Поскольку было воскресенье, в лагере уже пообедали, но я этого тогда не знала, и мне стало страшно и тоскливо. Это не было моим домом, и рядом не было моей семьи.

К нам подошел какой-то мужчина. Он возник как будто из ниоткуда. Он протянул отцу руку, не дойдя до нас не меньше десяти или двенадцати футов – слишком далеко, чтобы обменяться рукопожатием. На мгновение мне показалось, что он похож на моего брата.

– Я Генри Холмс, – представился мужчина на ходу. – Директор.

Первое, что я подумала о Генри Холмсе: «Какая же у него странная должность!» Я не знала, что в летних лагерях есть директора. Подойдя к нам, он сначала пожал руку отцу, а затем взял меня за кончики пальцев и слегка поклонился. Я наклонила в ответ голову.

– Теа, – произнес отец. – Теодора, но зовите ее Теа.

Я кивнула и покраснела. Я не привыкла иметь дело с незнакомцами, к тому же мистер Холмс был очень привлекательным. У него были блестящие темные волосы, которые не мешало бы немного подстричь. Рукава рубашки он аккуратно закатал. Теперь, когда он стоял рядом, я увидела, что на самом деле он ничуть не похож на Сэма. У Сэма открытое веселое лицо с круглыми зеленовато-карими глазами, как у мамы. Сэм всегда выглядел доброжелательным и спокойным. Мистер Холмс был слегка напряжен. Он задумчиво смотрел на нас, сжав губы. И он был мужчиной – на его щеках и подбородке пробивалась щетина. Мой брат был мальчиком.

Тогда я была готова увидеть черты Сэма в ком угодно. Я взяла с собой один из его украшенных монограммой платков. Так делали взрослые в тех книжках, которые я читала. Они давали своим любимым что-нибудь на память о себе. Но, разумеется, Сэм мне ничего не дал. Я сама взяла платок. И сейчас он лежал у меня на груди под платьем, и, кроме меня, ни один человек в мире об этом не знал. Я прижала ладонь к животу и посмотрела мистеру Холмсу в глаза, как учила меня поступать с незнакомцами мама. Я не могла вспомнить ни одного мужчину, который не был бы моим родственником, хотя, наверняка, я с такими встречалась.

– Нам очень приятно, что ты решила к нам присоединиться, – произнес он.

Мне показалось, что, когда он заговорил со мной, его голос смягчился, как будто он пытался выразить свое сочувствие не самими словами, а тоном, каким он их произнес. Я ответила, что мне тоже очень приятно. Должно быть, он догадался, что только неприятности могли привести меня в лагерь в середине сезона. Мне хотелось знать, как столь поздний приезд объяснил ему отец.

Вслед за мистером Холмсом мы поднялись по высокой лестнице в Замок. И хотя я еще не знала, что именно так называется это странное здание, я подумала, что своей внушительностью и строгостью линий оно напоминает крепость. Лестница не была покрыта дорожкой. Должно быть, недавно прошел дождь, потому что доски были скользкими, так что приходилось ступать очень осторожно. Газовые фонари висели по обе стороны двери на верхней площадке. Под стеклянными колпаками ровно горели два совершенно одинаковых красно-оранжевых язычка пламени. Мистер Холмс открыл тяжелую дубовую дверь, темно-синюю с желтым ободком – цвета лагеря, – и провел нас через просторный зал, напоминающий и столовую, и часовню.

У эркерного окна мистер Холмс на мгновение остановился.

– Это так не похоже на Флориду! – вздохнул отец и улыбнулся мне.

Я видела, что он страдает. В последний год у него начали седеть виски, и я вдруг осознала, что отец скоро станет старым.

Мистер Холмс жестом пригласил нас войти в его кабинет, где я сидела на коричневом бархатном диване, пока отец и мистер Холмс беседовали. Я чувствовала, что мистер Холмс за мной наблюдает, но не поднимала глаз.

Я кашлянула, и отец оглянулся на меня.

– Хочешь подождать снаружи, Теа?

На самом деле это не было вопросом, и я вышла в зал. С того места, где я стояла, мне были видны накрытые к следующему приему пищи столы. Завтра утром тут будут сидеть девочки. Сотни девочек. Мне страстно хотелось оказаться где-нибудь в другом месте.

Я повернулась к двери кабинета мистера Холмса и увидела на стене фотографии, которые почему-то не заметила раньше. Это были снимки лошадей, на которых сидели девочки. Я подошла ближе и начала читать подписи, выгравированные на желтых медных табличках, которые были прикреплены под каждым снимком. Коснувшись одной из табличек, я ощутила кончиками пальцев крохотные слова. На каждой табличке были выгравированы кличка лошади и имя девочки, под которыми значилось: «Первое место, весенний турнир» и год. Самые первые фотографии были сделаны еще в конце XIX столетия. С того времени лошади практически не изменились, но первые девочки сидели в дамских седлах, стиснув коленки, и их ноги бесполезно болтались сбоку. Ход времени сказался и на качестве фотографий, и в девичьих именах, а также в их одежде и прическах (волосы постепенно становились все короче). Как много людей прошло через это место! На последнем снимке была запечатлена высокая девочка верхом на гигантской лошади. У девочки были очень светлые, почти белые волосы и точеные аристократические черты лица. Рядом с ними мужчина, вручающий награду, казался карликом. «Леона Келлер, – значилось под фото, – верхом на Кинге, первое место, весенний турнир, 1930».

Возле двери в кабинет мистера Холмса я заметила маленький столик с мраморной столешницей, на котором лежали две аккуратные стопки брошюр. «Конный лагерь для девочек Йонахлосси, – прочитала я на обложке брошюры, лежащей сверху в одной из стопок. – Отдых и верховая езда для юных леди с 1876 года». Под этими напечатанными курсивом словами была фотография улыбающихся девочек в белых блузках и белых юбках. Каждая держала за повод лошадь. Все лошади насторожили уши. Их внимание явно привлекло что-то позади камеры.

Сначала я подумала, что брошюры во второй стопке были устаревшими версиями первой. На обложке верхней брошюры была помещена фотография, судя по всему, всех воспитанниц лагеря, выстроившихся рядами и восторженно уставившихся в объектив. «Конная школа для девочек Йонахлосси, – гласила подпись, сделанная тем же замысловатым шрифтом. – Образование для юных леди с 1902 года».

Голоса за дверью кабинета мистера Холмса стали звучать громче, и я поспешно отошла к окну и поднесла руку к стеклу. Мой большой палец закрыл от меня половину горного хребта. Вид был просто потрясающим. Я никогда ничего подобного не видела. Флорида была плоской и жаркой, а из этого окна я смотрела на шиферно-серые горные пики, поросшие деревьями. Их вершины были скрыты тучами, такими низкими, что они никак не могли быть обычными облаками. Облака, к которым привыкла я, парили высоко в небе.

Несмотря на всю тягостность ситуации, я была способна оценить открывшуюся моему взору красоту.


Меня поселили в доме Августы. Здесь все дома были названы в честь родственниц основателей лагеря: дом Мэри, дом Спайви, дом Минервы. Мистер Холмс повел нас с отцом через Площадь. Я плелась, чуть приотстав от мужчин, уклоняясь от необходимости поддерживать разговор. Высокий и сухопарый мистер Холмс возвышался над отцом, который не отличался внушительными размерами. За последние месяцы Сэм очень вытянулся и даже перерос отца. «Возможно, он сейчас обедает, – подумала я. – А может, с обедом уже покончено. Может, на нем до сих пор его привычная одежда: шорты и льняная рубашка на пуговицах». В таком костюме переносить зной было легче. Летом мы никогда не носили одежду с длинными рукавами, но в Атланте, несмотря на жару, все мужчины были в строгих костюмах. Когда мистер Холмс вместе с отцом вышел из кабинета, на нем уже был пиджак.

Отец шел быстро, чтобы не отставать от мистера Холмса. Ему явно хотелось держать руки в карманах, но он то и дело инстинктивно вынимал их – для равновесия.

«Узнала бы я затылок отца в толпе?» – спрашивала я себя. Я наверняка узнала бы затылок Сэма, его густые жесткие волосы, которые мама по привычке пыталась пригладить каждый раз, проходя мимо него.

Мистер Холмс открыл дверь в дом Августы и вошел первым. Но прежде чем войти, он обернулся и ободряюще мне улыбнулся. Я услышала, как он сообщает девочкам, что к ним пришли гости. Когда пару секунд спустя в домик вошли мы с отцом, пять девочек неподвижно стояли возле двухъярусных кроватей, заложив руки за спину. В помещении было довольно темно, а единственным источником света был газовый рожок на стене. Мне показалось странным, что мистер Холмс, будучи взрослым мужчиной, вошел в домик, где жили девушки, не постучав. Но они явно знали, что он придет. «Что еще они знали?» – спрашивала я себя.

– Это Теодора Атвелл. Она приехала к нам из Флориды.

Девочки дружно кивнули, и меня охватила паника. Они все делают одновременно? Разве я смогу под них подстроиться?

– А это, – произнес мистер Холмс, кивками указывая на девушек слева направо, – Элизабет Гиллиам, Гейтс Уикс, Мэри Эбботт Мак-Клиллан, Виктория Харпен и Эва Луиза Крейтон.

– Очень приятно, – пробормотала я, и девушки слегка наклонили головы.

Элизабет, которую представили мне первой, первой же зашевелилась и нарушила этот странный порядок, за что я была ей безмерно благодарна. Теперь я видела, что это просто девочки. Такие же, как я. Она заправила за ухо прядь пепельно-русых волос и улыбнулась. Улыбка вышла немного кривоватой, но Элизабет показалась мне вполне доброжелательной. Мне понравились ее синие глаза. Они были у нее широко посажены. Как у лошади. Я решила, что буду называть ее Сисси[1].

Стоя посреди этого тускло освещенного домика, в котором так сильно пахло деревом, я спрашивала себя, что привело сюда каждую из этих девушек. Или кто их сюда привез? В распоряжении каждой из нас была верхняя или нижняя половина двухъярусной кровати, крошечный шкафчик, умывальник, письменный стол и туалетный столик. Наши воспитательницы жили в отдельном домике, так что здесь девочки были предоставлены самим себе. Я взяла отца за руку, надеясь, что девочки не сочтут этот жест чересчур детским. Он неожиданно крепко сжал мои пальцы, и я поняла, что это правда – он и в самом деле намеревается оставить меня здесь. Я высвободила руку и шагнула вперед.