– Все хорошо, – пробормотал он ей и поднял глаза на меня. – С тобой все в порядке, Теа?

Я кивнула. Я чувствовала себя хорошо. На удивление хорошо. Я знала, что должна испытывать облегчение, но не чувствовала ничего или скорее ощущала полное спокойствие. Со мной чуть было не произошел несчастный случай, но разве не мог он произойти каждый раз, когда я садилась на лошадь?

Леона стояла на том же месте, глядя в нашу сторону, и я поняла, что стала свидетелем ее слабости. Леона не хотела этого видеть. Она испугалась.

– Наари лошадь норовистая, – сказала мне Леона позже, когда мы вернулись в конюшню и начали обмывать теплой водой спины наших лошадей. От них валил пар. – Кинг не такой. Он туповатый. Такой и должна быть лошадь – туповатой и послушной.

– Я предпочитаю умных лошадей, – беспечно отозвалась я.

– Ты предпочитаешь чересчур умных лошадей, на которых подвергаешь себя опасности? Ты потеряла стремя и чуть не упала. Если бы тебе не удалось выпрямиться, она протащила бы тебя по всему манежу.

– Но этого не случилось.

Измученная Наари стояла совершенно неподвижно.

– Но могло случиться, – настаивала Леона. Я хотела ей возразить, но Леона продолжала: – Чем тупее лошадь, тем лучше. – Она хлопнула Кинга по шее. – Теа, наездники, случается, гибнут, падая с лошади. – Она отстегнула повод Кинга от поперечины. Наари вздрогнула от резкого звука, который издал металлический карабин, упав на бетонный пол моечного стенда. – Тебе следует попросить другую лошадь. Но, – добавила она, проводя Кинга мимо нас, – ты этого не сделаешь, потому что слишком гордая. А ведь лошадь – это оружие.

Я замерла, глядя на нее. В это мгновение я поняла, что у меня есть качество, которого нет у Леоны: я была бесстрашной. А это кое-чего да стоило!

– Умные лошади стараются не подвести своего наездника, – произнесла я. – Только их надо завоевывать. Тупые лошади, – я посмотрела на Кинга, – недостаточно любят своих наездников.

Леона пару секунд смотрела на меня, а затем поспешно отвернулась, взмахнув длинной белокурой косой, как хлыстом. Мы обе знали, что я права.

Я соскабливала со спины Наари следы от седла, когда передо мной снова выросла Леона.

– Я хочу кое-что тебе рассказать, – произнесла она совершенно спокойным голосом. – В моей семье все ездят верхом.

Я постучала скребком по стене. На пол упал клочок шерсти.

– Я знаю.

Мы все это знали.

– Да, – продолжала она, – все ездят верхом. – Она помолчала. – Моя сестра подошла к лошади сзади слишком близко. Лошадь ударила ее копытом в голову. Сестра умерла.

Я молчала.

– Она умерла три дня спустя. Это случилось очень давно. Я родилась позже. – Леона показала мне три пальца. – Лошадь была не виновата. Это была вина сестры, которая шла там, где нельзя было идти. Дело не в лошадях, Теа.

Она развернулась и стала удаляться, размеренно и широко шагая.

– Леона! – окликнула я ее.

Она обернулась.

– Что?

– Мне очень жаль, что твоя сестра умерла.

Я сделала шаг вперед, и хотя меня отделяло от этой девочки, от этой утонченной великанши не меньше двадцати футов, она сделала шаг назад.

Леона покачала головой.

– Это было еще до меня.

Глядя вслед удаляющейся Леоне, я поняла, что ее откровения отнюдь не означают, что дверь, ведущая в ее душу, приоткрылась, пусть слегка, но навсегда, как это было с Сисси. Хотя Леона была девушкой властной, она мне нравилась. Несмотря на то что сказала мне Сисси, я ощущала, что между нами существует связь. Мы были лучшими наездницами в лагере.


Мэри Эбботт встала на колени возле моей кровати.

– Теа, – прошептала она, – Теа.

Я открыла глаза. Луны не было, и в домике стояла темень, хоть глаз выколи. Я едва различала бледное лицо Мэри Эбботт. Мне было трудно дышать.

«Что?» – хотела спросить я, но голос мне не повиновался.

– Твое дыхание, – прошептала Мэри Эбботт, – оно меня разбудило.

Я села слишком резко и ударилась головой о днище кровати Эвы, чего со мной не случалось с самого первого дня в лагере. Мои волосы за что-то зацепились, и кожу головы как будто обожгло огнем. Я снова попыталась заговорить, но из моего горла вырвалось что-то напоминающее лай.

– Похоже, с тобой не все в порядке.

Я покачала головой и заплакала. Я не могла говорить и едва дышала. Ложась спать, я ощущала, что слегка простужена. У меня побаливали мышцы, но в целом я чувствовала себя нормально.

Тут ко мне подошла Сисси, отстранив Мэри Эбботт. Она взяла меня за руку, а другой рукой потрогала мой лоб.

– Зови Хенни.

Мэри Эбботт исчезла.

Сисси высвободила мои волосы из металлической сетки над головой.

– Ляг, – прошептала она.

– Теа?

Сверху свесилась голова Эвы.

Я попыталась заговорить. «Все в порядке», – хотела сказать я, но Сисси покачала головой.

– Молчи, – велела она мне.

Сисси не позволили проводить меня до Замка, где я провела ночь в комнате без окон под названием лазарет. Миссис Холмс заглядывала ко мне каждый час. Мой сон был прерывистым и беспокойным. Впервые за несколько месяцев я осталась в одиночестве и не слышала ничего, кроме убаюкивающего шума ветра, раскачивающего ветви деревьев за стеной. Я успела привыкнуть к звукам, которые издавали ночью другие девочки: Гейтс во сне тихонько похрапывала, Сисси изредка что-то говорила, в основном какую-то ерунду, пока Виктория не свешивалась вниз и не трогала ее за плечо. И всякий раз, когда я просыпалась и на какую-то долю секунды мне казалось, что я нахожусь дома и лежу в своей собственной кровати, меня возвращало к действительности шумное дыхание спящих вокруг меня девочек.

Я впала в беспамятство и начала бредить. Вставляя мне в рот градусник и придерживая его кончиком пальца, чтобы я не вытолкнула его языком, миссис Холмс старалась ко мне не прикасаться.

– Не надо, Теа.

Но я не унималась, продолжая вяло сопротивляться.

Ближе к утру мое дыхание стало совсем затрудненным, и у меня поднялась температура. Каждый раз, когда я просыпалась, мне казалось, что я дома.

Еще кто-то вошел в комнату вслед за миссис Холмс. Я увидела четкие очертания фигуры высокого и худощавого мужчины. Наверное, к этому моменту я уже все время бредила.

– Сэм! – позвала я, пытаясь подняться.

– Тс-с, – удержала меня миссис Холмс.

Я знала, что когда маме сообщат о моей болезни, она ко мне приедет. Она не сможет не приехать.


Когда я снова открыла глаза, надо мной стояли миссис Холмс и какой-то мужчина. Я поняла, что это врач.

– Теа, мы слушали твое сердце, – пояснил он.

Я в смущении приложила руку к области сердца, спрашивая себя, поднимал ли он для этого мою сорочку. Даже своим заложенным носом я ощущала исходящий от доктора кисловатый запах. Вместо белого халата на нем был серый костюм. Папа всегда надевал белый халат, посещая пациентов. Но сегодня было воскресенье, и врач приехал сюда только ради меня. Он был низеньким и толстым и подходил миссис Холмс гораздо лучше, чем мистер Холмс. Жена доктора, скорее всего, была высокой и стройной. Так уж устроен мир.

Он взял мое запястье и крепко сжал его пальцами, нащупывая пульс.

– На прошлой неделе она несколько часов ездила верхом под дождем, – пояснила миссис Холмс. – Она промерзла до костей. И еще, – понизив голос, добавила она, – девочка очень скучает по дому.

– Наездница?

– Да, – ответила я.

Миссис Холмс подошла к шкафу и извлекла из него стопку белых полотенец. Когда дверца шкафа закрывалась, я успела заметить в закрепленном на ней зеркале свое отражение. Я была очень бледной.

– Все девочки ездят верхом, – произнесла миссис Холмс, как будто досадуя на неизбежность этого.

Мне показалось, что она сердится на мистера Альбрехта за то, что он разрешил мне ездить под дождем. Впрочем, он ей явно нравился, и в столовой он всегда сидел за одним столом с Холмсами.

– Я не хотела заболеть, – заявила я.

Я была не из тех, кто способен на нечто подобное.

Миссис Холмс ничего на это не сказала. Я уже научилась читать мысли мистера Холмса. Выражение его лица постоянно менялось в ответ на сказанное девочками. Я видела, когда он доволен, возмущен или растерян. В отличие от супруга, миссис Холмс всегда сохраняла полную невозмутимость, и я невольно восхищалась этой ее чертой. Хотела бы я научиться такому самообладанию! Ее одежда была настолько старомодной, что, казалось, принадлежит другой эпохе: юбка до самого пола, камея, наглухо застегивающая ворот блузки под горлом. Холмсы считались прогрессивной парой: они покончили с дамскими седлами, как только возглавили школу, за что я была им безмерно благодарна. Именно Холмсы сподвигли многих девочек подать заявление в женский колледж. И хотя некоторые из них вышли замуж прежде, чем началась учеба, большинство действительно получили образование. И все же миссис Холмс представлялась мне пережитком ушедших времен.

Доктор ощупал мою шею.

– Болезнь – это загадочное и зачастую необъяснимое явление, миссис Холмс. Если мы будем знать ее причину, это будет означать, что мы знаем больше самого Господа. Больше науки.

Миссис Холмс что-то пробормотала, но в этом бормотании я не уловила ни согласия, ни возражения. Доктор улыбнулся и подмигнул мне. Затем он попросил меня сесть в постели и, немного подышав на холодный стетоскоп, прижал его к моей спине. На мне была только ночная сорочка и никакого белья.

Я была практически обнажена перед этим мужчиной. В груди у меня болело, и я с трудом дышала, и тем не менее мне было стыдно.

Закрыв глаза, я делала глубокий вдох, когда доктор меня об этом просил. Я радовалась тому, что я не дома, потому что тогда меня осматривал бы отец и увидел бы меня раздетой. Но если бы я была дома, я бы не заболела!

– Сильная простуда, – провозгласил врач, закончив осмотр.

Он мне понравился. Он встал на мою сторону.