Это как в серьезном кино, где не видишь выхода, а есть ли он вообще? Если нет, тогда ты обречен, тебя поймали, чувствуй себя жертвой, прими свою жалкую натуру и беспомощность, вспомни, что говорил тебе дядя: ты никто без старшего друга, если ты один, то ты ноль, и твои таланты тоже мыльные пузыри. Как же быть? Что дальше? Я хотел, чтоб мои амбиции привели меня к цели, к независимости, к признанию, к успеху. А где этот сраный успех? Ты не хотел быть как все, как миллионы живущих в забвении и повседневности бытия. А кому нужны эти людишки с их амбициями и целями? Они как мишура, как грипп, как холера, и я часть этого жестокого заговора, меня так же хотят туда швырнуть как отработанную, смятую туалетную бумагу. Хоть караул кричи, тебя никто не услышит, ты всего лишь сортирная бумажка, смытая в канализацию. А ведь был, наверное, выбор между унитазом и добротной офисной бумажкой. В общем, мальчик, с таким дерьмом за спиной тебе сложно будет реабилитироваться, ты слишком много познал, жизнь более яркую, чем ты мог себе представить. Одновременно тебя обманули и подставили, так что жуй и глотай то, что сам создал.

Она

– Ты скушать хочешь что-нибудь? – спросила мама.

– У меня аппетита нет, и голова разламывается после вчерашнего.

– Ну, после вчерашнего наверняка разламывается, в клуб опять ходила? К своему маленькому мальчику?

– Ну да, с девчонками сходили, но маленького мальчика там не было, сказал мне по телефону, что внезапно заболел.

Мама подошла ко мне поближе и присела рядом на кровать. По выражению ее глаз и лица я поняла, о чем она хочет поговорить. Так было всегда.

– Дочка, – начала нежно мама. Она улыбнулась. – Наверняка ты знаешь, о чем я хочу поговорить, судя по тому, как смотришь.

– Наверно, это то, что я думаю.

– А что ты думаешь? Нам, конечно, хорошо с тобой вдвоем, но скоро тебе нужно будет подумать о будущем, о муже, о нормальной работе и, конечно, о детях, которых я так сильно хочу, и ты знаешь это.

– Знаю, мама. Но я сейчас не могу завести ребенка, не могу, это же, блин, не игрушка, ведь я хотела бы дать ему все самое лучшее. Отдать в хороший сад, в лучшую школу, вообще сделать так, чтобы мой ребенок ни в чем не нуждался.

Мама смотрела на меня. Я видела, как она грустит и переживает.

– И абы от кого я не хочу ребенка, от «папика» какого-нибудь. Я хочу от любимого человека, не от кошелька. Знаешь, может, тебе мои слава покажутся странными, в силу моей работы, но я всегда была уверена, что это только временно. Я не могу и не хочу работать в стриптизе всю жизнь, но пока эта работа меня кормит и кормит далеко не худшими обедами, а представь, что я сейчас забеременею. Буду с животом. И потом года два буду дома сидеть с ребенком. Кто будет нас кормить? Ты? Я так не хочу.

Мама наклонилась ко мне и начала перебирать мои волосы и легонько массировать голову.

– У тебя всегда одни и те же отговорки, – она улыбнулась и тихонько добавила: – Когда ты у появилась, у меня не было ничего, ни работы, ни дома, только быстро спивающийся муж. Никаких намеков на светлое будущее, но тем не менее все это прошло, и все осталось позади, сейчас есть и хорошая работа, и квартира, и дачу доделываем, и красавица дочка, за которой бегает вся Москва.

– Мама, ты, может быть, еще и замуж выйдешь.

– Может, и выйду.

Мы обе улыбнулись, но я добавила:

– Я все хорошо помню. Но еще когда была маленькой, я дала себе слово, что у моего ребенка будет все.

Мама тепло и нежно провела рукой по моему заспанному лицу и сказала:

– Я тебя люблю.

Потом она поднялась с кровати и пошла в сторону кухни.

– Пойду кофейку выпью.

– Мамуль, и мне тоже сделай, пожалуйста.

В моей комнате было очень мягко и уютно, мне нравилось засыпать в ней и просыпаться. Она не была очень большой, да мне этого и не нужно было, гораздо удобнее спать в комнате три на три, с мягкой кроваткой, укрытой теплым ярко-красным пледом, привезенным из Индии. Также с небольшим зеркальным шкафом, где еле-еле умещалась треть моих вещей, иногда казалась, что шкаф вот-вот треснет по швам, но он стоял честно и крепко. Настенные круглые часы иногда сводили меня с ума, показывая, как долго я могу спать. Небольшой комод с зеркалом был улеплен моим фотографиями и открытками. Там даже был мой портрет, нарисованный на Монмартре в Париже, правда, он мне не особо нравился, уж больно щечки мои были хорошо прорисованы. В этой небольшой комнатушке также был кетлер, скамейка для тренировки пресса.

Прости, мам, за то, что я не могу помочь тебе иметь детей, что бы я ни делала, как бы ни старалась, после смерти Мити, у тебя была агония и единственное непреодолимое желание родить еще, забеременеть. Но все было тщетно, будто Господь наказал тебя за что-то, а мои опыты с уколами в животик с мамиными эмбрионами рассыпались, как лохань с белым сахаром на углу кухонного стола. Они просто не ужились в моем животе, прости, мам, та физическая боль, которую я испытывала, ни на унцию не сравнится с твоей душевной, но, может, Господь меня услышит и подарит тебе внука. Ты знаешь, я хотела бы в это верить. Я думала, думала, мы с ней не озвучивали слова на эту тему, но глаза выдавали нас обеих, что не могло не волновать наши души.

Если помечтать, если представить, что с Малышом у нас будет маленький… О Боже, даже в мечтах это кажется абсурдным юмором, стриптизер и стриптизерша, и их ребенок, и люди будут говорить этому повзрослевшему дитю:

– Знаешь, чадо, ты ведь плод настоящей ночной клубной любви, и совсем не важно, что твои родители до сих пор на выездах по очереди или вместе, это ничего, они же тебя любят, и ты их тоже… но вот вопрос, будет ли «чадо» любить родителей? Пипец какой-то, бред сумасшедшей женщины. Даже в моем воображение идеи о ребенке кажутся просто кошмарными, но может у нас будет иначе? Господи, спасибо тебе за то, что я лежу в моей любимой кровати, наслаждаюсь тишиной и видом легкого слоя пыли на комоде и летающей мошки под лампой, спасибо, что эта возможность есть.

Телефон помешал мне тупо рассматривать свою комнату. Я, скрежеща зубами, как девяностолетняя старуха, доползла до сумочки, все перерыла, но достала его, поставленный только на виброзвонок.

– Алло!

– Привет, это я. И мне сильно не хватает тебя.

От его голоса мне стало жарко.

– Вчера бы я так не сказала.

– Вчера я плохо себя чувствовал.

– Как мама?

– Я сегодня проводил ее с утра.

– Так быстро, я думала она немного побудет с тобой.

– Да, но здесь тесно, притом ей звонили с работы, что-то случилось в больнице, поэтому ее вызвали.

– Понятно.

– Я хочу увидеть тебя.

Мне показалось, что у него грустный голос, по крайней мере, не такой как всегда.

– У тебя все хорошо? – включилась непродолжительная пауза. – Миша!

– Да, все хорошо.

– Я тоже хочу тебя увидеть, сегодня работаю и завтра тоже, может в воскресенье? У меня будет выходной.

Но на том конце трубки было лишь дыхание.

– Малыш, у тебя точно все хорошо?

И опять тяжелое дыхание.

– Я перезвоню тебе.

Он отключился. На какое-то время я заморозилась. Мало того что мама устроила мне промывку мозгов поутру, тут еще и он не в себе. Может, у него и вправду что-то случилось? Я заметила за собой нотку переживания и тревоги, что, кстати, раньше отсутствовало.

Я стала набирать его номер, но мне ответили, что абонент отключен.

Я ехала по шоссе в машине и сделала звук на своем Pioneer погромче. По дороге на работу я часто слушала радио. Не то чтобы я особо интересовалась горячими новостями, обвалами или взлетами валюты на биржах или куда более скучным шоу-бизнесом – все это не имело значения, но то, как наше правительство безжалостно убивает молодых русских солдат в Чечне, не могло меня не задеть. Конечно, чужое горе всегда далеко, но если горе случится с тобой – это не дай бог.

По седьмой волне сообщили, что из многих городов России были организованы срочные отправки бойцов в Грозный для урегулирования конфликта. Это все неправда, ложь для лохов. Война в Чечне – это огромные бабки для обеих сторон. Российские солдаты не собираются защищать свои семьи от чеченцев. Приказы, полученные сверху, несут чисто политический характер, и независимость республики не входит в грандиозные планы президента. Я ничего не понимаю в политике, но война – это страшное дерьмо, где стерта грань между жизнью и смертью, «кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне». Для меня сегодняшняя Чечня – это, так сказать, Брежневский Афганистан или Вьетнам Никсона. А этот колхозник Буш-младший, хуй он нашел Бен Ладена за одиннадцатое сентября. Я уверена, что сам Бен Ладен ничего не знал об этих взрывах, он как бывший ставленник ЦРУ, организовав впоследствии свою террористическую группу, вышел из-под полного финансирования ЦРУ и послал их на хуй. Вот и думай, кто на самом деле стоит за всем этим дерьмом.

Припарковавшись у клуба, я вышла из машины и только хотела нажать на кнопку сигнализации центрального замка, как услышала за спиной дерзкий, истеричный хохот молодняка вперемежку с матом. Голоса напомнили мне школу, когда в классе шестом– седьмом надо мной также смеялись ребята из-за моего высокого роста и называли меня «шпалой». Длилось это недолго, до того момента, когда главный забияка Артем учительской указкой начал тыкать в мой зад, приговаривая при этом: избушка-избушка… Я, не выдержав, развернулась и со всего маху дала Артемке кулаком в нос, насмотревшись до этого Rocky и «Кровавого спорта» с Ван Даммом. Нос чуть не раскололся, кровь залила пол классной комнаты, меня живо отвели к директору. Но к моему счастью, все обошлось, я объяснила, что мальчик меня чуть не изнасиловал, за что и поплатился, на что директор ответил: «Ну и правильно, только в следующий раз бей в живот, крови не будет». После этого случая никто больше не называл меня шпалой, а с Артемкой мы даже подружились, но уже в старших классах.