– Один момент! – Сергей Сергеевич рухнул на четвереньки, ринулся за бутылкой и настиг ее.

– Это подарок! – сообщил он, стоя на коленях у Катиных ног. – Помогите, черт вас возьми, подняться!

Катя с неудовольствием протянула ему руку. В предложенную руку он сунул бутылку и стал подниматься, держась за Катю, как за столб.

– Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Вы из тех еще, да? Этого надо было ожидать! – заявил он. – А нуворишей всяких вы презираете, конечно, да? Ну да, всякий лох с деньгами может сделать евроремонт и накупить себе мебелей. А господин шкаф в детской все равно будет только у вас.

– Думаете, я вас осуждаю? – едва поднявшись, он снова стал опасно клониться к Кате, и ей пришлось снова подтолкнуть его к дивану. – Ни-ни!

– Нет, надо признать, что диван в прихожей – это все-таки чрезвычайно удобно, – сообщал Сергей Сергеевич своему пальто. Пальто он сначала сложил и положил в изголовье как подушку, потом передумал и разложил его обратно и снова развернул.

– Я себе поставлю в прихожей лавку. И буду спать там каждый раз, как напьюсь пьян.

Сергей Сергеевич потянул к себе портфель, но портфель никак его не слушался, поэтому он снова сложил пальто, аккуратно отодвинул его на край дивана и лег.

– Прекрасно! Ноги только не совсем помещаются. – Он поворочался и снова сел. – Что вы на меня так смотрите? Я веду себя неприлично. А как только я начал вести себя неприлично, сразу же вспомнил про вас. Вы же просили, нет? Я не понимаю? Вы просили или нет? – Никакого ответа он от Кати не дождался и поэтому продолжал: – Вы сказали: «Позовите меня, если соберетесь вести себя неприлично. Я бы посмотрела». Я собрался. Вы смотрите? Вам хорошо видно? Может быть, свет включить? Или свет в прихожей это не комильфо?

Сергей Сергеевич обстоятельно взбил подушку, сделанную из пальто, и опять лег.

– Боже мой, я лежу, а передо мной стоит дама с бутылкой в руках. Вы позволите?

Тщательно прицелившись, он ухватился рукой за бутылку.

– А ведь вас учили, что, если гость принес вино или конфеты, это надо немедленно открыть и поставить на стол. – Хитро прищурившись, Сергей Сергеевич погрозил Кате пальцем. – Но ничего, мы никому не скажем. Тем более что дама не должна открывать бутылки. Знавал я одну даму, которая ловко откупоривала бутылки, не теряя врожденного аристократизма. Но тс-с-с! – перебил он сам себя. – Разбитые сердца, душевные раны. Об этом не будем. Тем более что у вас вид вконец измученного человека. Не мучайтесь больше. Это все равно не лечится.

Сергей Сергеевич сел попрочнее и, работая всем корпусом, принялся откручивать проволочку на бутылочном горлышке. С последним поворотом проволоки пробка выстрелила – прямо в лоб Сергею Сергеевичу. Он откинулся на спинку дивана и театрально застонал.

– Сражен! – закричал он и тут же захохотал. – Вы не верите? Я сражен и сейчас я вам это докажу.

Сергей Сергеевич встал, распрямился и снял с себя пиджак. Шагнул к Кате. Та испуганно отошла в сторону. Она совсем не умела разговаривать с пьяными («Беседа с пьяным – это игра в одни ворота», – объясняла всегда она), поэтому Катя с самого начала решила молчать, ничему не удивляться и не поддаваться на провокации.

Молчать ей с трудом, но удавалось. А вот не удивляться было выше ее сил.

Неужели это и вправду Сергей Сергеевич? А Катя думала, что он ни на что не годный чурбан! А он вон что откаблучивает! Да, Сергей Сергеевич в таком виде был ей очень симпатичен, но пусть он все-таки держится за кого-нибудь другого, когда будет снова падать.

Сергея Сергеевича между тем внесло в кухню, где он снял с себя рубашку, потом его вынесло обратно в прихожую, где он оставил один ботинок и один носок. Второй ботинок полетел в ванную, туда же отправились штаны. В одном носке и в трусах Сергей Сергеевич отправился в путешествие по Катиной квартире.

– Эта садовая лавка все-таки очень жесткая, – доверительно объяснил он. – Мне надо прилечь на что-нибудь помягче. Годы, годы уже не те! – воскликнул он и счастливо расхохотался. – Да, а подушка была прекрасная, вы ее возьмите и носите за мной, пока я не найду, где тут помягче.

Тут Сергея Сергеевича внесло в спальню, где он снял последний носок, закинул его на люстру и повернулся к Кате, взявшись за резинку трусов.

– Там есть еще одна… бутылка! – строго сказал он. – Выкатите ее из портфеля! Будьте любезны! Портфель под лавкой – его тоже выкатите оттуда, пожалуйста!

После этого он нырнул головой вниз на узкую девичью постель Кати.

– А трусы-то! Забыл снять! Вы мне не поможете? – возвестил он оттуда.

Катя зажмурилась, выскочила из комнаты и плотно закрыла дверь. Стремглав понеслась в кухню, по пути закрывая все двери, и, только оказавшись на кухне, согнулась пополам и расхохоталась. Смеялась она долго, пока на глазах у нее не выступили слезы. А раз выступив, они уже покатились по щекам и долго не могли остановиться.

– Если бы это был Макс! – шептала Катя, размазывая по щекам слезы. – Если бы только это был Макс! Вот это было бы на самом деле смешно и на самом деле весело. Потому что это то, чего я хочу на самом деле…

Катя еще некоторое время шептала что-то неразборчиво. Потом вытерла слезы, встала и сказала громко:

– К чертовой матери! Ну их совсем! Жила же я без них совсем и ничего. А теперь даже салат не могу сделать, потому что у меня ножи падают. Новый год, новая жизнь! Все будет хорошо. Но начать, однако, надо с салата.

Катя включила погромче музыку и принялась готовить.

Тина

– Почему голодранец? Ну почему ты так решила? – кричала Тина.

– Это не я решила, а ты, – равнодушно отвечала Катя, – передай мне, пожалуйста, вон тот голубой домик.

Катя украшала новогоднюю елку, стоя на небольшой деревянной лесенке, а Тина стояла рядом – чтобы доставать из коробки и передавать Кате игрушки. Но Тина очень часто забывала, зачем она здесь стоит, и тогда Катя ей напоминала.

– Таких надо хватать и держать, а не ругаться с ними! – Тина кричала уже давно, и у нее немного сел голос. – Мало того что Макс красив, как бог, так еще и успешен.

– Главное, он – очень веселый, – покивала головой Катя, – но, конечно, ты права: еще он красив и богат.

– Ну? Хватать и держать! Или тебе непременно надо, чтобы сначала он разорился и сделал пластическую операцию? – Тина прижала к груди огромную золотую звезду и не собиралась ее отдавать.

– Было бы, конечно, очень здорово, если б он не был так красив и так богат, – Катя немного оживилась, – тогда у нас появились бы хоть какие-то шансы. А так… – Катя махнула рукой. – Это, Тина, была шутка. Шутка богов. Когда я состарюсь, буду всем рассказывать, шамкая ртом, какое у меня случилось приключение с молодым богом, а все будут качать головами и говорить друг другу: ну, совсем выжила из ума старая… Главное, чтобы я сама не поверила, что я все это придумала. Дай мне, пожалуйста, звезду.

– Ты не можешь так думать! – взвилась Тина, прижимая к себе игрушку еще крепче.

– Могу, Тиночка. Осторожнее, звезда еще дореволюционная – очень хрупкая. Давай повесим звездочку?

Катя разговаривала с ней, как с ребенком!

– Надо бороться! – решительно заявила Тина.

– Тин, дай звезду!

– Надо решать, что тебе нужно, и брать это!

– Ну и много ты набрала?

Тина так растерялась, что выпустила из рук звезду, Катя потянулась со звездой в руке к макушке елки и… стала падать. Катя падала, Тина ее ловила, и все это происходило так медленно, что, падая, они успели подумать, что сейчас они свалят елку и тогда уже совсем не будет никакого праздника, потому очень смешно прижимали к себе руки, стараясь ненароком не зацепить елку. В результате этого долгого падения обе оказались на полу: Тина снизу, а Катя сверху, бережно прижимая к себе драгоценную звезду.

Катя засмеялась, а Тина заплакала, хотя обычно все случалось наоборот.

– Здравствуй, попа, Новый год! Вот что это такое? Вы спрашивали, мы отвечаем! Вот что это такое! Это – попа-Новый-год! Тина? Тиночка? – Катя, конечно, не сразу заметила, что Тина плачет. Потому что последний раз Тина плакала в классе шестом. И вообще, как уже было сказано, есть такие вещи, которые невозможно себе даже вообразить. Плачущая Тина относилась как раз к этому разряду.

– Тина? Ну что ты? Прости, что я так сказала… Зачем тебе кого-то брать или собирать? Ты сама богатая и успешная. И красивая, – быстро добавила Катя (самое главное она все время забывала).

– А дальше что-о-о-о? – рыдала, распутив рот, Тина. – Ничего-о-о-о! Я думала, это только начало! Развелась, дура! Решила, что все самое интересное теперь только начинается, а самое интересное уже было! Не будет, а былоо-о-о-о! И никто мне не сказа-а-а-ал!

– Ты поэтому меня сейчас ругала, да? – догадалась Катя. – Ты решила, что надо вовремя сказать?

– А вот ты мне скажи, подруга жизни! – Тина рывком села на полу и вытерла слезы. – Скажи, я похожа на добрую самаритянку?

– Я должна знать, чем мне это отольется, прежде чем ответить на твой вопрос, – ответила Катя.

– Сообщаю тебе официальную версию: ни фига я не добрая самаритянка! Ни разу! Я вообще ненавижу благотворительность!

– Ты это сейчас к чему? – осторожно спросила Катя.

– Ну… Помнишь, я тебе говорила, что видела наших одноклассников? Все, все ведь были когда-то влюблены! Портфели носили, записочки писали! И потом… И потом тоже! А сейчас? Сейчас им нужна медсестра! Или психолог! А некоторым – психиатр! Каждый сидит на своем дубу и дудит в свою дуду. Выносил мыслишку и давай ее бубнить. Бу-бу-бу-бу! Да поняли уже, поняли! Уже на десятой минуте поняли, но нет! Ты сначала его послушай, потом пожалей… А дальше что? Да ничего! Тем, кто пережил полутарочасовой вынос мозга, предлагается в качестве бонуса повторный сеанс! Еще полтора часа бу-бу-бу-бу! А смысл всегда один: все уроды, один я все знаю… – тут Тина притормозила, потому что вспомнила Славика. – Ну, может, не все такие, – добавила она на всякий случай. – Славика жалко.