Поэтому сейчас, в ночной тишине, без свидетелей, мне хотелось просто выдохнуть и почувствовать хоть что-то, что не вызывало бы во мне отвращение к самой себе.

Вернуть на место свою выдержку, например.

Но перешагнуть через себя мне всё же придётся: обе стороны — исключая меня, разумеется — хотят, чтобы мы с Матвеевым наладили отношения и «Стали товарищами», если выражаться словами папы.

Да только тамбовский волк ему товарищ, а не я!

Бо сонно что-то проворчал и перевернулся на бок; ступая на носочках, подхожу к постели и ныряю под одеяло, заползая под его левую руку. Аверин автоматически обнимает меня, прижав к себе, и почему-то от этого хочется расплакаться.

В пять утра привычно звенит будильник; успеваю отключить его до того, как Богдан проснётся и начнёт ворчать. Натягиваю спортивный костюм, хватаю со стола плеер и наушники и спускаюсь на стадион — приводить тело и душу в порядок. О том, что было ночью, стараюсь не вспоминать — всего лишь временное помутнение рассудка; в конце концов, никто не заставляет меня общаться с Матвеевым круглые сутки. Да и город у нас достаточно большой, чтобы не встретиться случайно.

К тому моменту, как я пробегаю свою почти дневную норму — если не считать беготню по офису — принимаю душ и готовлю нехитрый завтрак, Богдан приводит себя в порядок и просто испаряется — та сделка, ради которой они практически легли костьми, всё же состоялась, и он должен был присутствовать на подписании контракта. Так что я приготовилась к тому, чтобы вновь приехать на работу на служебной машине — мы живём вместе, но некоторые вещи по-прежнему не меняются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Не знаю, в какой момент я поняла, что вселенная надо мной насмехается: когда мне позвонил водитель с новостью о том, что машина сломалась, а прислать другую нет возможности, и мне предстоит ехать на такси; или когда, выйдя на улицу, замечаю на подъездной дорожке чужую спортивную машину — я живу здесь достаточно долго, чтобы отличить «своих» от «чужих».

А когда со стороны пассажирского места опускается тонированное стекло, и я вижу улыбающееся лицо Матвеева, не могу определиться, что меня бесит больше — собственная растерянность, или его информированность о том, где я живу.

— Тебя подвезти? — как ни в чём не бывало, спрашивает он.

Чувствую, что мой рот против воли раскрывается от осознания его уровня наглости.

Или идиотизма?

Вижу, как во двор заворачивает жёлтая машина с шашечками по бокам, и демонстративно разворачиваюсь к ней лицом, не удостоив Матвеева ответом. Впрочем, это не помешало ему выйти из машины, не глуша мотор, и стать рядом, спрятав руки в карманах пальто.

— Быть может, ты дашь мне второй шанс, и мы всё начнём сначала? — тихо спрашивает он и, развернувшись ко мне лицом, протягивает руку. — Привет, я Костя.

Фыркаю — детский сад, да и только.

— Для таких игр найди себе подружку в яслях, — сухо роняю в ответ на его улыбку. — А меня оставь в покое. Нас с тобой ничего не связывает и связывать не будет, так что не вижу причин что-то в этом менять.

Его рука медленно исчезает из поля моего бокового зрения, и мальчишка тяжело вздыхает — именно мальчишка, потому что так легче его игнорировать.

— Мне правда очень жаль, что тогда так вышло. Я ведь сделал всё, что мог, чтобы исправить ситуацию…

— Это была твоя прямая обязанность — исправить то, что ты сам же и натворил, — не сдерживаюсь от сарказма и тут же себя отчитываю — контроль! — Не нужно говорить об этом так, словно ты тогда сделал нам всем одолжение.

К концу моего ответа такси как раз подъезжает к нам, избавляя меня от необходимости говорить что-то ещё и тем паче выслушивать очередные извинения, которые всё равно не повернут время вспять и ничего не исправят.

Правда, в машине не сдерживаюсь и бросаю взгляд в зеркало заднего вида — Матвеев по-прежнему стоит на тротуаре с хмурым лицом, провожая глазами моё такси. Пытаюсь порадоваться тому, что у меня хоть немного получилось его задеть, но почему-то это совершенно меня не радует; на самом деле я чувствую себя ещё хуже, чем было вчера вечером.

Чёртов Матвеев, весь день испортил!

* * *

К счастью, работа всегда с успехом выбивала из головы все ненужные мысли; стоило мне переступить порог офиса, как я забывала даже собственное имя в круговороте постоянных поручений, организаций встреч и проверок документов. Приближался мой законный отпуск, и я всё свободное время посвящала тому, чтобы максимально решить все вопросы сейчас, а не оставлять их на попечение очередной ничего не соображающей идиотки, за которой я потом снова буду всё переделывать, отвлекаясь лишь на еду и сон.

С Богданом мы практически не пересекались, но если мне везло встретить его в коридоре, он удостаивал меня только хмурым взглядом, который мне совершенно не нравился. Не знаю, сколько бы мы так играли в гляделки, если бы ближе к концу вечера я не влетела в его кабинет, демонстративно повернув ключ в двери. Бо всего лишь поднял вопросительно бровь и, сцепив пальцы в замок на дубовой поверхности стола, откинулся на спинку кресла.

— В чём дело?

— Прямо с языка вопрос снял, — ворчу в ответ. — Чем ты снова недоволен?

Богдан вздыхает, потирает пальцами переносицу и отводит взгляд к окну.

— У нас появились некоторые проблемы с нашими партнёрами из-за твоей вчерашней выходки, — спокойно произносит он, но за напускной способностью проскальзывают нотки стали. — Матвеевым крайне неудобно за то, что сделал их сын Бог знает когда. Они хотят компенсировать нам наши финансовые вложения в их проект и дальше продолжить без нас.

Хмурюсь.

— Хорошо, и что здесь такого? У нас много других вариантов, куда вложить эти деньги. Не вижу здесь никакой проблемы.

Аверин хмыкает.

— Не заставляй меня сомневаться в твоих умственных способностях, — жёстко произносит он, и я чувствую внутри горечь от лёгкого укола обиды. — Ты знаешь, чем для нас всё это обернётся? Заголовками в газете «Миллионер пожалел своих денег на помощь детям»! Здесь речь идёт не только о тебе и твоих чувствах! Мы говорим о целой империи, которую отец создавал не один десяток лет; о деле, которому я отдаю все свои силы; об имени и авторитете, которые мы сделали себе сами и подтверждали годами. И я не позволю капризной девочке послать коту под хвост все наши старания только за то, что она обижена. Повзрослей уже наконец, Полина! И, если это всё, можешь быть свободна — у меня ещё куча дел.

Это был полнейший шок для меня — не удивлюсь, если в процессе его отповеди у меня открылся рот. Богдан никогда раньше не позволял себе повышать на меня голос; да он меня буквально на руках носил! Я впервые в жизни слышу от него столько обидного в свой адрес, что действительно хочется зажать уши, как маленькой, и со слезами выбежать в коридор. Но, разумеется, я себе этого не позволяю — кинув последний взгляд на его голову, склонённую над какими-то документами, я гордой походкой направляюсь к двери и выхожу в полупустой коридор, не позволяя появиться на глазах даже намёку на слёзы, сцепив зубы.

За весь оставшийся рабочий вечер мне не удаётся культивировать в себе обиду; к тому времени, как я спускаюсь вниз, с удивлением обнаружив машину Бо у парадного входа — он задумчиво смотрел в окно и явно кого-то ждал — я уже даже чувствую собственную вину. Неуверенно подхожу к машине с водительской стороны, привлекая внимание Аверина, который машет мне головой, приглашая сесть. Обхожу автомобиль и занимаю место рядом с ним.

Несколько минут мы просто сидим молча — я не знала, что сказать, а он, видимо, собирался с мыслями.

— Я должен перед тобой извиниться за то, что наговорил сегодня, — произносит он наконец. — Я был неоправданно резок и чересчур прямолинеен.

— Полагаю, это я должна извиняться. — После того, как я окончательно успокоилась, то поняла, что Бо был прав во всём — от первого до последнего слова. Но видит Бог: просить прощения — не моя сильная сторона. — С партнёрством действительно всё так плохо?

На пару минут снова воцаряется тишина.

— Действительно, — кивает. — И исход этой ситуации целиком и полностью зависит от тебя. То есть, от ваших с Константином отношений.

Растерянно моргаю, чувствуя, как медленно падает забрало при звуке имени Матвеева — он ведь не серьёзно? Какие нас могут связывать отношения, кроме тех, что мои почти что муж и свёкор совместно курируют фонд с его родителями?

— Нет у нас никаких отношений! — слишком резко вскрикиваю и тут же прикрываю рот ладонью — да что же это такое! Со мной теперь каждый раз будет происходить подобное, стоит мне услышать его имя? — У нас нет общих точек пересечения, так что не думаю, что у меня с ним возникнут проблемы.

— Да отсутствие отношений и есть сама проблема, — устало вздыхает Богдан.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌А?

— Что ты хочешь этим сказать?

Он невесело фыркает.

— Давай поговорим об этом завтра, — хлопает меня по коленке, затянутой в кружевной чулок. — Я слишком устал, чтобы нормально соображать и отбить все твои «против» в намечающемся споре, так что отложим пока разговор, идёт?

Киваю, хотя на самом деле начать спорить хочется уже сейчас, даже не выслушав его точку зрения; что-то мне подсказывало, что она в любом случае мне не понравится…

Только в стенах родного дома я осознаю, насколько в действительности устала: и от бесконечной беготни, и от эмоционального напряжения; поэтому, пока Бо принимает душ, заказываю еду из ресторана. После того, как ванная освобождается, наскоро привожу себя в порядок и возвращаюсь на кухню, где во время ужина пытаюсь выбить из Бо признание по поводу того, что именно он задумал, но Аверин упорно молчит. Пару раз за вечер, пока он смотрел новости, я ловила его странно-загадочную улыбку, которая лишь ещё больше убеждала меня в том, что наша предстоящая беседа мне не понравится.