Я не помню, чтобы мне объясняли, почему именно мама оставила верховую езду, но у меня сложилось смутное представление о том, что это каким-то образом связано с изредка мучающими ее болями, которые, в свою очередь, имели отношение к нашему с Сэмом рождению. Но мама не жаловалась.

Чики уже был у мамы, когда она выходила замуж. Он умер, когда ему исполнился двадцать один год. Для лошади он был древним стариком. Его похоронили на пастбище, там, где он упал. Отцу пришлось нанять несколько человек, чтобы вырыть достаточно большую яму. От Чики остались только фотографии. Он был очень красивым, темной масти, с добрыми глазами. Мама его любила. Это так легко – любить лошадь.

Мама говорила, что, когда я в седле, мною руководит голова, а не сердце. А также что это сослужит мне хорошую службу, но не позволит завоевать любовь и преданность Саси. Подобное умозаключение всегда казалось мне чересчур романтичным.

Я повернулась на бок и теперь лежала лицом к окну. За окном было темно, и мне чудилось, что я смотрю в пустоту. Мне хотелось, чтобы сегодня она была рядом со мной. Чтобы она видела, как я парю над землей. Может, тогда она полюбила бы меня? Она смотрела бы на меня, осознавая, что я, ее дочь, способна скакать так красиво, сидеть на лошади и не мешать ей нестись так быстро, как это только допускают время и пространство. Мама, мы как будто парили! Мама, если ты не можешь любить меня головой, то люби меня хотя бы сердцем!

И тут передо мной возникло лицо, и я подумала было, что мысленно вызвала мамин образ. Но нет, это был юноша. Я села на кровати, мое сердце учащенно билось, хотя я уже поняла, что это Бун. Я прислушалась и, с облегчением услышав похрапывание Мэри Эбботт, поспешила выйти наружу.

Бун выжидательно смотрел на меня, и я догадалась, что он, наверное, не получил письма Сисси.

– Ее здесь нет, – пояснила я. – Она в Монровилле.

Я никогда не стояла рядом с ним. Обычно я видела его лишь мельком, узнавала по рыжей шевелюре, и тогда будила Сисси.

Но сейчас он стоял очень близко, и я увидела, что он слегка переменился в лице после моих слов. Я знала, что для того, чтобы добраться сюда, ему приходилось одалживать машину и проводить в пути больше часа. Мы стояли на опушке леса. Он вынул из кармана тонкий портсигар и предложил мне сигарету в полной уверенности, что я ее возьму, и это заставило меня именно так и поступить. Прикрывая рукой сигарету, он прикурил от серебряной зажигалки, и я поняла, почему он так нравится Сисси. Он был очень спокоен и держался одновременно непринужденно и уверенно.

Он прислонился к стволу дерева и наблюдал за мной все так же спокойно. Тем временем я заметила, как стремительно укорачивается моя сигарета, и попыталась сделать затяжку, подражая кинозвездам. В моей семье никто не курил.

Бун улыбнулся.

– Ты никогда не курила? – мягко спросил он.

Я смущенно помотала головой.

– Представь себе, что ты просто дышишь, – произнес он и продемонстрировал, как это выглядит.

– Только с сигаретой во рту, – уточнила я, и он рассмеялся.

Он был одет аккуратно, но не строго. Его выглаженная рубашка не была, как говорится, с иголочки. Ремень обхватывал его тонкую талию не чересчур туго.

Внезапно я представила, что мы с ним встречаемся тайком от Сисси. Если бы она сейчас нас увидела, ей бы это не понравилось.

– Я пойду, – сказала я и бросила сигарету на землю.

Бун шагнул вперед, и на мгновение мне почудилось, что он собирается меня поцеловать. Он носком туфли вдавил сигарету в листья и отступил назад. Я почувствовала себя полной дурой оттого, что увидела то, чего и в помине не было, как всегда, решив, что являюсь объектом желания.

– Теа, – произнес Бун, и меня шокировало то, что он знает, как меня зовут. – Сисси…

Мимо дома Августы прошли две девочки. В одной из них я по голосу узнала Джетти. Я обернулась к Буну.

– Что Сисси?

– Она что-нибудь говорит?

– Она много чего говорит, – сказала я, и Бун улыбнулся.

Мне стало ясно, что он не шутит.

– Ты ей нравишься, – добавила я. – А она тебе?

Он медленно кивнул.

– Я хотел убедиться, что все делаю правильно.

Я улыбнулась, не веря своим ушам.

– Я бы на твоем месте не переживала… Но сейчас ты должен уйти. Нас могут увидеть.

Он снова окликнул меня по имени, когда я отвернулась, собираясь уйти. Я посмотрела на него.

– Дэвид, – произнес Бун. – Он мой друг.

Я и представить себе не могла, что они обсуждают нас так же, как мы обсуждаем их. Но, разумеется, они о нас говорили. Я пожала плечами.

– Посмотрим.

Бун был не из тех, кто наседает, желая добиться своего. Мне он показался очень добрым. Во что бы ни впутались Бун и Сисси (а кто мог это знать наверняка?), по крайней мере, он был добрым. Я надеялась, что он не заставит ее ни в чем раскаяться.


Дорогой Сэм,

я пишу в темноте (луна светит ярко, как солнце, во Флориде такого не бывает). Все остальные девчонки спят.

Тебе испекли апельсиновый торт? Со свечками?

Я бы написала тебе о здешней жизни и о том, как сильно она отличается от всего, что мы знали дома, но я не знаю, с чего начать. Йонахлосси – полная противоположность дому. И здесь так много девчонок!

На прошлой неделе я каталась верхом ночью. Это было так здорово, Сэм! Иногда я забываю, почему нахожусь здесь. Иногда все это просто выскальзывает из моей памяти.

Я еще никогда не писала тебе писем. И не получала их от тебя. Ни разу. Ты узнаешь меня, Сэм, или я уже не похожа на себя? Мне хочется знать, какой теперь ты. Возможно, ты даже не станешь все это читать. Возможно, ты предпочтешь сделать вид, что меня не существует и что я уже никогда не вернусь домой. Я тебя за это не виню, Сэм. Более того, я тебя понимаю.

Я представляю тебя и спрашиваю себя, делаешь ли ты все то, что делал раньше, когда я тоже была дома. Появились ли у вас с мамой и папой новые шутки, приготовила ли Иделла какое-нибудь новое блюдо? Я не могу представить себе, что жизнь может продолжаться и без меня. Это звучит самонадеянно? Я этого не хотела. Я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

Когда ты уедешь из дому, ты увидишь, что в мире есть и другие люди, кроме меня. И кроме мамы с папой. Здесь так много девчонок! Сотни. Я никогда не слышала таких имен: Харпер, Роберта, Мэри Эбботт, Леона. Они мне нравятся. Не все, конечно, но многие. Я думаю, что после того, как ты увидишь, сколько других людей живет в мире, ты не будешь меня ненавидеть так сильно, как сейчас. Впрочем, я знаю, что ты меня не ненавидишь. Ты высказался предельно ясно. Ты ненавидишь то, что я сделала. Но, в сущности, Сэм, это одно и то же.

Сейчас я учу ездить верхом трех маленьких девочек. Хотя одна из них не такая уж и маленькая – ей двенадцать лет. Но моей любимице Декке семь лет. Она напоминает мне тебя – тоже умеет обращаться с животными. Лошади влюбляются в нее с первого взгляда. Она совсем еще ребенок и ничего не знает. Она задает очень странные вопросы! Вчера она спросила у меня, почему я девочка, а не мальчик, как будто это зависело от меня. Я мало что помню из того времени, когда нам было по семь лет. Но я помню тебя.

Ты и представить себе не можешь, как мне бывает одиноко!

Я заканчиваю письмо, пока совсем не расклеилась. Но прежде я должна спросить: наш кузен продолжает выздоравливать?

Твоя сестра Теа


Я знала, что существует большая вероятность того, что мама первой прочтет мое письмо. Она может даже не отдать его Сэму. Я надеялась, что отдаст, но не была в этом уверена. Впрочем, она считала, что у ребенка должно быть личное пространство, называя это автономией, как будто мы понимали, что это означает. Мама читала книги по воспитанию детей и отмечала те места, которые должен был прочесть отец. Она считала себя прогрессивной матерью. Свидетельством прогрессивности ее взглядов была свобода, которой пользовались мы с Сэмом. Она желала вырастить независимо мыслящих и действующих людей.

Мама прислала мне на день рождения подарок. Она написала, что это подарок от всех, хотя я сомневаюсь, что Сэм имел к нему хоть какое-то отношение. Жемчужные серьги-слезки с бриллиантами. Они были маленькими, но очень красивыми. Я спрятала их в ящик туалетного столика, никому не показав. Это были ее серьги, и она надевала их по особым случаям. Я не понимала, почему она прислала их мне. Неужели она считала, что у меня будет возможность надевать их здесь? Может, и будет – на танцы, но она не могла этого знать. Этот подарок что-то означал. Каким бы щедрым он ни казался, я понимала, что за ним стоит, – нежелание видеть меня. Это были всего лишь серьги. Серьги, которые она все равно никогда не носила.

– С вашим днем! – всегда восклицала мама, когда мы приходили завтракать, после чего целовала в висок сначала Сэма, а затем меня. – С днем рождения тебя и тебя!

В прошлом году на наш день рождения Иделла испекла торт с корицей и апельсиновой глазурью. Она каждый год сама готовила апельсиновое масло по рецепту моей прабабушки. В прошлом году мне подарили новое платье и две книги (подарок отца), а мне хотелось французские духи, увиденные в журнале, и я была разочарована тем, что мне их не подарили. «Но для кого ты собиралась ими душиться? – спросила, улыбаясь, мама. – Для Саси?»

В прошлом году в это время все только начиналось. Сэму подарили охотничью винтовку. Точно такую же получил и Джорджи, хотя это был не его день рождения. Сэм хотел химический набор, который он тоже увидел в журнале, а не винтовку. Он был ужасно разочарован, когда ему вручили длинную коробку, совершенно определенно, с винтовкой.

Мои родители всегда так поступали – дарили Джорджи такой же подарок, что и Сэму. И мой кузен, а также тетя и дядя всегда были в этот день с нами, празднуя наш день рождения. Точно так же, как мы вместе с Джорджи праздновали его дни рождения. Но даже его дни рождения всегда отмечались у нас дома, и торт ему пекла Иделла, хотя тетя Кэрри отлично готовила. Нам это никогда не казалось странным. Разумеется, все всегда хотели быть именно в нашем доме. Вообще-то мы жили очень дружно, но замкнуто. Даже соседи дяди Джорджа и тети Кэрри воспринимались нами как чужаки, претендующие на нашу частную жизнь. К тому же за нашим домом расстилались бескрайние просторы, где можно было играть во что угодно.