— Да у него не было выбора! — пылит Кир и тут же берёт себя в руки. — Читай вслух, Костян.

Охренеть, я ещё и в роли оратора… Тут про себя читать язык узлом завязался, а уж для всех…

— «Привет, братишка!

Не уверен, что ты станешь это читать, но я всё-таки рискну и буду надеяться, что тебе хватит здравого смысла не пускать на ветер мою попытку хоть как-то загладить свою вину перед тобой, твоими друзьями и нашими родителями. Пусть это покажется тебе не искренним, но я действительно сожалею о том, что сделал, хоть всё это и было лишь для того, чтобы защитить тебя. Знаю, что я сам виноват во всех своих бедах, потому что никто не принуждал меня участвовать в этих грязных делишках, связанных с наркотиками, но мне показалось, что это лёгкие деньги, да и если бы не я — кто-то другой продавал бы их. В общем, я оправдывал себя, как мог, до тех пор, пока Черский не предложил втянуть во всё это дело и тебя. Я послал его далеко и надолго, потому что я сам уже вряд ли смог бы вылезти из этой грязи, а у тебя ещё вся жизнь была впереди… Короче, я был согласен на всё, лишь бы не впутывать тебя в это — даже заменить тебя одним из твоих лучших друзей. Надо отдать Лёхе должное — парень не прельстился на кэш и затолкал мне моё предложение по самые гланды, вот только я уже не мог включить обратку; здесь ведь было только два варианта, и первый я не рассматривал ни под каким углом — твои безопасность и непричастность были и остаются для меня на первом месте. Твой друг отказался быть моим «коллегой», но я перед ним уже спалился и поэтому попытался «заткнуть», накачав наркотой: не хотел, чтобы кто-то знал, как именно я зарабатывал на жизнь, но, видимо, дозы не хватило — хотя теперь я рад, что так вышло. А Черский всё не успокаивался — нашёл моё слабое место и решил давить на него, пока я не сломаюсь, так что уже через месяц мы с подельниками чистили дом твоего второго друга — опять же, чтобы ты оставался непричастен. И свою долю акций родительской компании я тогда передал Черскому по той же причине — говорю же, не мог допустить, чтобы ты повторял мою судьбу. Я бы, может, и дальше плясал под дудку этой мрази, но видеть в твоих глаза такое глубокое разочарование — это словно добровольно подставлять сердце под тупой нож. В общем, после передачи акций я пригрозил Черскому, что пойду к ментам и сдам его с потрохами, но эта сволочь и здесь меня опередила: он, а не я, накатал заяву от моего имени, где указал тебя посредником. Я был как никогда счастлив, когда узнал, что ты сутками гнул спину в родительской фирме, хотя радоваться здесь было нечему. Как бы я ни пытался тебя защитить, тебе всё равно досталось, но ты, по крайней мере, отделался малой кровью, так что всё было не зря.

Единственное, в чём я действительно виноват — это нападение на твою невесту… Не знаю, что на меня тогда нашло… Я увидел тебя — повзрослевшего, сильного, уверенного в себе, счастливого, и понял, сколько всего я в жизни потерял из-за того, что погнался за деньгами. Всё это могло бы быть и у меня, если бы я тогда поступил правильно и с самого начала послал Черского к чёрту, но всё пошло наперекосяк. Знаю, что ты не виноват в моих несчастьях, и всё же я слегка потерял контроль над собой, потому что я сломал свою жизнь ради тебя, а ты меня так сильно ненавидел, что даже смотреть в мою сторону не мог. Тогда я впервые в жизни понял, что такое боль… И я прошу за это прощения у тебя и твоей теперь уже жены и буду надеяться, что однажды ты сможешь простить меня. Мы можем совершить всего одну ошибку, но расплачиваться за неё будем всю оставшуюся жизнь, а под конец поймём, что наши цели того не стоили.

Я знаю, что мои мотивы мало меня оправдывают, но всё же я бесконечно счастлив, что у тебя сложилась такая жизнь — без всей этой черноты, в которой погряз я сам. И да, не вздумай винить себя во всём — если ты в чём и виноват, то только в том, что я любил тебя больше, чем кого бы то ни было.

Жаль, что мы побыли братьями так мало, но я буду любить тебя до тех пор, пока будет биться моё сердце. А если и после смерти существует жизнь — то и тогда любить не перестану.

Твой брат».

Видит Бог, я никогда не был сентиментальным, но сейчас ревел как девчонка в три ручья и не мог остановиться — настолько было больно за Кира, за Никиту, за моих парней… Сколько ж во взрослой жизни всякой хуеты, которая нас отравляет — и самое обидное, что мы сами виноваты в том, что с нами происходит; мы сам и создаём эту грёбаную грязь, которую потом из себя не достать, и радуемся, как дети, если получается зацепить ею кого-то ещё.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Прям не живы без этого, твою мать.

На Романова смотреть жалко — не парень, а бледная тень, несмотря на мышечную массу: столько лет считать брата последней мразью…

— Это всё моя вина, — сокрушается лучший друг. — Если бы я тогда не корчил из себя обиженного, а просто выслушал его…

— Ты не мог знать, что всё так выйдет, — вздыхает Лёха, сжимая плечо Кира. — И в этом уж точно нет твоей вины, тут я с Ником согласен.

— Если уж на то пошло, — хмурится Макс. — Мы все могли устроить переговоры и разобраться, почему твой брат пошёл по наклонной, но никто из нас ничего не предпринял. Мы все предпочли состроить оскорблённую рожу и отвернуться от него, вместо того, чтобы помочь; думали лишь о том, как много мы потеряли, сколько боли он нам принёс… А что при этом переживал и чувствовал он сам, никого из нас не волновало от слова совсем, так что виноваты здесь все, а не ты один.

— Можете закидать меня тапками или расхуярить мне лицо, но я всё равно скажу, — вздыхает Егор. — Сейчас уже нет смысла рассуждать на эту тему; всё херовое, что могли, мы уже сделали, и теперь нам только остаётся жить с последствиями. Можно лишь сходить на его похороны и по-человечески с ним хотя бы попрощаться, чтобы было не так… мерзко на душе. Ну и чтобы он знал, что нам на него не похер — где бы он сейчас ни был.

Киваю, соглашаясь с Корсаковым, и замечаю такие же уверенные кивки парней — включая Кира; сдаётся мне, что он теперь частенько будет общаться с братом — правда, не так, как хотелось бы, но между ними теперь, по крайней мере, не будет ненависти.

— Родители знают? — спрашиваю.

— Знают.

— И как? — интересуется Лёха.

— В шоке.

— А про это? — кивает Макс в сторону письма.

Романов забирает изрядно помятый листок бумаги, который я всё это время бессознательно сжимал в кулаке, и прячет обратно в заднем кармане.

— Ещё не показывал, но собираюсь — не хочу, чтобы они считали его сволочью.

Мы дружно и в полной тишине допиваем пиво, думая каждый о своём; лично мне было о чём сожалеть — как и каждому из нас — но мы не можем исправить прошлое.

Зато повлиять на будущее — очень даже.

* * *

Всю ночь парни провели в моей квартире — после прочтения письма, да и всей этой трагедии в целом, мы чувствовали, что нужны друг другу как никогда; ну и плюс мне сейчас тоже не особо хотелось оставаться одному, потому что я не мог дать гарантий, что не поеду к Молчановой. Мы бухали и смотрели кино до тех пор, пока нас просто не свалило от усталости под самое утро, а после поехали в универ — все, кроме Кира, который не хотел больше тянуть и собирался рассказать родителям о прощальном письме Никиты. За всю нашу многолетнюю дружбу это был единственный раз, когда мы вот так разделялись — случай с Лёхой не считается, там вообще без вариантов было.

В это утро мы были каждый на своей волне; не разговаривали друг с другом и не особо следили за учебным процессом — даже преподы нас не трогали, словно чувствуя, что толку от нас всё равно не будет.

Всё поменялось после того, как я сделал исключение из одного из собственных правил и поднял трубку, когда позвонили с неизвестного номера; эта привычка выработалась после того, как девушки, с которыми я спал, начинали названивать, думая, что им со мной светит что-то большее, чем просто секс. Не знаю, почему вдруг я решил, что должен ответить — просто пальцы сами потянулись к гаджету и нажали зелёную кнопку.

— Константин? — слышу в трубке незнакомый женский голос.

Именно женский — звонившей по голосу было не меньше сорока.

— Так точно, — устало отвечаю.

Ей Богу, если это очередной консультант из банка — пошлю нахер даже несмотря на то, что это женщина.

Ну и бесит, когда меня называют полным именем — в детстве мать всегда звала меня Константином, когда я где-то косячил.

— Простите, что беспокою, — виновато извиняется она. — Я Светлана Сергеевна, мама Полины Молчановой.

При звуке знакомого имени спина автоматически выпрямляется — вряд ли Молчанова-старшая позвонила для того, чтобы поговорить о погоде.

— Мама Полины? — зачем-то переспрашиваю. — Что-то случилось?

Трубка вздыхает.

— Послушайте, Костя, я понимаю, что это не ваши проблемы, но так вышло, что я в курсе вашей… заинтересованности нашей дочерью… И при любом другом раскладе я была бы против этого и настоятельно рекомендовала вам не лезть в отношения Полины и Богдана, но так уж вышло, что моя дочь передумала выходить за него замуж.

От услышанного тело обдало жаром: неужели Полина наконец-то поняла, что не любит этого кретина, который её не ценит?

— И чего вы хотите?

— Чтобы ты забрал её.

Что?

— Я что-то не понял…

Пока я разговаривал с матерью Полины, мои парни переписывались с Киром в общем чате — держали руку на пульсе, но свою последнюю фразу я, видимо, произнёс как-то эмоционально, потому что они отложили свои гаджеты и вперили в меня вопросительные взгляды.

— Видишь ли, Бо отказался расторгать помолвку, угрожал моей детке устроить нам проблемы, — всхлипывает Светлана Сергеевна, а мои руки самовольно сжимаются в кулаки. — У неё не было другого выбора, кроме как выйти за него замуж, лишь бы у нас с отцом всё было в порядке.