— Я всегда буду помнить, даже если прощу! Прощу, когда увижу, и не прощу уже себя. Я так создана, я не позволю себе унизиться до такой степени, чтобы молить о возврате любви. Вы представляете, как ломиться в сердце, закрытое для тебя? Он не может уехать из Москвы — это сделаю я. Наша встреча исключена.

Мои глаза молили о помощи. Тотоша вышла, видимо за новой порцией успокоительного, а Кир Нилович вскочил, походил по спальне, сел в кресло и сказал:

— Здесь что-то не так… Я до сих пор не верю, что Серёжа способен на такое. Женя, не горячись! Время всё расставит на свои места.

— У меня нет времени! «Таково положение вещей на этот момент», — как говорят французы. Вот из этого положения я себя и вырву!

— Эта задача будет сложней: ведь ты не хочешь бросить учёбу? По себе знаю — спасает только полная загрузка.

— У вас тоже было подобное, Кир Нилович? Расскажите, пожалуйста.

Учитель как-то неловко заёрзал в кресле. О себе говорить ему явно не хотелось, но бежать от вопроса тоже было не в его характере. Взмахом руки он взъерошил седой нимб волос и, как всегда безупречно, разыграл в лицах сцены из прошлого: умница-красавица аспирантка, безумное притяжение, любовь, скромная свадьба. Только на короткое время его докторская, и её кандидатская диссертации покрылись пылью. Неустроенный быт — комнатка в общежитии, бедность. Сманил её военный красавец на Дальний Восток.

— А через год я защитился, получил кафедру и квартиру. Она чуть-чуть не дождалась. «Любовный крест тяжёл — и мы его не тронем. Вчерашний день прошёл, и мы его схороним».

— Хотелось удержать, упасть на колени? «Любовь не знает гордости», считал Ремарк. Меня мучает именно это.

— «Упавших на колени не замечает даже Бог». Я не упал, хотя Тагора ещё не читал.

— Но гордыня грех! Где милосердие христианской морали?

— «Не возведи себе кумира» тоже заповедь. Парадокс. Ты потрясена? Впервые ударилась об этот столб? Жизнь состоит из сплошных парадоксов, поверь мне на слово. Мир и человека, как часть его, разрывают противоречия. Такая вот диалектика.

— Никогда не думала… Где эта Дама, и где я… Утешили, Кир Нилович: мир и я страдаем одинаково!

Тотоша принесла и снова заставила выпить горькую настойку. Я прислушалась к себе. Вздох облегчения сменился новым приступом невыносимой тоски. Дурочка, я сама себе выдумала кумира, отдала себя ему без остатка, поэтому без него мне нечем больше жить.

— Женечка, не кори себя. Ты взлетела и упала, но желание любви неистребимо. И снова хочется в рай, где ожидает ад… Все проходят через эти муки…

— Чтобы хоть на миг растворяемся в бесконечном, неземном блаженстве… — я с трудом вздохнула.

— Этот миг стоит твоих адских мук?

— Стоит! — твёрдо ответила ему Тотоша, присев на мою кровать и погладив меня по руке.

Я вдруг почувствовала себя победившей тьму богиней, а в глазах учителя мелькнула горькая усмешка.

— Кира, иди накрывать на стол, пора Жене подкрепиться.

Тотоша чмокнула меня в щёку и снова ушла на кухню. Я смущённо спросила:

— Кир Нилович, вы больше не встретили любовь? Такую же…

— Женечка, любовь всегда одна и та же, меняются только её объекты. Моя любовь возродилась во мне, светлая и нежная, трепетная и доверчивая.

— Почему объект не рядом? — мы улыбнулись одновременно.

— Мне стыдно признаться на склоне лет, что меня смогла полюбить сама юность. Она, как нежная роза в моём тайном саду. Я сам долго не мог поверить в её чувство, но любовь проверена временем. Она много лет лечится от бесплодия, позади две операции. И всё ради того, чтобы подарить мне детей. Без этого замуж за меня не идёт, как я ни уговаривал. Наивное дитя однажды сватало мне плодовитую подружку. Мы даже разошлись, настолько я был оскорблён. Однако врозь не продержались и двух дней. Она не умеет ругаться, дуться, капризничать, притворяться. В этом году врачи обещают положительный результат, она переедет в наш с Кирой дом. Я столько мучился сомнениями, смею ли я в мои годы…

— Кир Нилович, вы с ней заслужили своё счастье иметь детей.

— Женя, это главное счастье! Я тебе открыл тайну, чтобы ты это поняла.

— Я тоже выдержу всё и рожу ангела.

— Женя, я очень рад твоему решению. У тебя глаза ожили. Но я всё же договорился с другом. Он психолог. Завтра зайдёт и поговорит с тобой. Не маши руками — вреда не будет. Твоё положение обязывает! Ещё я завтра позвоню в одно место — это, возможно, будет для тебя выходом. А сейчас ужинать и спать!

Перед сном я поделилась с Тотошей радостной вестью. Света стало ещё больше. Я даже позвонила родителям, извинилась за долгое молчание, предупредив, что со свадьбой придётся подождать, потому что Серёже надо решить некоторые проблемы. Ух, я даже не заплакала!


На другой день Кир Нилович вернулся с лекций сильно заряженный оптимизмом и объявил:

— Вставай, дитя, тебя ждут великие дела. Загрузка будет полной.

— Кир Нилович, неужели нашли выход?

— Нашедшего выход затаптывают первым. Помнишь это? — предупредила Кира Ниловна.

— Помню, но выход есть. Пошли пить чай, всё расскажу. Итак, ещё весной я получил письмо из нашей с Кирой альма-матер — интерната в Алтайском крае, где прошло наше с ней отрочество. Писали о проблемах: директор после инфаркта, дети пустились в бега, всё рассыпается на глазах. Коллектив воспитателей и педагогов хоть и преклонных годов, но хороший. Им больше негде работать. Забили тревогу. Очень просили прислать молодого директора. На другую должность туда не заманишь. Я им часто помогал со спонсорами. И в краевом университете ректором мой однокашник: он готов принять тебя на заочный четвёртый курс. Звёзды выстроились для тебя, дитя моё, в дальнюю дорогу. Согласна ли ты пойти по ней? И ещё меня не покидает мысль: а не сообщить ли всем, что вы с Серёжей вместе уехали туда по выгодному контракту? Ну что, я нашёл выход?

— Алтай. Это где-то на краю света? — растерянно спросила я, — расскажите подробнее, пожалуйста, — теперь уже любопытство потеснило внутренний мрак.

— Нас, сирот-двойняшек, вывезли из блокадного Ленинграда по Дороге жизни. Машина попала в полынью. Мы чудом спаслись. После этого и схватили болезнь суставов. Накануне пришла похоронка на отца: «Погиб… посмертно присвоено звание Героя Советского Союза». Мама больше не смогла бороться за жизнь и тихо угасла. Женя, у нас не было сил даже плакать… Сбивчиво рассказываю, потому что даже вспоминать обо всём этом тяжело. Потом мы с Кирой оказались на Алтае.

Со дня основания интернат возглавлял герой гражданской войны, инвалид. Он сделал его образцовым. В военное время, когда количество детей превысило все допустимые нормы, он не паниковал, потому что положение спасало подсобное хозяйство. Его сын и есть нынешний директор. Характер у него железный, в отца. Он чуть моложе меня, но на такой работе сердце не сберёг. Сегодня его выживают, мечтают закрыть интернат, а детей распределить по другим детским домам. Место уж очень красивое и удобное для строительства коттеджей… Дед, так его все зовут, не любит просить, но, видимо, отчаялся совсем и написал мне сам. Уже год подыскиваю ему достойную замену, но подвижники перевелись.

А до этого ему подсунули строительную фирму для постройки нового корпуса, выделили деньги. Работа закипела, но, когда стены возвели, всё остановилось. Две трети денег исчезли вместе с руководителем фирмы. Дело завели и сразу закрыли: нашли сгоревшую машину руководителя и обгоревший труп. Деду даже не позволили ознакомиться с материалами расследования. Единственное, что он случайно узнал, — этот руководитель являлся близким родственником секретаря крайкома. Все эти закулисные интриги, грязная история со строительством и привели Деда к инфаркту. Кто-то настойчиво ведёт интернат к расформированию, убрав с дороги главное препятствие — заслуженного, но больного руководителя. Да, некому работать, нет денег на содержание, но такое положение не только в одном этом приюте. Он во все времена был лучшим и, надеюсь, останется таким. Ты можешь работать там учителем, если Дед оправится после инфаркта. Ректор Семён Ильич тоже ищет порядочного и делового человека. Но как найти такого мужчину, если не платят зарплату?! А если у него семья? С другой стороны, никто не желает идти на временную работу, зная тайное желание властей закрыть интернат. Женя, ты через год можешь вернуться… У тебя хватит сил?

— Я постараюсь…

— Ты куда её посылаешь, беременную?! — возмутилась Кира Ниловна.

— Кира Ниловна, я всё выдержу, здесь же я повешусь.

Таким растерянным я никогда Кокошу не видела.

— Кира права, посылаю тебя на Голгофу, детка. Зарплату буду пробивать вам здесь. Чем смогу, буду помогать, но с голода ты там не погибнешь, знаю точно. Дед отстроил такие погреба — чего там только нет! Хватит лет на десять. Первая жена умерла, долго болела… Потом он женился на медсестре-сиделке, вот она и занимается заготовками вместе с детьми.

Вечером перед сном ко мне зашла Тотоша, напоила молоком с мёдом и сказала:

— Женя, завтра обязательно сходи к гинекологу, а сейчас я поставлю одну пластинку, послушай перед сном. Мне когда-то помогло.

Голос певицы любил, страдал, умирал, но не сдавался. Меня прорвало на последней песне: платина рухнула, хлынули слёзы… первые слёзы. Я выла в подушку, пока не изнемогла окончательно и не заснула.


Утром я написала всем письма, где сообщала вновь открывшиеся возможности, которые требовали немедленного отъезда в край далёкий, чудесный край, где Сергею предлагают очень высокий пост руководителя, где чистый воздух для малыша и большие деньги для всех. Просила порадоваться за нас и простить за несбывшиеся планы. Труднее было с письмом Серёже: сто раз начинала и не могла найти слов. Если бы не Светлана Ивановна, которой не перенести ещё одного удара, я бы плюнула на это письмо. Мне очень хотелось, чтобы наши родные продолжали радоваться за нас. К приходу врача меня уже снова била нервная дрожь. Тоска смертная, удушающая, безысходная…