские либералы, коренные киношники, так сказать, – оба деда пришли в кинопромышленность вместе с Дэвидом Уорком Гриффитом, работали на студии «Кистоун». Прекрасно знакомые с законами, действовавшими на фабрике грез, его родители хотели, чтобы их дети получше узнали мир за пределами студий. Поэтому они поселились в Пасадене. Как говорил отец, раз уж им довелось работать в стране иллюзий, необязательно там еще и жить.

Детство Барта было прямой противоположностью детству Мэгги. Оно было веселым и солнечным. Не потому только, что ему выпало жить в калифорнийском климате. Он рос в атмосфере откровенной и искренней любви, и потому ему всегда казалось естественным на ходу обнять или поцеловать кого-то из знакомых. Из того, что рассказала после премьеры Мэгги, он понял, что в ее юности не было места открытому выражению чувств, и потому она старалась никогда никого не касаться, а если так нечаянно получалось – немедленно извинялась.

Пора внести коррективы, исправить то, что напутала жизнь, думал Барт, быстро шагая к машине. Мне не удавалось справиться с тобой, Мэгги, потому что у меня не было точки опоры. Но теперь она у меня появилась…

14

Смерть Сола вышибла у Мэгги почву из-под ног. Только с его уходом она поняла, как много значили в ее жизни его мудрые оценки, опыт, его внимание к ней. Теперь она оказалась открытой всем ветрам, и ее быстро смело с вершины, на которую такими трудами удалось добраться. Она смешалась с толпой.

Ей предстояло пережить и еще одно потрясение. Оказалось, что дом на Холмби-Хилз заложен и пойдет с торгов, а все движимое имущество – автомобили и мебель, взяты в аренду. Сол всегда демонстрировал свою состоятельность, но на самом деле все его богатство оказалось мыльным пузырем. Чтобы финансировать «Мелчор продакшнз», он влезал в огромные долги и пытался выплатить их с помощью выигрышей, но, как правило, проигрывал в пух и прах. А она даже не подозревала, каким азартным игроком он был. Несмотря на то, что фильмы с ее участием приносили немалую прибыль, расквитаться с долгами Солу все равно не удавалось. Он уже давно балансировал на грани банкротства и только чудом удерживался на плаву. С его смертью все рухнуло, и Мэгги оказалась погребенной под обломками бывшей империи Сола Мелчора.

После похорон началась бесконечная вереница встреч с агентами и юристами, которые сочувственно сообщали ей один за другими, что состояние ее покойного мужа являло собой колонку цифр в графе «дебет». С домом пришлось распрощаться, а вслед за ним ушла и коллекция картин, которой Сол очень гордился и над которой дрожал, понимая, что, если придется ее продавать, весь Голливуд воспримет этот акт как свидетельство его полного банкротства. Среди этого собрания американской живописи Мэгги особенно нравились четыре натюрморта Джорджии О'Кифф, которые напоминали ей сад у ее родного дома, поэтому она потихоньку выкупила их прежде, чем коллекция была представлена на аукцион.

Итак, у нее не осталось ничего из бывшей собственности мужа, но, по крайней мере, на ней не повисли и его долги, поэтому она была довольна. Он сделал так много для нее при жизни, стоит ли жалеть, что его смерть не принесла ей богатства? К счастью, ее собственные деньги были надежно вложены. Понятно теперь, почему Сол так настаивал на этом. Он знал, что после его смерти ей ничего не достанется. И постарался заранее ее подстраховать.

Вернувшись в свой прежний домик – только теперь она обнаружила, что Сол тайно от всех перевел дом на ее имя, – она поняла, что опять оказалась в одиночестве. Это было не то одиночество, на котором она настаивала до замужества и которое обеспечил ей Сол, а самое настоящее одиночество, без всякой поддержки и чьей-либо заботы. Она была предоставлена сама себе и почему-то отвергала все поползновения протянуть ей руку. Через полтора месяца после смерти Сола она почувствовала себя будто заживо похороненной вместе с мужем.

Пора было напомнить окружающим, что она готова работать.

Мария-Изабель, горничная-мексиканка, которая работала у Сола, но последовала за Мэгги в ее маленький домик на Голливудских холмах, постучав, вошла в спальню Мэгги. За окнами благоухал сад с лимонными деревьями и кустами бугенвиллеи, – за садом любовно ухаживал муж Марии – Хозе.

– Buenos dias, Senora.

– Buenos dias, Мария-Изабель.

Мэгги села, привалившись к подушкам, заботливо заткнутым ей за спину, прежде чем поднос с завтраком поставили на столик. Завтрак состоял из стакана свежевыжатого апельсинового сока, кофейника с дымящимся кофе и свежего номера «Лос-Анджелес таймс», который Мэгги тут же раскрыла на страничке «Календарь», где печаталось, кто и где снимается. В очередной раз она с удивлением отметила, что ее имя там не фигурирует. Куда подевалась армия ее агентов, черт побери? Она ведь всем сообщила, что абсолютно свободна и готова сниматься. А их как ветром сдуло.

Правда, они пытались возражать. «Мэгги, Сол тебя заштамповал. Ты снималась в картинах определенного плана, сейчас никто ничего подобного не ставит».

«Именно поэтому мне надо начать сниматься, что-бы сломать стереотип! Сол называл тысячи причин, по которым нельзя было «отваживать публику», которая привыкла к моему образу. Но не думаю, что сильно огорчу народ, если найдется приличный сценарий с живым характером. Вы же держите нос по ветру, наверняка можете приглядеть что-нибудь стоящее…» – отвечала обычно Мэгги.

«Сегодня все делают мужское кино, Мэгги. Кино не для женщин, а для мужчин. «Убойная сила пистолета «магнум» – чемпион проката. Похоже, догонит «Грязную дюжину». А полнокровных женских образов никто не пишет…»

А Сол заставил бы кого-нибудь написать для меня такую роль, подумала Мэгги.

Она отложила газету и задумалась, устремив невидящий взгляд в окно. Как забавно. Вырвавшись из-под контроля родителей, я поклялась, что отныне никто никогда не станет мной командовать. Но сколько раз благодарила я Сола за то, что он вовремя стреножил меня в этой истории с Сузи Гайлс и направил мою карьеру в то русло, в которое считал необходимым. А я была счастлива работать не задумываясь ни о чем, быть тем, чем всегда мечтала – Мэгги Кендал, звездой. Сол помог мне стать тем, чем мне хотелось, но сделал это, создав из меня то, чем я не желала быть, – стереотип. И вот сижу на развалинах. Что же делать? Как-никак пока я имею кассу. А если изменю образ, не отвернется ли от меня публика? История знает немало таких случаев. Но я должна доказать, что способна на большее, чем все привыкли думать.

Она снова взяла в руки газету и, проглядывая новости, заметила сообщение о готовящейся постановке «Гедды Габлер». Репортер писал, что репетиции откладываются в связи с тем, что исполнительница заглавной роли Хелен Крейг сломала бедро в автоаварии и выпала из процесса минимум на три месяца. Администрация обсуждает вопрос о замене, но найти актрису на такую роль не просто, тем более на этой стадии подготовки спектакля. Когда найдется претендентка, режиссером утвердят Тайлера Мейджи. Мэгги сложила газету, прикусила губу, задумчиво посмотрела в окна. И решительно сняла телефонную трубку.


– Мэгги!

Тайлер Мейджи вышел ей навстречу на середину кабинета.

– Сколько лет, сколько зим! Как ты? Я был так огорчен, когда услыхал о смерти Сола… Тебе, должно быть, его чертовски не хватает.

– Еще прежде чем я стала миссис Соломон Мелчор, я была актрисой и теперь продолжаю ей быть, но, похоже, об этом все забыли. Мне нужна работа, Тайлер. В ней вся моя жизнь. Я хочу играть Гедду.

Чтобы заполнить паузу, он подвинул ей стул, дождался, пока она сядет, и вернулся на свое место за столом.

– Ты прекрасная актриса, Мэгги, потрясающая просто актриса, но ты же не работала на сцене, – снисходительно объяснил он.

– Сол не позволял мне попробовать. Он считал, что надо строго следовать привычкам публики, и я слушалась его целых четыре года подряд. – Из-за своего дурацкого чувства долга, подумала она про себя.

– Ну вот, и я о том же, – обрадовался Тайлер. – «Гедда Габлер» далека от Мэгги Кендал, как луна.

– Я не ищу короткой и удобной дорожки, Тайлер. Мне нужно сменить амплуа. Я прошу только об одном – дать мне шанс показать, на что я способна.

– Но Гедда… Это же сложнейшая пьеса, огромная роль, сложнейшая женщина…

– Я знаю про Гедду все. Я прочла пьесу вчера вечером. Не в первый раз.

Когда Мэри Маргарет ездила в театр мисс Кендал, она любила потом сравнивать текст с тем, что слышала со сцены. Так она училась анализировать материал, познавать суть персонажей, добавлять к классическим трактовкам свои нюансы. Потом, когда она стала актрисой, это превратилось в привычку. И теперь она со всем основанием могла гордо бросить: «Я могу сыграть Гедду. Пусти меня на читку, и я докажу это».

– Никто – и меньше всего я – не сомневается в твоем даровании, Мэгги, но одно дело – играть перед кинокамерой, и совсем другое – перед публикой. Это две разные профессии.

Он пока еще сдерживался, хотя его терпению уже подходил конец. Эта Мэгги Кендал всегда воображала о себе Бог знает что.

– Я на своем веку повидала немало хороших театральных актеров, – напирала Мэгги. – Не забывай, я все же англичанка. У нас лучшая в мире театральная традиция. Я видела на сцене Оливье, Гилгуда, Бартона, Ричардсона, Пегги Эшкрофт, Дороти Тютин, Эдит Эванс – да любого мало-мальски известного актера назови – я всех видела. И в кино, и в театре. Неужели же я не знаю, какая разница между тем и другим! И я уверена, что претенденток на роль Гедды не так уж много. Во всяком случае, здесь. Многие из тех, кто мог бы ее сыграть, стары для этой роли, а те, что хотели бы, наоборот, еще не дозрели до нее. А я в самый раз. Попробуй меня. Устрой мне показ. Мне надо сменить амплуа. И я хочу сделать это, пока не поздно. Гедда – идеальная возможность.