Георгий Громов - Наизнанку. Московский роман

Каждое утро я ем кашу, всегда разную, всегда вкусную, поскольку я совсем ребенок, мне 6 лет. Сам готовить кашу я не умею и не знаю, как это сделать, и даже не задумываюсь над этим, мне все равно, главное, что это очень вкусно.

Во-первых, потому, что эта каша рисовая на молоке, чайная ложка густого меда, именно густого, знаете, который немного засахарился, только потому, что густой растворяется гораздо медленнее, чем ласковый, прозрачный, жидковатый. Когда каша доходит до кипения, она горячо заливает тарелку, на которой лежит немного изюма и масла. Осталось перемешать, и трапеза для «Зевса» готова.

Во-вторых, я очень привык к этому вкусу, а привычка – причина хоть куда. Меня никто не заставит съесть на завтрак кусок жареного мяса, вареной курицы или хохляндские щи.

Ну а в-третьих, и в самых главных, эту кашу каждое утро готовила мне бабушка, наисильнейшая мотивация влюбиться раз и навсегда в утренний завтрак.

Бабушка меня будит в 5.30 утра каждый день, кроме субботы и воскресенья. Именно в это время, очень рано, потому что нам с бабушкой надо успеть к 6.30 на первую электричку в город, а точнее в детский сад (где бабушка работала воспитателем).

Очень интересно все это, как-то, я бы сказал, «лестнично». Сначала ясли, потом детский сад, школа и институт, а потом как хочешь. По каким-то канонам, каждый нормальный «чел» должен работать, зарабатывать себе на жизнь, создавать семью, делать детей и оказаться на небесах. И его дети по утрам будут есть кашу и спешить в садик, и дальше по накатанной, вперед. Так было все устроено в той жизни, где жил я и о которой не задумывался, не задумывался о правилах людей и об устройстве этого хренового мира.

После того как я легко просыпался в безумные 5.30, я умывался, уже не помню, как делал это в то время, имею в виду, чистил зубы или нет? Видимо, эта процедура как-то становится осознанно необходимой со временем, когда взрослеешь, когда осознаешь кайф первых поцелуев девушки. Тебе приходит самостоятельно, в твою неумную репу, что запах из твоего рта и цвет зубов имеет огромное значение.

Я помню, как тщательно отскребывал свои зубы, где-то лет в 13 после долгого и каменистого десятилетнего простоя. До этого не помню, чтоб я так тщательно чистил зубы, аж три раза в день, первый – с утра, второй – перед свиданием и третий – на ночь.

Но тогда, в 6 лет, меня не заботил вопрос о чистоте моих молочных зубов, которых почти уже не было. А вот утренняя каша для меня была каким-то фетишем, ее помню отлично. Какой же от нее шел сумасшедший аромат – тепла, уюта дома, бабушкиной любви, магия ее поистине волшебных рук. Грустно, что все проходит. По истечению времени забывается и вкус детства в параллели с этой кашей. Грустно, что те бабушкины руки не могут вести тебя по жизненным путям, ограждая от бесчисленных навозных куч, на которые если наступишь, придется отмывать, а наступишь в любом случае, ведь никого рядом не будет и на пути к чему-то правильному, ты будешь один.

Вода течет по моему, совсем детскому лицу, не холодная, а теплая, чтоб было приятней после сладкого и теплого, как эта вода, сна. А про то, что с утра, чтоб взбодрится, лучше ополоснуться холодной водой, я узнал гораздо позднее. Но до семи лет все дети на этой земле безгрешны, и у меня, в мои шесть с копейками, оставался небольшой запас того святого времени, который отделял меня от ответственности перед Богом и небесами. И тот Бог сверху смотрел на меня и улыбался, а я улыбался ему в ответ во все свои молочные зубы и нежился в воздушных и мощных крыльях, сам не осознавая его ласковой, небесной участливости. Вода была теплой, как и все остальное тепло, которое окружало меня, маленького мальчика по имени Миша, живущего с бабушкой и дедушкой, из маленького провинциального, тихого и никому не нужного городка. Не сирота, но родители мои разошлись, когда мне было три года, и как-то само собой я остался у бабушки и деда, и это делало меня безгранично счастливым.

Отец остался в столице, откуда он и был родом. Просто, когда он был немного помоложе, его родственники все решили за него и послали в провинциальный городок учиться в мединституте, и ожидали от него максимального результата в учебе и доведения идеи с институтом до логического конца – по истечении пяти лет получить профессию врача и работать, как все нормальные люди. В нем хотели видеть суперврача, приносящего людям добро. А вместо всей этой красоты родственники отца (многочисленные сестры, тетки, зятья и прочие свекрови) получили от него незаконченную учебу и быструю свадьбу, на которой практически никого не было, кроме двух свидетелей и новоиспеченных молодоженов.

Особым ударом оказалось его окончательное отчисление с 6-го курса меда, потому что угрозы отчисления были и на 1-м и на 2-м курсах, но тогда за него кто только не впрягался, и мой дед, и муж его двоюродной сестры, и даже, казалось, сам черт с рогами. Благодаря этим усилиям он как-то и допрыгал до последнего курса, но, подарив родственникам надежду, все равно проявил фамильную настойчивость – оставил и их и самого себя без диплома. Мой дед говорил мне позже: «Я ходил к ректору несколько раз, просил за него, в принципе сделал все, что мог, но он же учиться не хотел, поэтому все было впустую». Тоже самое мне впоследствии говорили и другие родственники.

Он и она, то есть папа и мама, были очень красивы, особенно рядом, вместе они дополняли друг друга. Он лысоватый (что только шло ему), выразительные карие глаза, большие губы, белые зубы и впалые щеки. Высокий, крепкого и даже очень спортивного телосложения (поскольку постоянно занимался разными видами спорта от плавания и бега до бокса и карате где-то в подвалах). Все это обнаруживало в нем идеального самца. Она чем-то напоминала и дополняла его, но в усовершенствованном и изящном женском варианте хорошенькой самки. Тоже карие глаза, длинные темные волосы, точеная фигурка и поистине девственное ангельское личико. Она и была девственной, именно до того момента, как мой папа приехал учиться в мединститут грызть гранит учености, да так его и не выгрыз.

Со временем у меня к ним появилось и накопилось огромное количество вопросов. Еще с раннего детства я чувствовал, что что-то не так, что-то не совсем правильно. Я мечтал о многом. Чтобы отец с матерью были вместе. Чтобы мы жили как семья, я ходил в сад, учился в школе, в сумме на мое понимание жизни я потратил 16 лет, за эти 16 лет ответов на мои вопросы я не нашел. Но самое страшное ждало впереди, мои наивные и детские вопросы, не находя ответов, перерождались в форму ненависти и злости, и эти чувства рвали и терзали меня изнутри. И все это было адресовано родителям, которые в принципе меня очень любили.

Но с детства я был с дедом и бабушкой, и если б нужно было выбирать снова с кем жить, с ними или с родителями как все дети, то, не задумываясь, я бы снова выбрал кашу, вкусные пирожки с клубничным джемом и мои любимые плюшки с маком и сахаром у бабушки дома и все, что с этим связано.

Надо сказать, что всем классическим бабушкам 60 и 70, а моей было 46, к моим шести, а деду 45, так что я был вполне похож на позднего ребенка.

После теплой воды я вытирал мягким полотенцем с ворсинками и рисунком мультяшного мишки с воздушными шариками лицо и вешал полотенце обратно на изгибающуюся горячую трубу.

Потом мы ехали в садик. У бабушки там был свой кабинет, небольшой, но уютный, с длинным стеллажом до самого потолка, для различных книг, от сказок Маршака и Чуковского, до «методик работы с детьми». В общем, этот стеллаж вмещал в себя все, что нужно для воспитания будущего поколения. Вообще-то далеко не у каждого педагога был свой кабинет, но так как бабушка отдала детям двадцать лет и была опытным и уважаемым начальником, то у нее он имелся.

Отчетливо, как на цветной картинке, помню свой детский сад, в отличие от школы (которая была позже), я любил туда ходить. Сад казался чем-то вроде постоянного детского лагеря. И я наслаждался этими впечатлениями. А на что мне было жаловаться? Ребенком я был неприхотливым, кормили хорошо, аж четыре раза в день. Совсем как на спортивных сборах, ешь, тренируйся и показывай результаты. Это сейчас в стране бардак, и, чтобы родителям засунуть свое чадо в детсад, нужно в очередь вставать еще до рождения этого ребенка. Офигеть, дожили. Так вот, скажу несколько слов о питании в те коммунистические времена, от которых все мы были в восторге. Значит, сначала завтрак. Каша на любой вкус – рисовая, пшенная, ну или дурацкая манная, квадратный кусок сливочного масла на блюдце, чай и несколько кусков белого хлеба. На обед тарелка вкусного, содержательного супа, пюре с котлетой, гречка с подливкой и компот с ягодами.

После обеда заведенное правило – крепкий сон на час. А полдник был чуть поскромнее обеда: чай с молоком, творожная запеканка и лимонные конфеты, которые все дети ненавидели, но все равно ели. И наконец, для тех, кого забирали позже всех и кто поэтому оставался на ужин, чаще всего было еще и гороховое пюре. Научно подобранный и сбалансированный рацион, витамин к витамину, углевод к углеводу. В наше время не то, что чувствовать себя сытым на такой хавке, а еще и мышцы можно нарастить.

В детсаду у меня были друганы Вовчик, еще один Вовчик, Димон Казаченко, смешной малый, не сказать, чтоб мы дружили с ним, но, как говорили, «водились». У меня была привычка ржать над Димоном. Вероятно, понятие идиотизма ярко проявляется и в детском возрасте (а ведь тогда не было ничего юморного по телевещанию, кроме «Смехопанорамы» – шутки Хазанова, Иванова и цыпленка табака от Ярмольника). Но Димон Казаченко был сам по себе одарен кретинизмом, и это ему было к лицу, и я ржал всегда. Например, он уморительно любил разговаривать с набитым ртом, кроме того, выдавал такую порой смешную белиберду, что все дети за животики держались, кто-то наделывал даже бывало кучку в колготки от смеха. Как я сказал, с Димой мы общались меньше, чем, допустим, с Вовчиком. С этим мы вроде бы даже дружили. Помню, Вовчик поражал меня своей физсилой. Всегда, когда мы боролись, он скручивал меня в два счета, и я поделать ничего не мог.