– Твои волосы, – произнесла она в лифте. Она повернула кисть горизонтально и провела ее тыльной стороной по ровному краю моих волос, которые по моей просьбе подстригла Эва. – Теа, это красиво. Это очень красиво.
Я почувствовала, что мои щеки вспыхнули, но ничего не могла с этим поделать. Я отвернулась, но мама уже заметила, что я покраснела.
Мы с мамой и Сэмом почти в полном молчании поели в ресторане отеля, который казался просто огромным, потому что был практически пуст. Сэм был рассеян и наблюдал за немолодым мужчиной в костюме, который читал и перечитывал меню и был единственным, не считая нас, посетителем ресторана. Мама выглядела подавленной. Когда я читала ее письма, она не казалась мне подавленной.
Она едва прикоснулась к еде, но, очевидно опасаясь, что персонал ресторана сочтет ее расточительной, заставила Сэма съесть все, что не съела она. Я впервые видела, чтобы она так отчаянно старалась произвести хорошее впечатление на посторонних людей. Я поняла, что одним из преимуществ изоляции от мира является то, что можно позволить себе не думать о производимом впечатлении. А ее стремление нравиться очень утомляло. В Йонахлосси я к этому привыкла, но все эти мысли о том, что думают о тебе другие люди, угнетали. Но иногда эти мысли были приятными. Когда кто-то тобой восхищался или тебя хотел. В этом смысле мама держала нас на голодном пайке.
Я потягивала чай со льдом, который не был таким вкусным, как в Йонахлосси. Мама и Сэм никогда не пробовали и уже не попробуют тот чай. Мама внимательно наблюдала за Сэмом, заглатывающим ее бутерброд, – за время моего отсутствия его аппетит, похоже, удвоился, – и ее глаза метались между официантом и сыном. Я не могла поверить своим глазам. В нашу нынешнюю жизнь вообще невозможно было поверить. Если бы год назад предсказатель открыл маме ее будущее, она бы громко расхохоталась, а потом снова плотно затворила бы дверь, изолировав нас от мира. Но мы сидели в ресторане, наш дом состоял из отдельных частей, а мама была очень обеспокоена мнением о ней официанта, имени которого она никогда не узнает.
– Еда была сытной, – произнесла она, – когда с нашего стола унесли грязную посуду. – Пожалуй, пойду, дам отдых глазам.
И я поняла: теперь она так тревожится по пустякам потому, что от мыслей о серьезных вещах ей становится плохо. Впрочем, мне это было только на руку, ведь никто ни слова не сказал о моем позорном изгнании из лагеря.
После ланча я тихонько постучала в дверь комнаты Сэма, но он не ответил. Я решила, что он спит. Я надеялась, что он спит. Что он не избегает меня. За ланчем он был вежлив, но держался отстраненно. Следующие несколько часов я посвятила письмам: я написала Сисси, Эве и даже несколько строк Мэри Эбботт. Я хотела быть с ней доброй, как были ко мне добры многие девочки из Йонахлосси.
Отец постучал в мою дверь ровно в шесть часов. В то же мгновение с улицы донесся звон колоколов, напомнив мне Йонахлосси. Там мы тоже ели в шесть часов, хотя отец этого, разумеется, не знал.
Сэм стоял за его спиной, как перед ланчем стоял за спиной мамы.
– Твоей маме нездоровится, – сказал отец и шагнул в сторону, чтобы пропустить меня вперед, как будто я была леди. Я встретилась взглядом с Сэмом и поняла, что моя догадка верна: они едят с нами по очереди.
После того как мы сделали заказ, отец спросил, чему я научилась в лагере.
– Научилась?
– Что ты читала? Что вы изучали?
Я рассмеялась, и отец удивленно на меня посмотрел.
– Я научилась жить с другими девочками, – ответила я.
Отец кивнул. В конце концов, это было именно то, чего они хотели. Он так и написал в своем первом письме: «В лагере ты научишься жить в окружении других детей, Теа. Надеюсь, я не прошу тебя о слишком многом». Я знала, что этого никогда не забуду. Но отец не помнил, что он мне написал. Он выглядел слегка обеспокоенным, как будто я над ним насмехалась. Полагаю, так это и было, но не в том смысле, в каком он думал.
– Тебе там понравилось? – спросил он. – После того, как ты обжилась?
Сэм тоже на меня смотрел. Они хотели знать. Они хотели, чтобы я рассказала им историю. Но я этого не хотела. Йонахлосси был только моим.
– Я полюбила это место, – ответила я.
На следующее утро у моей двери появились и мама, и отец. Сэм стоял позади них, на своем привычном месте.
– Мы решили немного прокатиться, – сообщил отец и улыбнулся на свой манер – так, что заметить его улыбку было непросто. – И взглянуть на наш дом.
Мама опиралась на руку отца, идя к выходу из отеля, а на улице рукой прикрыла глаза от солнца. Сэм смотрел в окно: на магазины, мимо которых мы проезжали, на вокзал Черч-стрит, где родители встречали меня лишь позавчера, на апельсиновые рощи, постепенно сменившие городские улицы. «За городом, – думала я, – мы снова будем жить за городом, потому что мама не выносит город». Всю дорогу мы молчали, никто не произносил ни слова, никто даже не пытался о чем-либо заговорить, включая и меня. Но я привыкла к болтовне, к постоянному гулу девичьих голосов. Мне казалось, я вот-вот лопну, взорвав эту тишину.
Спустя какое-то время отец свернул на узкую дорогу, потом, спустя минуту-другую, свернул еще раз, и я увидела, где теперь будет жить моя семья. Домик был хорошеньким, построенным в испанском стиле. Белые оштукатуренные стены венчала красная черепичная крыша. Толстые пальмы образовывали правильный квадрат двора. Я прикинула, что он вполовину меньше нашего дома, но тот дом был вообще-то чересчур велик для нас четверых.
– Здесь есть конюшня? – спросила я, хотя это не имело значения.
– Нет, – ответил отец, и мы вслед за ним поднялись на крыльцо.
Дверь была заперта. Мы никогда, ни разу за всю мою жизнь не запирали дверь. Но с этого момента нам предстояло это делать. Мы вошли в пустой дом, в пустую комнату с белоснежными стенами. Но я знала, что под мамиными руками все может преобразиться. Потолки были высокими, на второй этаж вела лестница из кованого железа, гладкие деревянные полы радовали глаз насыщенным коричневым цветом.
– Красивый дом, – отметила я.
Обернувшись к отцу, я убедилась в том, что он все еще хочет меня радовать. Он всех нас хотел порадовать, надеясь, что дом станет своеобразным бальзамом для наших душ.
– Да. – согласился он. – Не правда ли, очень красивый?
Но мама, казалось, не поняла, что этот вопрос был обращен к ней.
– Да, – наконец сказала она. – Очень.
Сэм с отцом пошли взглянуть на гараж, а мама вышла во двор. Я решила, что она захотела отдохнуть в машине. Мне надо было собраться с духом. Я понимала, что это будет нелегко, что это всегда будет нелегко, сколько бы времени у меня на это не было. Подойдя к окну, я увидела, что мама не пошла к машине. Она сидела на крыльце, наклонив тесно сжатые ноги.
У нее был жалкий вид, и я рассердилась на нее, потому что не хотела ее жалеть, да и для моей мамы жалость всегда была совершенно неприемлемым чувством. Она была выше жалости. Отец был прежним – тихим и добрым. Сэм держался отстраненно, но его отношения с миром были все такими легкими, непринужденными. А вот мама была уничтожена. Ее вырвали из ее дома. Она принадлежала месту, а не людям.
Я вспомнила, как когда-то в Иматлу приехала знакомая дяди Джорджа и тети Кэрри. Она хотела увидеть наш дом. Они с мужем вскоре собирались начать строительство своего собственного дома, и им сказали, что они должны увидеть наш дом, потому что он просто изумителен. И это было правдой. Но его могло разрушить все, что угодно: пожар, ураган, старый дуб, упавший на крышу. Неподобающее поведение дочери.
Я вспоминала, как мама показывала им все комнаты, даже наши с Сэмом спальни. И женщина, которая была такой высокой и тонкой, что напоминала какую-то птицу, все время повторяла: «Изысканно». Я ее очень хорошо запомнила, потому что у нас нечасто бывали гости. Тетя Кэрри все время плелась за ними. Тогда я закрыла глаза, спасаясь от вида плетущейся тети Кэрри. Я опустила голову и обхватила ее руками. Все эти воспоминания о нашем доме, каким он был до несчастья, и о Йонахлосси как бы струились из моей головы подобно каким-то испарениям.
«Изысканно, – повторяла женщина, – изысканно». И я поняла, что наш дом действительно изысканный. Я никогда не пыталась придумать ему определение. Он просто был нашим домом. К концу визита мама явно заскучала, и неудивительно: та женщина и правда была скучной. В каждой комнате она повторяла одно и то же. Но маме стало скучно потому, что гостья провозглашала нечто совершенно очевидное, не нуждавшееся в озвучивании. Это было все равно что назвать маму красивой. Все равно что назвать нас баловнями судьбы.
Мы стояли на крыльце, пока их машина не скрылась в облачке пыли, и мама взяла меня за руку.
– Ну что ж, – произнесла она, – давай вернемся в нашу изысканность. Как ты на это смотришь?
Теперь я смотрела на то, как она сидит на ступеньках, делая вид, что осматривает двор, который она никогда не полюбит, перед домом, который никогда не станет ее домом. Я поняла, что наш дом был ее ребенком. Но нет, не то. Наш дом был ее матерью и ее отцом. В нем она находила утешение и надеялась, что он защитит ее от жизненных бурь и неурядиц.
Я тихонько выскользнула на крыльцо, и меня моментально обдало жаром. Двор был бесцветным – ничего, кроме пальм и кустарников. Я не сомневалась, что мама его расцветит.
– Симпатичный двор, – произнесла я, стоя у нее за спиной, и она кивнула, но промолчала.
Я села рядом с ней, и она легонько похлопала меня по колену.
– Мама, – начала я, – я хочу снова уехать.
Она повернулась, чтобы посмотреть на меня. Ее движения были такими вялыми, как будто она находилась под водой, и мне пришло в голову, что отец мог дать ей какое-то лекарство от головной боли.
– Почему бы и нет, – произнесла она, – почему бы и нет.
Для меня ее ответ был, как удар кулаком в лицо. Мощный удар. Я ожидала сопротивления. Нет, я хотела встретить сопротивление, заметить хоть какой-то признак того, что я ей нужна. Но я все равно уехала бы, так что эти ожидания были полной глупостью. Я получила то, что хотела, только далось мне это гораздо легче, чем я ожидала.
"Наездницы" отзывы
Отзывы читателей о книге "Наездницы". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Наездницы" друзьям в соцсетях.