Однажды Екатерина Даниловна дала Паше задание и вышла из комнаты. Паша, наконец подчинившись давнишнему желанию, быстро встала и подошла к стене. Привстав на цыпочки, она прижала ухо к Кармэн – именно так ее должны были бы звать – и прислушалась. Ей показалось, что гитара полна звуками, точно морская раковина.

– Что-нибудь слышишь? – спросил за спиной голос, и Паша, вспыхнув, оглянулась. Екатерина Даниловна как ни в чем не бывало подошла и бережно сняла гитару со стены.

– Я ведь когда-то очень увлекалась. Хотела петь и играть, как Жанна Бичевская. А до этого еще был фильм такой – «Девушка с гитарой», ну ты вряд ли смотрела. – Она засмеялась и погладила гитару.

Паша потупила взгляд. Екатерина Даниловна – девушка… это очень трудно было себе представить. И вот тут ее старушка-педагог присела на стул, приладила на коленях гитару и тронула струны. Все, Паша пропала. На гитаре не играли, она ожила и сама запела просто от того, что ее касаются теплые понимающие руки. И сама Екатерина Даниловна… что-то в ней неуловимо изменилось, может, и правда, что она была когда-то молодой.

– Я тоже так хочу! Пожалуйста. – Паша и сама не ожидала от себя такого рвения – чуть ли не на колени была готова встать перед преподавательницей.

А вот Екатерина Даниловна как будто нисколько не удивилась, она посмотрела на Пашу внимательно и кивнула.

– Но только не в ущерб основным занятиям.

Да, да! Паша была на все согласна. Тогда она и не подозревала, что спустя два года Екатерина Даниловна протянет ей Кармэн и скажет:

– Она твоя, владей!

У Паши тогда замерло сердце от такого невозможного счастья, и руки вдруг стали тряпичными. Екатерина Даниловна все поняла и сказала совершенно серьезно:

– Вы друг другу абсолютно подходите. Ты же чувствуешь.

Паша действительно чувствовала и потом, украдкой, даже поцеловала гитару.

Когда она вернулась к одиннадцати домой и застала там Машку, то страшно удивилась.

– Мань, ты что, с Ленским поссорилась?

Сестра всем телом повернулась к Паше и несколько секунд рассматривала ее с неподдельным изумлением. Потом произнесла, почти не разжимая губ:

– Я вот удивляюсь, ты действительно больная или прикидываешься?

– Почему больная?

– Ты бы еще детский сад вспомнила или сразу роддом. Какой еще Ленский? Ты вообще реально представляешь, что вокруг делается?

Ленский?! Неужели она и в самом деле сказала «Ленский»? Паша сама не могла понять, отчего вдруг брякнула эту фамилию, тоже, полезла со своим сочувствием. И она вдруг испугалась непонятно чего, потому что до этой минуты считала, что как раз очень даже представляет, что вокруг нее происходит. Это Машка, по мнению Паши, жила в своем особенном мире, и вот теперь сестра говорила с ней таким снисходительным тоном, что Паша даже струсила немного.

– Я сама не знаю, что это вдруг вспомнила. Я его вроде видела недавно. – Она совсем запуталась и теперь не знала, что сказать, чтобы ненароком не сделать Машке больно. Ленский с того самого дня был для нее запретной темой – кто же захочет лишний раз напоминать о своем позоре и подлости.

– Видела она. Да мало ли кого ты видела. – Машка уже отвернулась и лениво потащила через голову что-то розовое и шелковистое.

У Паши вдруг екнуло в груди – а что, если она тогда разбила Машке сердце? А что, если сестра только притворяется, что все забыла? И Ленский, он тоже вряд ли смог забыть Машку, ведь вон она какая…

Паша давно знала, что сестра у нее красавица, а теперь это была совершенно взрослая женщина со взрослым искушенным телом. Паша поняла это каким-то шестым чувством и смущенно отвела глаза и впервые вдруг застеснялась собственной худобы и какой-то серости. Она торопливо юркнула в постель и почти до носа натянула одеяло. Нет, ну надо ей было так опростоволоситься, вон и Машка рассердилась… А сестра будто подслушала ее мысли и сказала в темноте:

– Я, может быть, скоро перееду из этой общаги, поживу как человек, – и зевнула.

Маня никогда не скрывала, что терпеть не может их совместное проживание в детской, и Паша нисколько на нее не обижалась. И слепому было ясно, что Машка выросла, ей здесь тесно и сестра только мешает. Паша не решилась спросить, куда и с кем Маня собирается переезжать, а та через пару минут уже спала.


Вот так всегда бывает – ждешь, ждешь чего-то, а оно все никак не наступает, и ты перестаешь ждать и делаешь вид, что все и так хорошо, и вдруг твоя коварная мечта сбывается. И ты, ты рада… Рада, да? Просто ты представляла себе все как-то иначе или нет? Паша на этот вопрос так и не смогла ответить, когда однажды услышала смех матери. «Не может быть», – подумала она. Но это и в самом деле смеялась мать – смеялась так, как только она одна и умела.

Паша ринулась на звуки смеха и толкнула дверь гостиной. Маман сидела на диване, но, не застыв в уголке как многие недели, а посередине, чуть откинувшись на спинку, и даже, кажется, покачивала туфелькой. Паша не сразу поняла, что маман не одна. Какой-то незнакомый господин оглянулся на Пашу и стал подниматься со своего места, но маман чуть повела в ее сторону головой, выгнула бровь… и потрясенная Паша захлопнула дверь.

Она еще постояла в прихожей, прислушиваясь. Может, ей показалось? Может, она так страстно хотела увидеть мать прежней, что у нее начались слуховые и зрительные галлюцинации? И платье… Определенно, маман была в своем любимом золотистом платье, и волосы были уложены так, как она всегда любила. Надо расспросить Татьяну, подумала Паша, но все еще медлила. Что, если Татьяна вздохнет и скажет, что Паша «доголодалась и добегалась» со своими подработками и теперь у нее на этой почве начались глюки? И она на цыпочках пошла в детскую поглючить еще немного.

И ничего Паше не привиделось. Господин «имел место быть», его звали Анатолий Юрьевич. У господина были темные волосы с глубокими залысинами, быстрые блестящие глаза и острый нос. Смахивает на грача, решила Паша. Маман называла грача Анатолем и довольно часто смеялась своим особенным грудным смехом. Это Паше в общем-то нравилось, а то, что Анатоль к месту и не к месту постоянно наклонялся к маман и, того и гляди, мог задеть ее своим клювом, не особенно. «Тоже мне, нашелся Анатоль», – думала Паша. И откуда он только взялся? Хорошо, что они встречались не часто. Конечно, Анатоль довершил дело, и маман выздоровела окончательно, но все равно Паша ничего не могла с собой поделать – грач ей не нравился.

Особенно трудно было смириться с мыслью, что этот нелепый господинчик вознамерился у них жить. Как?! А отец?! Паша не поверила собственным глазам и ушам. Одно дело – друг семьи, и совсем другое – жить у них. Ей даже закралась в голову крамольная мысль, что маман сошла с ума от горя. Но нет, маман все больше становилась похожей на себя прежнюю.

Паша запретила себе думать на эту тему, получалось плохо, а запретить себе чувствовать не получалось совсем.

Официальное знакомство грача с семьей вышло даже забавным. Безразличная Машка взглянула на него своими голубыми выпуклыми глазами, как взрослая протянула руку, и он послушно в нее клюнул. Маня царственно удалилась, не обратив внимания на комплименты, которые уже ей в спину договаривал Анатоль, затем наступила Пашина очередь. Анатоль и ей приятно улыбнулся и вроде бы собирался повторить процедуру клевания, но Паша руки не протягивала, и грач немного засуетился. Тогда он попытался потрепать Пашу по щеке, но она отпрянула. Анатоль замешкался, но потом все равно сообщил, что ему «очень, очень приятно». Спасибо, что не сделал козу, решила Паша. Ей было немного не по себе.

Как все-таки этот человек смог оказаться в их доме на правах своего? Да, он оказывал матери тысячу услуг, помогал ей в очень важном деле – «пробивать» мемориальную доску в память об отце. Только Паше слово «пробивать» казалось оскорбительным. Можно подумать, что отец этого не заслужил.

Стоп, приказала себе Паша в который раз. Маман стала прежней, и это главное. А отец… Он как галактика, сжавшаяся до размеров маленькой точки. Такой маленькой, что она теперь целиком поместилась у Паши в груди, и уж Паша ее сохранит, будьте спокойны.

Анатоль, между прочим, чувствовал себя прекрасно. Он ходил по их дому в вишневой бархатной куртке, подпоясанной шнуром с кистями. Когда Паша увидела его в таком виде в первый раз, то подумала, что грач играет какую-то пьесу о жизни господ, а остальным предложены роли зрителей, причем зрителей восхищенных. А следом и маман поддалась этому духу некой театральности. Она постоянно стала носить подарок Анатоля – роскошный алый халат с драконами и часто, разговаривая, останавливалась в дверях гостиной в красивой величественной позе, напоминая живой портрет.

Итак, их спящая красавица проснулась окончательно. Маман стала прежней, и к ним снова стали приходить гости, может быть, даже чаще, чем раньше. Только, кажется, это были уже другие люди, не из музыкального мира. Впрочем, Паша с ними почти не сталкивалась. А вот Машка, которая пока никуда не переехала, тоже стала бывать «на приемах». Однажды Паша собственными глазами видела, как сестра, стуча каблучками, вышла из гостиной и с рассеянным видом замерла у дверей, видимо пытаясь вспомнить, куда это она направлялась.

– Мария Николаевна, – позвал вкрадчивый мужской голос, – мы вас ждем.

– Иду, иду, – рассеянно проворковала Машка и быстро пошла в противоположную сторону – вспомнила.

Господи, совсем как маман, подумала завороженная Паша. И голос как у нее, и походка…

Подумать только, Анатоль жил у них, и Маня запросто называла его этим именем, а Паша не называла никак и прилагала все усилия, чтобы встречаться с ним как можно реже. Татьяна и та скрепя сердце сдалась – а что, мужчина положительный, при деньгах. Может быть, но Паше он не нравился, и еще ей было очень жалко, что у них совсем перестал бывать доктор. Они же с ним дружили или нет? Однажды Паша сказала об этом сестре и пожалела.