Человечек старался держаться с достоинством. Теперь Паша видела, что его лицо было багрово-красным и зачесанные набок пряди, прикрывавшие макушку, стояли дыбом.

– Не несите чушь, Воронцова. Я только требую, чтобы вы не ходили ночью по коридорам. И вообще, каким образом вы вышли из палаты? – но тут человек осекся.

– …в которой меня заперли, – закончила тетя, уставив на него скрюченный палец.

– Бред! Я только требую, чтобы никто не ходил ночью… без крайней необходимости! Зачем вы шли к лестнице? Все удобства на этаже. – Теперь заведующий говорил значительно тише. И было очевидно, что он хочет закончить сцену мирно.

– Надо было. – Тетя не желала принимать новые правила игры. – И что оказалось? Порядочной женщине за порог выйти нельзя! На нее тут же прыгают насильники… – Антон Юрьевич при этих словах застонал и все-таки взглянул на Пашу.

– Идите к себе, – почти просительно сказал он, обращаясь теперь к ним обеим.

– Чтобы меня укокошили в постели? Ни за что! Я не сомкну глаз.

И тут Паше пришла в голову одна мысль.

– Тетя Ангелина, успокойтесь, – как можно ровнее произнесла она, – в моей комнате две кровати, вы можете лечь там. Ведь здесь не тюрьма, а пансионат… – Она сделала ударение на последнем слове.

– Да! – Казалось, тетя только и ждала этого предложения. Заведующий хотел возразить, но окинул их мутным взглядом и промолчал.

– Римка его прибьет, когда узнает, – громко и с явным удовольствием сказала тетя, пока они вдвоем медленно спускались вниз. «Хорошо, если только его», – с тревогой подумала Паша.

Похоже, прошла вечность, прежде чем они оказались на месте. Тетя выглядела измученной, но первыми словами, которые она произнесла, усевшись на кровать, были:

– Ты бы видела, как я его тапками, тапками… – И тетя энергично показала.

– Но тетя, в самом деле, что вы делали возле лестницы?

– Бог ты мой, что, что. Ты же опять все забыла, я взяла твою сумку, тапки и – следом, думаю, надо же отдать. Только к лестнице подошла, а он как кинется, как прыгнет и давай халат с меня рвать. – Тетя неверной рукой поправила волосы.

Халат! Паша в недоумении смотрела на тетку. Она походила в этот момент на маленького взъерошенного попугая, поправляющего свои перья после схватки с врагом. Зачем этому типу тетин халат? Рыщущий по этажам заведующий в поисках жертвы… Нет, это было чересчур даже для подобного заведения.

– А может, он что-то говорил? – неуверенно уточнила Паша. Хотя то, что она успела услышать на лестнице, никак не походило даже на видимость беседы.

– Да нет же. Если бы не эти ужасные тапки и не мои больные руки, можешь мне поверить, я бы расцарапала его мерзкую физиономию! Не на таковскую напал! Он сумку с меня рвет, а я его тапками, тапками. – Тетя снова взмахнула рукой, показывая, как именно она это делала. – Я думала, потеряю сознание от его ужасного запаха. И ведь тоже туда же… – Она многозначительно замолчала, а Паша не стала уточнять смысл последнего высказывания.

Наверное, эта ночь никогда не кончится, подумала Паша. Глаза у нее болели и закрывались сами собой. А тетя, похоже, и не собиралась спать. Подойдя к двери и убедившись, что за ней не прячется сумасшедший зав, она на цыпочках вернулась на свое место.

– Вот что, – сказала она шепотом, близко наклонившись к Паше, – меня, возможно, в конце концов убьют. И не возражай, сама видишь, что творится. На тот случай, если они это сделают, слушай главное. Есть настоящее свидетельство о рождении, твое. Там черным по белому написано, кто твои родители. Николай не спрашивал, а я и не сказала, что у тебя уже есть документ, не до того было. Я его специально не прятала, просто положила к ценным вещам, и теперь им не найти. Этот спившийся идиот, он, наверное, думал, что в сумке что-то есть… Боже мой! – Тетя вскинула руки, и Паша испуганно от нее отшатнулась. Что еще произошло?

– Они могут продать бюро, Прошка! Эта дрянь может его продать! Ты должна забрать документ раньше! И все забрать! Я идиотка, Прошка, я преступница! Я все тянула с завещанием и так его и не составила. Если Маринка это узнает, то церемониться не станет. А сейчас она думает, что оно где-то есть, и эта мысль ей спокойно спать не дает. Но вот она все получит! – Тетя попыталась сложить из негнущихся пальцев нечто, отдаленно напоминающее фигу, и показала ее в сторону двери. – Только знаешь, мне лучше выбраться отсюда.

– Я тебя отсюда заберу, обещаю, – Паша снова перешла на «ты», наверное, для убедительности.

– Да-да, но это будет сложно. Они затащили меня сюда незаконным путем, и концов не найдешь… – Но снова Паша явно расслышала в тетином голосе надежду. Похоже, та была готова говорить на эту тему бесконечно, вот только Паша не знала, что еще сказать. Она вообще ничего не знала.

– Я тебя выкраду. Всего через неделю, мы же договорились, да? – почему-то язык плохо ее слушался, и теперь, когда главное было сказано, Паша устала. Устала так, что едва могла сидеть.

– …да-да, я буду ждать… Шура говорит… живет Маринкина дочка… Петр присматривает… свидетельство лежит в бюро… и не только свидетельство, сама увидишь, там есть такой ящичек… если потянуть за бронзовый листочек… Прошка, ты что, спишь? Послушай, дерни за веревочку, дитя мое… – Какой длинный темный коридор… кошка приблудная… Прошка, ты меня слышишь? Нет, нет… она еще должна найти нужную дверь с бронзовыми листочками. И ей ужасно жарко… – Проша, деточка! Ты заболела?!

Паша с трудом разлепила засыпанные песком веки и не сразу поняла, кто склонился над ней. Какая-то старуха с намотанным на голову… полотенцем, что ли. Тетя?!

– Тетя, я тебя нашла…

– Конечно, Прошка, как же иначе. И я тебя нашла. Шура сейчас завтрак принесет, вставай. – Тетя качнула головой, и у нее над ухом закачался… пестрый рукав. Определенно, это был Пашин свитер. Значит, она все еще спит.

– Я подумала, ты не будешь возражать, ужасно голова мерзнет. Твоя прабабушка, между прочим, носила чепцы. Когда-то мне это казалось ужасно глупым, а теперь я думаю, что это очень удобно.

– У тебя тоже будет, – пообещала Паша и не без труда поднялась. Вообще-то она вместо завтрака предпочла бы чашку крепкого кофе или, еще лучше, таблетку аспирина. Все тело ломило так, будто ее скатили с лестницы, той самой.

– Здесь можно рассчитывать только на шутовской колпак, Прошка. – Нет, все-таки тетя ей не снилась.

– Ты будешь спать в чепце с лентами, а я буду подавать тебе кофе в постель.

– Да, только для этого нам придется убить сторожа, который сидит на воротах. Ты его видела? Ужасная рожа, наверное, Римкин родственник, близкий.

– Жаль, что у тебя нет телефона. – Паша понимала, что говорит вздор, но голова болела так, что мозги, похоже, уже просто атрофировались. – Или голубиной почты… – Сейчас тетя решит, что Паша над ней издевается, а она просто не могла себя контролировать. Как та дохлая рыба…

– Вот как раз почта есть, и голубя ты уже видела. Если бы не Шура… Она ведь, Прошка, из-за меня сюда устроилась. Римка одну нянечку отсюда выжила, та на нее злая была, а я воспользовалась, попросила ее письмо Шуре написать и бросить в почтовый ящик. Шура хоть и не очень грамотная, но соображает очень хорошо и меня нашла. Только она мало что может, разве что записку под мою диктовку накарябать, отвезти, привезти…

Зачем Паше такая тупая голова? Лучше бы она отвалилась совсем, по крайней мере, не болела бы так сильно… Шура ходила за ней сколько времени… Паша даже застонала от стыда. Тетя истолковала этот стон по-своему и с тревогой наклонилась к племяннице:

– Тебе плохо?

Паша не успела ответить, потому что дверь без стука открылась и в комнату, как тяжелый снаряд, ворвалась мадам Баттерфляй и вместе с ней и запах пережаренного растительного масла. Халат сестры-хозяйки был застегнут не на те пуговицы, проволочные кудри на голове стояли дыбом. Да, судя по всему, она страшно спешила.

– Что здесь происходит? – громогласно вопросила мадам, обводя комнату грозным взглядом. И Паша даже не поняла, кто это тонким голоском крикнул:

– Вон!

Мадам Баттерфляй тоже не поняла и страшно удивилась, даже вытаращила глаза.

– Потрудитесь выйти, пока я разговариваю со своей племянницей, – пропищала тетя, распрямляясь во все свои полтора метра роста.

– Так, вот только мне тут без фокусов, Воронцова! – прогремела мадам, и Паша сморщилась от боли в голове. – Если вы, Воронцова, и ваша, как вы говорите, племянница будете мне здесь хулиганить, то я вас быстро… – Она не договорила, а старушка, хлопнув в крошечные сухие ладошки, крикнула:

– Выставите меня за дверь? Так я с удовольствием. Или запрете в карцер? Вы можете, я знаю. Не желаю слушать, вон! Интриганка… Я не потерплю, что бы вы тут пахли этим ужасным запахом! Здесь все им пропиталось, все! Кругом одна жареная рыба и постное масло. Это вам не коммунальная квартира. Вон!

Наверное, тетя совершенно точно угадала меню, потому что малиновые губы мадам превратились в тонкую, ставшую вдруг фиолетовой линию. Она явно сдерживалась из последних сил и сдавленно прошипела:

– Чтобы через десять минут посторонних тут не было! Приезжаете, только пациентов нервируете.

Вот ведь стерва, хотела подсунуть Паше чужого человека в качестве родственницы, и хоть бы хны. Паша, несмотря на головную боль, не могла больше молча сносить ее откровенное хамство.

– А я думаю, что посторонние тут ни при чем. Они не набрасываются на пациентов, – она нарочно выделила интонацией каждое слово, – в темноте в отличие от сотрудников вашего учреждения.

Слова дались Паше непросто, во рту было сухо, а горло как будто забито песком. И веки тяжелые, точно из камня… Но Паша смотрела прямо в толстое лицо, наблюдая, как оно покрывается лиловыми пятнами. Ей всегда становилось неловко даже тогда, когда человек сам себя ставил в двусмысленное положение. И Паша часто смущалась куда больше, чем тот, кто по идее как раз и должен был смутиться. Вот такая дурацкая черта характера. Но только не здесь и не сейчас. У нее внутри было пусто и жарко, как на месте только что затухшего костра.