Карина Рейн - Наглец

К её последнему предложению я уже прихожу в себя, и чувствую, как где-то внутри начинает клокотать и пениться ярость — вплоть до того, что хочется сгрести её волосы в кулак и шарахнуть головой о стену, потому что, будь она сама нормальной, ни за что бы не повысила голос на людях.

— Одежду оставлю себе в качестве компенсации за моральный ущерб, — высокомерно произносит она, будто делает мне одолжение, и выходит из бутика, высоко задрав нос.

Вот же… сука.

Ей действительно похер на то, что я рядом — бревно и то было бы отзывчивей.

Это безмерно бесит, но я нахожусь в совершенно неподходящем месте для того, чтобы «спускать пар».

— Запишите все покупки на счёт Богдана Аверина, — произношу сквозь зубы, отчего консультант испуганно дёргается.

Молчанова делает из меня совершенное чмо — пугаю ни в чём не повинную девочку…

— Как скажете, — пищит девушка и скрывается за кассой — судя по всему, имя Аверина ей знакомо не по наслышке.

В «Конус» еду злой, как чёрт, но за те сорок минут, что провожу в дороге, собрав все пробки и светофоры, успеваю немного остыть, и в итоге во мне остаётся лишь горстка глухого раздражения. От парней я выслушиваю кучу всякой херни, которая должна не то успокаивать, не то мотивировать на что-то явно положительное, но в реальности лишь ещё больше меня бесит; за компанию пью с ними кофе, хотя оно мне нахрен не упало, и притворяюсь получающим кайф распиздяем.

И только вечером, едва мы рассаживаемся по машинам, понимаю, что оставаться сейчас одному вот совсем не вариант — если не хочу натворить какой-нибудь лютой хрени. Вспоминаю, что где-то в центре есть нормальный спортзал, где можно поколотить грушу — сейчас это самое то для меня. Найти в интернете адрес не составляет труда, и уже через двадцать минут я паркую машину на его территории.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌«Спортзал» на деле оказывается двухэтажным спорткомплексом со стеклянной крышей, в котором помимо тренажёрки был ещё теннисный корт, бассейн, волейбольная площадка, боксёрский клуб и куча всякой другой херни на любой вкус и цвет. В любой другой день, неравнодушный к любым видам спорта, я бы облазил, наверно, каждый отдел, но сегодня мне хотелось тупо расхерачить обо что-нибудь кулаки.

Даже если это будет обычная груша.

Сменной одежды у меня с собой, естественно, нет, но комплекс оказывается местом что надо: в тренажёрке мне выдали спортивный костюм (далеко не самого хренового качества) и даже закрепили его за мной — на случай, если я всё-таки окажусь не «разовым клиентом».

И что-то мне подсказывало, что, пока я знаком с Полиной, этот комплекс станет моим лучшим другом.

* * *

Никогда не был в этом деле профессионалом — в том смысле, что никогда не занимался боксом, хотя родители предлагали отдать меня в секцию — но мне чертовски понравилось избавляться от ярости, вымещая весь свой гнев на трёх метрах бесчувственного брезента, который был достаточно грубым, чтобы царапать костяшки моих пальцев.

Единственный минус во всём этом — после выплеска эмоций голова вновь становиться ясной, и я перестаю ненавидеть или, по меньшей мере, злиться на Полину.

Хотя, на самом деле, ни моя агрессия, ни чувства к девушке не давали возможности оценивать ситуацию здраво — потому что в любом случае головой правили эмоции. Я всегда завидовал людям, которые могли в нужный момент отключать чувства и трезво смотреть на вещи, потому что мне это никогда не было дано; да, я мог относиться к девушкам как к средству получения удовольствия, но даже здесь я лоханулся, раз меня угораздило влюбиться в Молчанову.

Почему именно в неё?

Я мог бы сказать, что меня привлекла её внешность, что это был бы откровенный обман — в моей жизни была уйма шикарных девушек; дело могло бы быть в деньгах, но я к ним никогда слабости не питал, к тому же, их и в моей семье всегда хватало; с неприступностью тоже мимо — я и не таких «королев» в постель укладывал.

Чтобы понять, как эта херня вообще работает, я видел только один выход: послушать Полину и на время от неё отвалить — быть может, это действительно обычное влечение, которое можно вылечить банальным расстоянием.

Долго ждать возможности проверить план в действии не пришлось: уже на следующий день мы встретились в офисе Богдана, где присутствовали обе наши семьи; и если Полина вела себя так, будто находилась в кругу друзей, то я был совершенно отстранён и на её высказывания и попытки вовлечь меня в беседу реагировал… никак. Я замечал, что Молчанова бросает на меня хмурые косые взгляды; отчасти меня это веселило, а отчасти бесило, потому что я не мог понять причину: она недовольна тем, что я не играю свою роль, или раздосадована, что внезапно перестала быть центром моей вселенной?

Из кабинета я вышел, едва разговор начал подходить к концу, сославшись на внезапно появившиеся дела, и почти не соврал: если мы с парнями и дальше продолжим игнорить идею Шастинского по поводу отдыха на природе, то следующий семестр этот долбоящер будет посещать пары на костылях, потому что мы все уже затрахались слушать его нытьё о том, какие мы «отстойные друзья».

Стук каблуком Полины по мраморному полу в холле перед парадным входом я услышал ещё издали — они стучали как-то особенно… высокомерно, что ли. Девушка догоняет меня и резко тормозит прямо передо мной — совсем как я тогда в торговом комплексе.

— И какую игру ты затеял на этот раз, Матвеев? — хмуро ворчит она. — Думаешь, получится подогреть мой интерес к тебе, если будешь меня игнорировать?

Хм, интересная гипотеза…

Изображаю на лице снисходительную полуулыбку, прячу руки в карманы тёмных джинсов — на всякий случай — и наклоняю своё лицо ближе к ней, невольно заставив Полину отпрянуть.

— А есть что подогревать?

Лицо девушки ожидаемо идёт красными пятнами смущения, которое она старательно прячет за маской гнева.

— Не льсти себе, — фыркает она, демонстративно закатывая глаза. — Вообще-то, идея «быть друзьями» принадлежала не мне, и я думала, что уж ты-то не пойдёшь на попятную!

— Что, потому что у меня на твоей почве крыша поехала? — качаю головой: вот это самомнение… — И это я-то охренел? На самом деле я вообще не уверен, что ты достойна хоть какого-нибудь захудалого дворника с корочкой из ПТУ, но я, очевидно, где-то в прошлой жизни жёстко накосячил, раз небеса решили, что влюбить меня в тебя — отличное наказание за грехи.

Пока Полина с ошалелым лицом переваривает мои слова, я огибаю её, пряча удовлетворённую ухмылку, и уже у самых дверей получаю в спину её ответ.

— Катился бы ты обратно в ад, Матвеев, — вздыхает она. — Твоя родня уже по тебе скучает.

— Только после тебя, красотка, — всё же ухмыляюсь, не оборачиваясь. — Ты тоже уже слишком долго не была дома.

Слышу удаляющийся цокот её дурацких шпилек перед тем, как выйти на свежий воздух, и разочарованно вздыхаю.

Лицо держать получается отлично.

А вот чёртовы чувства рвутся из-под замка.

«Я, очевидно, где-то в прошлой жизни жёстко накосячил, раз небеса решили, что влюбить меня в тебя — отличное наказание за грехи».

Эта фраза преследует меня уже неделю — куда бы я ни пошла, чем бы ни была занята, она назойливо стучала о стенки черепа, не желая исчезнуть, а сердце отчего-то ёкало, стоило мне мысленно произнести слово на букву «в».

Слово, которому нет места в моей жизни.

С каждым днём я всё отчётливее чувствовала, что Матвеев отдаляется от меня — есть чему радоваться!

Вот только на душе отчего-то скреб экскаваторный ковш, и совершенно не хотелось праздновать «победу».

Вообще я не тот человек, который поддаётся хандре и прочей пробивающей на сентиментальность хрени; у меня никогда не было желания закрыться в квартире и плакать над какой-нибудь сопливой мелодрамой, поедая мороженое. Прежде любые трудности, возникающие на пути, лишь ещё больше подстёгивали меня к действию — заняться собой, когда издевались над внешностью; стать невестой самого завидного холостяка города, когда сказали, что с моим характером замужества не видать; получить престижную работу, когда говорили, что таким безродным, как я, ничего в этой жизни не добиться… В конце концов, почувствовать гордость от того, что этот наглый самоуверенный засранец наконец-то оставил меня в покое!

Но именно это и заставило меня купить себе проклятое ведёрко фисташкового мороженого, включить ненавистную «Собачью жизнь» и захлёбываться дурацкими слезами в полном одиночестве в обнимку с подушкой.

А после случилось и вовсе что-то запредельно невразумительное: в голову полезли воспоминания о детстве — том отрезке времени, который был ещё до моего похода в школу; до того, как я окунулась в общественную жизнь и поняла, что грязь бывает не только на дороге, но и в людях. Вспомнила, как мама заплетала мне косы, долго-долго расчёсывая непослушные кудрявые пряди; как пекла мою любимую «Шарлотку», которая у неё всегда выходила пышной и невообразимо вкусной; как папа таскал за уши моих обидчиков, посмевших дёрнуть меня за косичку или распустить бант, который мама старательно завязывала мне каждое утро. Я вспомнила, каково это — просто быть человеком без постоянного самоконтроля, которым я перестала быть слишком рано и ради неправильной цели.

Но отступать я не привыкла.

Да и уже слишком поздно.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌

* * *

От окончательного позора меня спасает то, что Богдан уже давно спит — не знаю, что бы он подумал, увидь меня в таком состоянии на полу посреди ночи. Скорее всего, ничего хорошего — решил бы, что у меня не все дома и посоветовал бы обратиться к психологу.