– Мне нужны мои вещи: одежда и рюкзак, – сказала Паша тем тверже, чем неувереннее себя чувствовала. Она вдруг подумала, что с этим все обстоит не так просто. И действительно, мадам свысока взглянула на нее и собрала плохо накрашенные губы в трубочку: «Ваши вещи…»

Честное слово, в ее темных глазах снова промелькнула злорадная усмешка, когда она сообщила, что вещи находятся в ужасном состоянии и вряд ли их можно будет привести в полный порядок. «Не надо было валяться в грязи, как свинья, – читалось на ее откормленной физиономии. – Но Шура постарается…»

Паша усомнилась в том, что некий Шура действительно станет стараться, но сию секунду больше об этом говорить и думать не хотелось. А мадам подняла одну бровь и повела ею в сторону пациента, то есть то ли нетрезвого, то ли обкормленного лекарствами дядьки. И он вдруг обрел чувство равновесия, почти бесшумно попятился и так же тихо прикрыл за собой дверь. Да, это был образчик изумительной дрессировки.

Римма Григорьевна кивнула Паше, и они в полном молчании двинулись по коридору, мадам впереди, а она чуть сзади. Собственно, далеко идти не пришлось, только до последней, третьей двери. Сестра-хозяйка достала из недр своего халата связку ключей и быстро отыскала нужный. У нее были толстые пальцы с длинными широкими ногтями, покрытыми облупившимся лаком, Паша отвела взгляд.

Небольшая темная комнатка оказалась чем-то вроде подсобки: на деревянных стеллажах стопками лежали унылые байковые одеяла, тощие подушки и прочее профилакторное хозяйство. Пашин рюкзачок, сиротливо лежавший на полу у двери, смотрелся здесь чужеродным предметом – грязный бродяжка зашел в дом к добропорядочным гражданам и испуганно жмется у порога.

– Вот, только еще не обсох. – Баттерфляй презрительно кивнула на рюкзак, будто Паша могла его не заметить. – Шура его протерла немного, но вряд ли это поможет. На нем было столько грязи… И вещи еще не высохли, Шура их в котельной повесила.

Не глядя на сестру-хозяйку, Паша взяла рюкзачок и пошла в свою «палату». Да, она сейчас даже этот каземат готова была считать своим, лишь бы не находиться рядом с самодовольно презрительной тетенькой.

Как ни крути, но то, что рюкзак мокрый – это было слишком слабо сказано. Может быть, Шура, как оказалось, женского пола, искупала его в ванне? Паша не без усилия открыла молнию и заглянула внутрь. Итак, книга намокла, зонт не в счет, от всемирного потопа спаслись: конечно же, маленькая сумка-кошелек, свитер, который был надет под куртку, малиновый шарф и… пара шерстяных носков, упакованная в целлофановый пакет. У Паши в холодное время года постоянно мерзли ноги, и, как она ни хорохорилась, спать приходилось в шерстяных носках. Носки Татьяна вязать не умела, и покупались они на рынке у бабушек, причем со знанием дела, чтобы были мягкими, уютными и красивыми. Но их Паша в рюкзак точно не клала, значит, сунула Татьяна. У Паши защипало в носу, но сентиментальное настроение испарилось в одно мгновение, когда она добралась до сотового. Не может быть!

Паша встряхнула бесполезный предмет. Как он мог так быстро разрядиться, почему? И зарядник, конечно, оставила дома, ведь ехала «туда-и-обратно». Это Татьяна предположила – а вдруг придется заночевать? Но Паша и думать об этом не хотела. И вот вам, пожалуйста.

Итак, все было на месте, но вот только лежало как-то не так или она это придумала? Письмо?! Паша непонятно чего испугалась, можно было подумать, что в конверте спрятаны секретные документы. Но конверт лежал именно там, где ему лежать и следовало – в сумочке. И все же… Паша не могла поручиться наверняка, но, судя по всему, чистоплотная Шура мыла рюкзак и изнутри тоже, переворошила все вещи, а возможно, заодно и залезла в сумку, пересчитала деньги.

Деньги! Вот о них Паша вспомнила в последнюю очередь и нервно заглянула в отдельный кармашек. Все в порядке, банк был на месте. И тем не менее теперь ей абсолютно все казалось подозрительным. Что же сказал этот дядька? Что-то такое, что Пашу удивило и немного насторожило.

Она сидела, тупо глядя в разверстое нутро рюкзачка, будто надеясь найти среди своих скромных пожитков нужный ответ. Матери она попробует позвонить по обычному телефону, ведь есть же у них здесь телефон. Маман… что-то такое было связано с ней… или нет, с теткой. Ах да! Этот тип сказал «встретитесь с вашей Ангелиной». Но Паша имени не называла, это точно. Значит, дядька залезал в сумку и прочитал письмо? Нет, это рьяная Шура залезала и потом ему рассказала. А затем снова заклеила конверт, проходимка. Паша достала свои вещички и развесила их на спинках кроватей «проветриться», только комната от этого обрела еще более сиротский и нежилой вид.

Она поднялась и тщательно перевязала пояс на халате, обернула шею шарфом – так теплее, затем с удовольствием влезла в носки. Как там заявила мадам? «У нас без дела не ходят». У Паши было дело, ей нужно было отыскать заведующего этим чертовым заведением и передать ему письмо. Ну и встретиться с тетей, конечно. Отчего-то после короткой беседы с соседом эта перспектива ей казалась еще более туманной. А что, если тетушка окажется совсем ненормальной, как с ней разговаривать? Паша с тоской посмотрела в зарешеченное окно – нет, не тюрьма же здесь, в самом деле, и маман упоминала очень щадящий режим. Паша немного подумала, снова спрятала конверт обратно в сумку и повесила ее себе на грудь, перекинув ремешок через голову. С местной публикой ухо нужно держать востро.

Она осторожно приоткрыла дверь и прислушалась, вокруг было тихо. Интересно, вот ее соседу, судя по всему, все-таки можно свободно ходить по пансионату. Лучше бы он сейчас не встретился. Паша постояла, в любую минуту готовая юркнуть обратно, затем мысленно отругала себя за дурацкие страхи и тихонько двинулась в конец коридора. Как она и предполагала, там была лестничная площадка, и Паша снова прислушалась. Как же здесь тихо, у них что, в это время тихий час?

Лестница оказалась темной и довольно крутой, покрывавший ступеньки линолеум в некоторых местах протерся до дыр. Да, пансионат явно переживал не лучшие времена или это черная лестница? Прикинув, куда лучше двинуться – вверх или вниз, Паша стала осторожно спускаться, приволакивая ногу, тем более что тапки так и норовили свалиться с ног и скатиться вниз самостоятельно. Да уж, Прасковья Хлебникова на трассе скоростного спуска… Она так увлеклась этим непростым и даже опасным процессом, что на время утратила слух и осторожность, поэтому увидела ее в самый последний момент.

В полумраке, держась за перила страшной костлявой рукой, стояла Баба-Яга. Да, было темно, и старуха стояла на ступеньку ниже, но Паша все равно отчетливо увидела приоткрытый рот, даже выступающий вперед кривой клык разглядела. И седые космы, нависающие над крючковатым носом, и косящие злые глазки… Баба-Яга отчетливо цыкнула, и Паша с усилием стряхнула с себя тупое оцепенение.

Она, кажется, икнула и дернулась так, что одна из тапок радостно ринулась вниз, указывая ей дорогу к спасению, и Паша, чудом проскочив мимо ведьмы, бросилась следом, припадая на больную ногу и рискуя сломать себе шею. Впереди нее, точно санки, шустро скользила вторая тапочка. К финишу Паша пришла последней и приземлилась на нижней площадке на четвереньки, запутавшись в длинных полах халата. И что сделала ужасная старуха? Она, видимо, перегнулась через перила, потому что откуда-то сверху проскрипел ужасный голос:

– Не ходют тута больные. Нельзя! Тута персонал ходит! И всё шнырют и шнырют, топчут и топчут. Вот я скажу, я тута убираться не обязана за больными… – голос, сопровождаемый позвякиванием ведра, стал удаляться.

Паша поднялась с четверенек не сразу, постояла, держась за многострадальное колено и дожидаясь, пока успокоится гулко бьющееся сердце, потом подобрала тапки. Ничего себе персонал в этом заведении. Такой же сумасшедший, как и его клиенты. Маман об этом наверняка не подозревает. Но как эта старуха была похожа на ту . Впрочем, почти все старухи похожи друг на друга.

На площадку выходили две двери. Одна из них, судя по всему, вела на улицу. Паша осторожно открыла вторую, не зная уже, к чему ей нужно быть готовой. Перед ней снова оказался коридор, похожий на верхний, только шире и длиннее. И, кажется, здесь противный въедливый запах был ощутим не так сильно.

По коридору взад-вперед ходила немолодая женщина в не по росту длинном затертом халате и внимательно смотрела себе под ноги, точно пытаясь что-то отыскать. На ее пути лежала огромная безобразная тапка, родная сестрица Пашиной пары, и женщина старательно крокодилицу обходила, затем, добравшись до конца коридора, резко, как солдат на плацу, делала поворот и шла в обратную сторону. Во время пируэта линолеум под ее ногами издавал странный писк, и Паша догадалась, что физкультурница босая. На девушку она не обратила никакого внимания.

Паша понаблюдала за маневрами и решила, что тапка в этой ситуации выглядит как-то вызывающе, а сама женщина кажется хоть и немного странной, но вполне безопасной, и решилась спросить:

– Простите…

Та даже не повернула головы, но сделала нетерпеливый жест рукой, мол, не мешай, и продолжила путь. Сбитая с толку, Паша так и осталась стоять с приклеенной улыбкой, затем посмотрела по сторонам и заметила старушку, дремавшую на скамеечке возле стены. Она сидела с закрытыми глазами и при этом едва заметно раскачивалась. Маленькая серая ворона, нахохлившаяся от холода и одиночества. Это у них здесь что-то вроде Арбата, подумала Паша, только на душе веселей не стало.

Стоило ей вспомнить про Арбат, как лица коснулся прохладный воздух. Паша, не веря себе, оглянулась, но нет, ей не почудилось. Из окна в конце коридора через открытую фрамугу в пропитанный смесью запахов коридор задувал ветерок. Ему решетки были не помеха. Паша сделала глубокий жадный вдох, ей казалось, что каждая складка одежды, каждый сантиметр кожи пропитаны удушливым смрадом этой богадельни.