Если он думает, что этим он растопил моё сердце, то он просчитался, потому что я лишь ещё сильнее стала его ненавидеть за вот эту его способность переворачивать мой мир лёгким поворотом головы. Поэтому, едва его взгляд сосредоточился на моём лице, как я демонстративно отвернулась, отдав предпочтение концентрации на своей работе. И пусть мне это давалось только со скрипом зубов, я буду не я, если позволю Матвееву считать, что он выиграл.

Не на ту напал, уважаемый.

Мне совершенно не нужно смотреть в его сторону, чтобы чувствовать взгляд Кости на моём лице — чересчур внимательный взгляд, я бы сказала; складывалось впечатление, что он пришёл в музей, а не в офис на работу — только вот мне совершенно не импонировало быть экспонатом.

— Будь так добр, перестань изображать из себя дебила и займись уже своей работой, — не могу сдержать свою язвительность. — Меня уже тошнит от твоего постоянного взгляда. Самому-то не надоело из себя недоразвитого стоить? Или это твоё постоянное состояние?

На самом деле я не считала Матвеева ни тем, ни другим, но иногда только такая форма посыла и спасает — в конце концов, у меня скоро свадьба.

Да и не нужны мне все эти чувства, после которых себя обычно по кускам собираешь.

Лицо Кости вмиг преобразилось — смесь гнева и разочарования отразилась на нём, что мне снова не понравилось, но пусть лучше он злится, чем питает несбыточные надежды.

Я всё равно никогда не буду принадлежать ему.‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

* * *

Не дожидаясь от него ответа, хватаю свои вещи и просто выскакиваю из офиса, наплевав на то, что ещё не закончила свою работу — просто и дальше сидеть рядом с Матвеевым означает начать переосмысливать собственную жизнь, а мне это совершенно не нужно.

Не хватало ещё, чтобы я решила, что моя свадьба с Бо — ошибка.

Впрочем, и его видеть сейчас тоже не хочется; быть может, он всё-таки был прав, когда решил временно съехать — мне действительно нужно время привести голову в порядок.

На основную работу тоже решаю не возвращаться — скорее всего, Николай Александрович всё равно ещё не вернулся с объекта, а я туда уж точно не поеду. Поэтому я просто звоню ему и говорю, что плохо себя чувствую (в какой-то степени это ведь так), и прошу разрешения уехать домой. Босс хмыкнул, но всё же дал «выходной», даже если ему и не нравилось то, что со мной происходит последний месяц. Я просто надеялась, что он, как и Богдан, спишет всё это на предсвадебное волнение.

Дома переодеваюсь в удобные шорты и топ и честно трачу целых десять минут на йогу, потом ещё столько же на обруч — в общем, пытаюсь отвлечься, но почему-то ничего не выходит. Решаюсь на крайние меры и впервые за последние несколько лет готовлю настоящий ужин — не какой-нибудь травяной салат, который обычно норовит выйти обратно, а настоящую еду. В моём холодильнике всегда хранятся и калорийные продукты — ведь Богдану не нужно соблюдать диету — поэтому я вытаскиваю говядину и тушу её вместе с картофелем в мультиварке. Такое нехитрое блюдо мама в детстве часто готовила мне, когда я болела — почему-то никакие бульоны в меня было не впихнуть, зато тушёное мясо всегда шло на ура. И пока ингредиенты тушились, а руки и мысли больше не были заняты готовкой, не зная, чем себя занять, кошусь в сторону телефона. Пальцы сами хватают гаджет и набирают номер мамы, и вот в трубке уже раздаются гудки.

Не помню, когда в последний раз я так душевно разговаривала с родителями; конечно, мама немало удивилась тому, что я стала вспоминать собственное детство вместо того, чтобы отделаться парочкой каких-нибудь шаблонных вопросов. Но я чувствовала в её голосе радость, и от этого меня накрыло чувство вины: родители всегда и во всём поддерживали меня, а что сделала для них я? Звонила два раза в месяц?

Что я за человек?

За разговором время пролетает совершенно незаметно; отрываюсь от телефона лишь, когда слышу настойчивый стук в двери — будто кто-то в неё головой долбился. Прощаюсь с матерью, обещая звонить чаще — выбить из меня обещание приехать она не успевает — и хмуро иду в коридор: если это снова сосед снизу, которого я раз в месяц стабильно «заливаю», пусть лучше сразу молится, потому что моё терпение на пределе.

Но всё оказывается гораздо прозаичнее: на пороге своего дома я вижу Матвеева, да не одного, а с группой поддержки — пьяной в хлам группой, которая едва на ногах стоит. Не без раздражения замечаю на себе их любопытные взгляды — видимо, «прицениваются».

Зачем он притащил их с собой? Думает, что при свидетелях я не смогу его отшить? Или настолько не уверен в собственных силах?

Если честно, не помню, что именно я говорила — помню только, что была чересчур эмоциональна и неоправданно груба; я видела, как его лицо снова становится злым и… решительным, что ли. Уж не знаю, с чем это связано — ему не понравился мой выпад в его сторону, и он продумывает план мести, или его просто раньше никто не отшивал (ещё бы, такой красавчик…), да и это не моё дело. Я просто захлопываю дверь перед всей этой дурдом_командой и чувствую, как меня начинает трясти мелкой дрожью, потому что хоть я и произнесла свою пламенную речь со злостью, на самом деле мне было жутко больно. Я никогда раньше не задумывалась об этом, но ведь Богдану не пришлось меня добиваться: у него был статус, у меня — внешние данные — мы идеально друг другу подходили. Я совершенно забыла, что «простым смертным» иногда приходится сражаться за собственные чувства всеми возможными способами. Меня никогда и никому не приходилось добиваться — во время учёбы я ни на кого не обращала внимания, потому что было не до этого, ну а с Бо у нас просто взаимовыгодное соглашение.

И вот сейчас, когда в мою жизнь ворвался Костя, который настойчиво не желал сворачивать с пути, мне начало казаться, что я слишком много важного в этой жизни упустила. Я много добилась, не спорю, но потеряла ещё больше. Я ненавижу ошибаться и тем паче признавать собственные ошибки, а дать Косте «зелёный свет» как раз и означало признаться самой себе в том, что вся моя настоящая жизнь — сплошная фикция, состоящая из красивых иллюзий и сахарной ваты. Я слишком многим пожертвовала, чтобы теперь просто взять и отказаться от неё; если мне суждено страдать от того, что в моей жизни не хватает любви — значит, так тому и быть.

Я осторожно прислоняюсь к двери спиной и медленно сползаю по ней на пол, глотая солёные слёзы, заливающие лицо в три ручья. Очень хотелось открыть дверь и кинуться за Матвеевым следом, но я не могу позволить себе такого; вместо этого я сцепляю зубы до скрежета и сжимаю ладони в кулаки до боли — так сильно ногти впиваются в кожу. Единственное, что позволяю себе — это поплакать и выпустить из себя хоть немного той боли, что мешала дышать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Когда заканчиваются и слёзы, я поднимаюсь на одеревеневшие ноги и бреду в ванную, чтобы привести себя в порядок, но моё опухшее и покрывшееся красными пятнами лицо не может спасти ни вода, ни маски, ни морозный воздух на балконе. Раздражённо смотрю в зеркало на свой красный нос, когда слышу новый стук в дверь — на этот раз довольно сдержанный. В душе теплится надежда, что это снова Костя, хотя теперь я вряд ли смогу его так просто отшить, если он решит заново попросить «дать ему шанс».

Распахиваю дверь и вижу… Богдана.

Который мои слёзы ожидаемо принимает на свой счёт.

Мне приходится проглотить раздражение, потому именно сейчас всё, чего я хочу — это остаться одной, и я пытаюсь спокойно объяснить Аверину, что сейчас не лучшее время для разговоров. Но мы с ним оба два слишком упрямых человека, которые в нужный момент не могут нажать на тормоз и пойти на уступки или найти компромисс, поэтому вместо разговора у нас вышло выяснение отношений, которое закончилось грязной ссорой. Грязной, потому что мы оба сгоряча наговорили друг другу много обидных слов; не удивлюсь, если завтра получу от его секретарши официальное уведомление о том, что свадьбы не будет.

Что ли, взять пример с Кости и на недельку-другую куда-нибудь пропасть?

Скажем, к родителям?

Выдыхаю и качаю головой: я так не смогу. У меня ведь работа и куча обязанностей, которые я не могу оставить.

Но обо всём этом я подумаю завтра.

В эту ночь заснуть я так и не смогла, хотя глаза слипались, а голова трещала по швам от боли; просто сидела на кровати в оглушающей тишине и пыталась выбросить из головы Костю, который — самой себе могу признаться — был мне симпатичен. Он не пасовал перед трудностями и пёр к своей цели как танк, несмотря на то, что цель сопротивляется довольно жёстко.

К утру мне всё же удаётся поставить себя на ноги, взять в руки разболтанные нервы и кое-как подправить лицо — сегодня мои завистницы явно будут довольны и не упустят случая побольнее задеть меня. Но вот в чём прелесть подобных бессонных ночей — включается безлимитный режим пофигизма, и тебе просто становиться всё равно на то, что происходит вокруг. Плохо? В отдельных случаях — очень может быть. Но касательно мнения других — не думаю.

В конце концов, это мой личный режим защиты от внешнего мира.

В офисе Богдан ожидаемо со мной не разговаривает; даже больше того: он делает вид, словно меня и вовсе не существует — просто всякий раз проходит мимо, то разговаривая по телефону, то читая какие-то бумаги, хотя раньше ему это не мешало уделить мне внимание. Но в этот раз и я вела себя совершенно по-другому: я не спешила за ним, пытаясь искупить вину, и не стелилась ковриком — просто копировала его собственное поведение.

С той лишь разницей, что я просто проходила мимо с гордо поднятой головой.

К концу дня это начало его раздражать, если судить по тому, как ходили желваки на его лице, но я упорно продолжала настырничать.