– Потерпи, mhurni,[17] это скоро пройдет. – Его голос звучал напряженно – словно ему тоже было больно. – Ты как, в порядке?

– Думаю, да, – ответила Оливия. Почувствовав, что боль начала проходить, она попыталась пошевелить бедрами.

– Нет-нет, Оливия, – прошептал он ей в ухо, – пока не шевелись. Полежи немного спокойно.

Она сделала глубокий вдох. Теперь ей казалось, что боль уже совсем прошла, однако странные ощущения были довольно неприятными.

Немного помедлив, Оливия снова шевельнула бедрами, и почти в тот же миг Конор опять начал двигаться – сначала медленно, а затем все быстрее. Вскоре Оливия началах этому привыкать, и в какой-то момент она вдруг поняла, что ощущения стали довольно приятными. Но тут Конор внезапно содрогнулся, хрипло вскрикнул и, сделав последний толчок, затих.

– Neamh,[18] – пробормотал он через несколько секунд. – Neamh – вот ты кто, Оливия.

Она не поняла ирландское слово, но, услышав свое имя и уловив нежность в его голосе, сообразила: Neamh – это, должно быть, что-то ласковое. Оливия обняла его и постаралась прижаться к нему покрепче. Одной рукой она поглаживала его широкую спину, а другой проводила по волосам. Она чувствовала, как напряжение покидает его тело, чувствовала, что все больше расслабляется.

Внезапно Конор перекатился на бок вместе с ней, прижимая ее к себе. Прошла еще минута-другая, и Оливия, услышав его дыхание, поняла, что он заснул. Она потянулась за простыней, лежавшей в ногах кровати, и накрыла ею себя и Конора. Потом погасила лампу и постаралась устроиться поудобнее в его объятиях.

«Теперь я – падшая женщина», – говорила она себе, однако не испытывала ни сожаления, ни стыда, – напротив, чувствовала всепоглощающую радость, внезапно появившуюся и расцветавшую в ней, как прекрасный цветок. И сейчас ей ничего не хотелось – только лежать вот так рядом с Конором, лежать как можно дольше.

«Я люблю его, – подумала Оливия, закрывая глаза и прижимаясь щекой к его груди. – Да, люблю, – повторяла она, слушая биение его сердца. – А он – пусть только в эту ночь – любит меня».


Проснувшись, Конор почувствовал чудесный аромат. Не приторный запах дешевых духов, исходящий от случайной любовницы, а соблазнительный запах Оливии.

Ночью она перевернулась и теперь лежала, прижавшись спиной к его груди. Открыв глаза, он приподнялся и заглянул ей в лицо. Она действительно была на редкость красива – длинные ресницы, изящный носик, чуть приоткрытые губы и чудесные локоны, разметавшиеся по подушке. Конор подумал о прошедшей ночи и тотчас же вспомнил все – и вкус ее губ, и ее прикосновения, и ее страстные стоны, воспламенявшие его, как спичка воспламеняет порох. Ему хотелось бы засыпать рядом с Оливией каждую ночь. Да, каждую ночь, потому что рядом с ней он спал спокойно, и его не мучили кошмары – словно она изгоняла демонов, врывавшихся в его сновидения. Более того, рядом с ней он чувствовал себя почти счастливым, чего прежде с ним никогда не случалось. Ему хотелось бы остаться с ней, потому что она вызволила его из ада.

«Но ведь я решил уйти. Твердо решил», – сказал себе Конор.

Отодвинувшись от Оливии, он лег на спину и уставился в потолок. Он мог бы уехать прямо сейчас, пока она спит. Встать и уйти. Так было проще всего. Именно так он поступал много раз.

К тому же он обещал ей остаться только до сбора урожая, а урожай уже собран. Следовательно, у него нет причины оставаться с ней дольше.

Но он не шевельнулся.

Он не мог уйти сейчас, не мог допустить, чтобы она одна проделала весь обратный путь. Он был нужен ей, чтобы править вторым фургоном. Кроме того, женщине опасно путешествовать одной. Он должен остаться с ней, пока она не вернется домой, на свою ферму, к своим девочкам, туда, где ей место. А потом он уедет.

Выбравшись из постели, Конор надел нижнее белье и брюки, потом пошел в другой конец комнаты за своей рубашкой. Он решил, что все-таки проводит Оливию домой, но почему-то этот обратный путь казался ему самым длинным в его жизни.


Оливия медленно просыпалась. Широко зевнув, она закинула руки за голову и, потянувшись, поморщилась от боли в мышцах. Она чувствовала себя ужасно уставшей, как будто слишком долго ехала верхом на лошади. Но вместе с тем ей казалось, что она давно уже не просыпалась с таким же ощущением, как сейчас, – счастья.

«Ты – падшая женщина», – напомнила себе Оливия, стараясь почувствовать стыд. Однако стыда она не испытывала. Воспоминания о прошедшей ночи вызывали у нее улыбку.

Открыв, наконец, глаза, она увидела, что Конор уже встал и оделся. Сидя в кресле в другом конце комнаты, он наблюдал за ней. А рядом с креслом на полу стоял ее саквояж.

Взгляд Конора взволновал ее и взбудоражил, заставил почувствовать себя женщиной.

– Доброе утро, – сказала она, откинув с глаз волосы и приподнимаясь.

– Доброе утро, – ответил он, и Оливия тотчас же почувствовала: ощущение счастья исчезло.

Да, теперь перед ней сидел совсем не тот Конор, с которым она провела ночь. Он уже ушел в себя, отступил за свои стены. Он уединился, стал чужаком. Опять.

Сердце ее пронзила боль, но она не подала виду. Проявить свои чувства – это было бы слишком унизительно. Опустив глаза, Оливия постаралась придать лицу равнодушное выражение, но все же взглянула на Конора из-под полуопущенных ресниц и обнаружила, что он совершенно ею не интересуется. Он даже не смотрел в ее сторону.

Потом он мельком взглянул на нее и указал на поднос, стоявший на столике у кресла.

– Я подумал, что ты захочешь позавтракать и выпить кофе. – Он разглядывал серебряный кофейник с таким видом, будто этот кофейник ужасно его заинтересовал.

– Спасибо, – ответила Оливия.

– Тебе нужно позавтракать побыстрее, – продолжал Конор. – Уже восьмой час, и скоро горничная принесет воду и полотенца. Нам пора ехать. Путь не близкий. – Он встал и, не глядя на нее, указал на саквояж у кресла. – Я принес сюда твои вещи, а свои отнес к тебе в комнату. Встретимся внизу через час…

Она с трудом сдерживала слезы.

– Да, конечно. Я поняла.

Конор вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Оливия тут же выбралась из-под простыни и сразу увидела пятна крови на бедрах и на постели. Она в испуге смотрела на пятна, отлично понимая, что это не месячные. «А ведь на самом деле было не так уж и больно».

Вообще физическая боль сейчас не имела особого значения, а вот душевная – совсем другое дело.

Оливия со вздохом закрыла глаза. Конечно, она прекрасно знала, что Конор скоро покинет ее, но все-таки было очень больно. Но не его вина, что она лелеяла глупые и наивные мечты. И, конечно же, не его вина, что она полюбила его.

Когда он уедет, у нее останутся девочки и дом, чтобы жить дальше, и еще у нее останутся воспоминания о нем. Увы, одни лишь воспоминания – слабое утешение.


Когда появилась почетная гостья, собрание рукодельниц в честь Кейт Джонсон было в полном разгаре. Дамы Каллерсвилла с десяти утра начали собираться в доме с белыми оконными рамами, стоявшем сразу за лавкой. Гостьи приносили с собой корзинки для рукоделия и пяльцы, и теперь маленькая гостиная Лайлы Миллер была переполнена. Все дамы, конечно, стегали одеяла и шили одежду для новорожденного ребенка Кейти, но истинная причина такого сборища была совсем другая. Обмен хозяйственными рецептами, советами и сплетнями – вот что интересовало этих женщин, прежде всего.

Кара Джонсон и Бекки убрали с дороги своих младших сестер, когда все дамы столпились в прихожей, чтобы посмотреть на Кейти и на ее малыша. По общему мнению, он был очень похож на своего отца.

– Вижу, вы привели девочек Оливии, – сказала Марта Чабб, кивнув на Бекки и ее сестер, когда дамы снова расселись по своим креслам и принялись за шитье.

– Урожай персиков, – пояснила Кейти, передавая малыша своей старшей дочери. Кейти села рядом с Бекки на кушетку и вытащила свое вязанье. – Поскольку нет Нейта, чтобы отвезти ее персики в Монро, Оливия сама туда отправилась. А девочки побудут у нас, пока она не вернется сегодня вечером.

Марта неодобрительно покачала головой.

– Похоже, Оливия становится довольно эксцентричной. Оставлять своих девочек на других – это не очень-то прилично. И ей ведь придется одной переночевать в гостинице. Просто возмутительно!

– Да-да, возмутительно, – вторила сестре Эмили Чабб.

Бекки вскинула голову при этих словах. Миранда и Кэрри, игравшие в шашки, тоже стали прислушиваться. Окинув взглядом женщин, Бекки заявила:

– Не думаю, что вам стоило говорить такое о моей маме. Это невежливо… даже грубо.

– Помолчи, девочка, – сказала Марта, пренебрежительно отмахнувшись. – Молодые леди говорят только тогда, когда к ним обращаются.

Бекки покраснела, выслушав упрек. Марта же тем временем продолжала:

– Поведение Оливии после смерти отца было не очень-то приличным, но отправиться одной в Монро? Это непристойно.

– Марта! – Кейти опустила спицы. – Марта, нельзя так говорить. А как бы она смогла доставить свои персики на продажу? Она пыталась найти помощника, но…

– Вот именно! – перебила Марта, нахмурившись. – Она развесила объявления о помощнике по всему приходу. Какое бесстыдство!

– Да-да, ужасно, – закивала Эмили.

Бекки воткнула иглу в салфетку, которую вышивала. Не замечая от злости, что делает, она уколола палец до крови и тут же, поморщившись, отбросила свое вышивание. Ах, как ей хотелось высказать этой Марте Чабб все, что она о ней думает!

Кейти выпрямилась в кресле и проговорила:

– А как еще Оливия могла найти себе помощника? Марта, ради Бога, вспомни о том, что у Оливии и так достаточно неприятностей. Оставь ее в покое.

Марта хотела что-то сказать, но Кейти, повысив голос, продолжала:

– Прошлой ночью Харланы напились и отправились к ней. Они швыряли камни ей в окна и напугали девочек чуть ли не до смерти. Оливии пришлось стрелять в них, чтобы прогнать. Мы слышали выстрелы. Да и Оливия рассказала нам, что произошло, когда завезла к нам вчера своих девочек.