Да, подумала Паша, наверное, не очень.

– И поверь, Прошка, – сухая скрюченная лапка коснулась Пашиной руки, – если бы все так не случилось, мы бы с тобой общались. По крайней мере, я на это надеялась. Николай просил меня подождать, не говорить тебе правду, пока ты не подрастешь, и потом все тянул и тянул, мол, это тебя травмирует. Мне кажется, он просто боялся, не знал, как ты к этому отнесешься. Когда он умер так внезапно, я подумала, что Маринка только и ждет, чтобы от тебя избавиться, а она по-другому рассудила. Решила, что лучше считать тебя своей родной дочерью, чем единственной наследницей Воронцовых. И избавилась от меня.

Я тебе писала несколько раз, пока могла, но давно. Вот. – Тетя поднесла к Пашиному лицу руки, и та увидела изуродованные болезнью, скрюченные пальцы. – Это мне, Прошка, наказание божье, я знаю. Я ведь тоже рисовала раньше, не так, как отец, но все же. Для меня живопись была самым важным делом в жизни. Я отца к Лиле ревновала, как же так, я – художница, как и он, а Лиля – в любимых дочках? Хотя теперь я ничего не знаю… Считала, что имею право жить только творчеством, пусть другие тратятся на пустяки, только не я. И вот итог. Ни живописи, ни… Но слава богу, мы встретились все-таки, хотя бы и так. Я хочу, чтобы ты знала про свою мать, она тебя любила. Пусть недолго, но изо всех сил. И я… Хоть на старости лет поняла, что есть вещи не менее важные…

Тетя что-то еще говорила, но Паша слушала плохо. У нее кружилась голова. Появилось ощущение, что лунный свет, заполнявший комнатушку, стал вязким и непрозрачным, голос собеседницы звучал глуше, будто она говорила сквозь вату.

Самым страшным было то, что она говорила правду. Теперь Паше казалось, что она и сама эту правду давным-давно знала, даже тогда, когда читала пугающие записки, когда была в комнате той, ненастоящей родственницы. И очень хотела сделать вид, что верит Римме, верит плешивому заву, потому что так было проще. Она сама с собой играла в игру «холодно-горячо», и теперь стало горячо, горячо так, что обжигало сердце. Вот только имя Лилия было ей совершенно незнакомо, имя женщины, которая Пашу очень любила.

Они обе замерли, когда дверь приоткрылась и в комнату вползла уже знакомая тень.

– Пална, – свистящим шепотом заговорила она, – позна уже. Или рана. Увидит кто, Римке нажалуются. Тебе же плоха будет.

– Мы еще ни о чем не поговорили! – Тетя снова повернулась к Паше. – Самое главное, это твое наследство, Прошка. Ты – единственная, и мы должны это доказать! Они не знают, есть ли документ, если бы эта змея была уверена, что завещания нет, она бы меня уже живой в могилу закопала, а она не уверена… А я его не написала…

– Не надо никаких завещаний! Я тебя, то есть вас, отсюда вытащу! Приеду и заберу.

– Боюсь, это будет непросто, Прошка. По-хорошему не получится, уж она постаралась. – И все равно в голосе тети послышалась такая надежда, что у Паши перехватило горло от подступающих слез.

– Я тебя украду. Я знаю как. Приеду в следующие выходные и украду.

Тетя смотрела на нее, прижав к груди больные руки, а Пашу почти трясло. Шура сунулась к ним и сказала, обращаясь к тете:

– Я тута буду и пособлю. Давно пора, Пална. А по-другому и нельзя.

Вот так, тетя и Шура поверили ее словам сразу.

Паша торопливо поднялась с кровати, потащив с себя одеяло, а вместе с ним и еще что-то тяжелое, трудное. Только вряд ли его удастся снять с себя так же легко, как эту серую тряпку. И как в первый раз, тетка протянула руку и коснулась Паши, только теперь не волос, а плеча.

– Твой лучше.

– Что?!

– Я говорю, твой халат лучше. Что-то Римка расщедрилась, видно второй такой дерюги, как на мне, уже не нашлось.

Ну вот, качели снова взлетели вверх. Паша с готовностью ухватилась за тетину фразу, в конце концов, это было понятно и просто – не требовался свет, чтобы догадаться, как выглядит теткин халат.

А еще тетушка Метелица безумно нервничала! Это открытие почему-то Пашу поразило, до этой минуты ей казалось, что только она одна из последних сил старается казаться спокойной, но вот рядом был человек, который тоже изо всех сил пытался выглядеть таковым. И тогда сама Паша точно успокоилась и сказала вещь, неожиданную даже для самой себя:

– Давайте меняться, я все равно завтра уеду… – и без колебаний потянула пояс, туго завязанный вокруг талии.

Тетка то ли фыркнула, то ли хмыкнула, но тоже довольно проворно поднялась и величественным жестом, достойным королевы, скинула с себя одеяло. Шура развязала на тетином халате пояс, и перед Пашей, хотя она специально не смотрела, промелькнула маленькая худенькая старушка, а через минуту вновь стояла надменная старая дама. Она ладонью осторожно пригладила белые волосы и спросила:

– Ну и как я выгляжу?

И Паша ответила не «класс», как сказала бы Ленке, а совсем иначе:

– Ты выглядишь великолепно. – Господи, с какой стати она все время обращается к тете на «ты»? И поняла, что именно так и нужно было отвечать.

– Ну, предположим, я могу выглядеть гораздо лучше, но в данных обстоятельствах… Шура, потуже завяжи пояс, у меня пальцы не слушаются. Даже зеркала нет, мыслимое ли дело. Было нечто мутное, что и зеркалом не назовешь, и то однажды рухнуло и разбилось. Я велела Шуре закопать осколки в саду. Не дай бог, попадут кому в руки… Они могут принести столько зла, если кто-то в них посмотрится. Там ведь всегда отражалось одно и то же – эти стены. Тебя там нет, есть только серость и одиночество… Ну так вот, Прошка…

– Пална! – В Шурином шепоте теперь звучали надрывные нотки. – Нельзя больше! Сам проснулся, того и гляди услышит! Итти нада.

Все. Паша быстро, как только могла, пошла к двери, никого больше не слушая.

Лампочка в коридоре опять не горела, и Паша отстраненно отметила, что, пожалуй, сейчас скорее «рана», чем «позна», потому что темнота за окном явно поблекла. Она больше и не думала таиться и, не обращая внимания на свою провожатую, пошла к лестнице.

Нет, не так они с тетей сейчас расстались, не так, как надо. Может, тетя не поняла, что Паша завтра собирается уезжать? А она собирается? И что значит «как будто»? И они, конечно же, увидятся, и совсем скоро. Да, но все равно попрощаться нужно было как следует, только как именно, Паша не знала. Болели глаза, голова, все тело.

В комнате к ее возвращению, кажется, стало еще холоднее. Луна еще светила, но откуда-то сбоку, украдкой. Паша в странном изнеможении опустилась на кровать. Возможно, она все еще спит или бредит. И старушка, называющая себя ее тетей, ей только приснилась. Что же она наговорила Паше… Длинный такой сон получился, и все еще длится и длится… Потом эта постоянная темнота вокруг, и она даже не подумала включить в комнате свет. Сколько же еще ждать до утра? Паша привычно поискала глазами сумку, чтобы достать сотовый. Сумки не было. Она встала, пошарила в складках одеяла и тут вспомнила. Ну конечно. Когда у тети снимала с себя халат, то, естественно, сняла и сумку.


Она все время что-нибудь забывала в той комнате. Как нарочно. Паша подошла к окну, прислонилась пылающим лбом к холодному стеклу и немного так постояла. Ничего не поделаешь, нужно вернуться, сумка ей нужна. Там деньги, там документы. Надо идти.

На сей раз Паша даже не покосилась на соседнюю дверь, просто прошла мимо. Теперь ей было все равно. А вот и знакомая лестница, наверное, следовало посчитать количество ступенек, чтобы ходить по ней уверенней.

В первую секунду Паша скорее удивилась, чем испугалась, услышав странный звук. Кто-то что-то тащил или… танцевал? Она остановилась, напрягая слух, и тут наверху взвизгнули. То есть это был даже не визг, а какой-то каркающий звук. Может, он даже и не совсем походил на человеческий крик, но только Паша подумала: тетя! Рванулась вперед, охнула от боли в колене и почти на четвереньках побежала наверх.

Двое то ли боролись, то ли исполняли странный танец, прямо в коридоре неподалеку от баобаба. Это было так невероятно, что Паша позабыла про скулящее колено и замерла с разинутым ртом.

– Негодяй! – взвизгнула одна из фигур, и раздался тот самый звук, который уже слышался раньше. Тетя, ну конечно тетя, звучно шлепнула чем-то второго человека по голове.

– Тетя Геля! – крикнула Паша, и пара распалась.

– Я запрещаю… вам… ходить в ночное… время… по коридорам… – Тот, с кем боролась или танцевала тетя, говорил с трудом. Наконец вспыхнул свет, если лампочка ватт в сорок вообще могла вспыхивать, и Паше показалась, что она участвует в съемках фильма ужасов. Вокруг поскрипывали двери, шаркали тапки, призрачные фигуры в одинаковых серых халатах появлялись из полумрака. Кто-то робко выглядывал в приоткрытые двери, не решаясь выйти и посмотреть.

– Все по местам! – отдышавшись, приказал человечек, но не очень громко. Ах, это был Пашин знакомый. Только теперь он на Пашу не смотрел, точно она была прозрачной. Он грозно оглядел фигуры и повторил: – Запрещено нарушать режим, все в свои комнаты!

Его послушались. Тапки зашаркали по линолеуму, призраки возвращались в свои склепы. Какая-то опоздавшая старушка остановилась на полпути и теперь обращалась к тем, кто брел ей навстречу:

– Валя, Катя, кого зарезали? – в голосе бабули слышались нотки ужаса и восторга. Паша будто очнулась, стряхивая с себя привидевшийся кошмар.

– Тетя, что случилось? – Она намеренно игнорировала тетиного «партнера».

– Он напал на меня, он рвал на мне халат! – петушиным голосом ответила та. – Боже мой, кругом одни сумасшедшие и маньяки!

– Воронцова, что вы несете! Немедленно отправляйтесь в свою комнату! – грозно приказал человечек.

– В какую именно? – воинственно спросила тетя, у которой теперь заметно тряслась голова. – У меня здесь нет своей комнаты. И если вы, Антон Юрьевич, стали нападать на людей…