Паша секла, поэтому на вечер засобиралась. Она даже надела «маленькое черное платье», которое года два назад таковым и выглядело на Машке, а на Паше оно было только черным. Но все равно Паша смотрелась вполне прилично, по крайней мере она так думала. До тех пор, пока не явилась на вечер.

После умеренно длинной и нудной торжественной части, которую Паша практически прослушала, Георгий Никитич громко сказал:

– Ну а теперь, дамы и господа, я объявляю костюмированный бал. Катя!

По этой команде Катя из бухгалтерии открыла большую картонную коробку и стала всем в обязательном порядке раздавать идиотские колпачки на голову, накладные носы и бумажные воротники. Для веселья, так сказать.

Паше воротник не достался, опытные сослуживцы расхватали их в первую очередь, зато носы были в избытке, вот один из них, розовый с черными усиками, ей и пришлось напялить. В ней еще тлел дух сопротивления, пока она не увидела Самого с рожками-антеннами на лбу, и только тогда сдалась.

Часа через два Георгий Никитич напоминал красного единорога, потому что рог-антенна, оставшийся почему-то в единственном числе, съехал ему почти на нос, зато у некоторых накладные носы оказались аж под подбородком. Когда назойливый ведущий сообщил, что объявит сейчас имя королевы вечера, Паша не усомнилась, что ею, конечно же, станет Елена Прекрасная. Ничего подобного, королевой объявили главбухшу предпенсионного возраста. После коронования за Пашей погнался кто-то неопознанный с воплями: «Ах ты, зайка моя, дай я тебя поцелую в твой розовый носик!»

Все это время между столиками ходила пара неопределенного возраста: он с гитарой, она – с микрофоном. «Надежда – мой компас земной…» – тянула надсаженным голосом дама и совала микрофон в лица присутствующим, чтобы подпевали. У нее был пустой взгляд и зеленоватое лицо, с которого медленно, но верно осыпались румяна. Потом Паша случайно увидела, как эта зеленолицая торопливо перекусывала в уголке, а ее партнер, встав на одно колено перед королевой-главбухшей, пел в нос: «Очи черрные, очи стррастные…» Когда пара исчезла и началась «дискотека», публика еще больше оживилась и пустилась в пляс.

Позже Паша услышала лишь обрывки разговоров по поводу этого самого «народного единения»: кто кого перепил, кто кого клеил. И вот что она теперь совершенно отчетливо вспомнила, так это фразу Ольги, что уж на артистов Никитич мог бы и раскошелиться, можно было и поприличнее кого пригласить. Вот в прошлом году для них пела сама Ирис или кто-то в этом роде.

Вот оно! Теперь, значит, Машка будет прыгать между столиками раскормленным зайчиком или что она еще будет там делать. И что она будет на этой вечеринке петь? Арию из оперы Бизе, что ли? Или все-таки «Зайку мою»?

По дороге Артем захватил молодого длинного парня с немытыми патлами и с «гитарой под полою», и Паше стало совсем худо – все сходилось. Правда, потом выяснилось, что Маня исполняла романсы. Когда это она успела их подготовить?

Тот парень аккомпанировал, между прочим, очень неплохо, только время от времени загонял темп. Паша подумала, что романсы, пожалуй, не для него, он их «не слышит», как будто торопится. А что касается Машки… Конечно, она – не маман, меццо-сопрано небольшого диапазона, но звучит очень приятно, очень.

Паша ревниво поглядывала вокруг – как принимают сестру? Она все прекрасно понимала – здесь не консерватория, не музыкальный вечер, и все равно нервно сжимала руки: ну как можно жевать, смеяться, разговаривать, когда Маня поет? Особенно ее возмутили два толстых мужика за столиком. Вальяжно откинувшись на спинки стульев, они разглядывали Маню и вряд ли услышали хоть одну ноту. С-скоты… Но потом дядьки захлопали, и один сказал не громко, но очень веско: «Браво!» Это самое «браво» упало как камень в стоячую воду, и от него пошли круги: все вокруг бурно зааплодировали, и тогда Паша их чуть-чуть простила.

Потом такие выступления стали обычным делом: Артем обо всем договаривался заранее, все пробивал, привозил на место и оставался до конца выступления. Может, он и в самом деле хорошо знал свое дело? Вон Машку один раз даже показали по телевизору, правда, вскользь, но это было все равно замечательно. И юная хорошенькая журналисточка из женского журнала взяла у Мани интервью.

Тут Паша, как выяснилось, немного сглупила – журналистка попала на нее, и они сразу договорились о встрече. За это маман устроила Паше нагоняй. Она сказала, что напрасно Артем выпустил это из своих рук, потому что нельзя вот так запросто соглашаться, давать понять, что у артистки масса свободного времени, непременно нужно «согласовывать и утрясать».

Паша расстроилась и повинилась Артему, ну что поделать, если она ничего в этих тонкостях не смыслит? Артем, усмехнувшись, объяснил, что это не тот случай, когда нужно выкобениваться. Рано еще, и за интервью заплачено, так что Паша все сделала правильно. И вообще, сказал Артем без своих обычных шуточек, «такой формат продвигать очень трудно, только не все это понимают». Паша сообразила, что имеется в виду не Машкин формат, а ее репертуар, и пожалуй, маман с сестрицей в качестве шефов будут покруче, чем канувший в Лету Никитич.

Так или иначе, интервью состоялось, и Паша журнал сохранила. Там было как-то удачно сказано про восходящую звезду и творческие планы, получалось, что Машка довольно много и серьезно выступает. В общем, вроде как это Маню обязывало и в самом деле расти профессионально, по крайней мере Паша так думала. Маман тоже постоянно говорила, что это «абсолютно не тот уровень» и годится только для начала, но потом поясняла, что ждет от Артема «серьезных предложений». То есть получалось, что Манин уровень в первую очередь должен был повышать он.

Отныне сама Машка к телефону вообще не подходила, зачем-то поменяла номер сотового телефона, и получилось так, что Паша стала самой настоящей связной между сестрой и остальным миром. Пришлось завести специальный блокнотик и записывать, кто звонит и зачем.

Татьяна обратила на этот блокнотик внимание и подарила Паше толстенькую книжку в кожаном переплете с Пашиной (!) монограммой.

– Ты с ума сошла! – возмутилась Паша и непоследовательно чмокнула Татьяну в щеку. Вообще-то это было немного нелепо: солидный такой органайзер с личной Пашиной монограммой и полным отсутствием записей, касавшихся лично его хозяйки; на каждой странице – передать Маше то, сделать для Маши это…

А на самом деле Паша расчувствовалась не на шутку, только Татьяна ухитрялась дарить ей на дни рождения персональные подарки. Бокал с именем «Паша» она искала довольно долго и сердилась, почему такое хорошее имя днем с огнем не найти.

Маман покупала дочерям какую-нибудь одежду, разного размера, конечно, но совершенно одинаковую по фасону, даже цвет, как правило, был один и тот же. Мане рюшечки и воланы нравились – в них она походила на карамельку в блестящей обертке, а Паша выглядела смешно и нелепо. Поэтому когда она начала это понимать, то подаренные вещи надевать перестала.

Маня выступала, Паша состояла при ней в качестве «помощницы» с очень широким кругом обязанностей, таким широким, что сама она весьма смутно представляла его границы и очертания. И вот тут произошло событие, потрясшее их вполне наладившуюся жизнь.

Паша вечером пришла домой и поняла, что в ее отсутствие в квартире произошло по меньшей мере десятибалльное землетрясение. Что именно случилось, она не знала, но ощущение ужасной грозы буквально витало в воздухе, его можно было почти потрогать рукой. Из кухни появилась почему-то не ушедшая домой Татьяна с полотенцем в руке, и Паша даже попятилась от нее, вспомнив тот, другой день и ужаснувшись. Но Татьяна с таинственным видом потащила ее за собой, плотно прикрыла дверь кухни и велела:

– Сиди тихо пока, я тебя потом покормлю.

– А что, что случилось?

– А то и случилось, что Марина Андревна все узнали.

– Что узнали?

– А то и узнали.

– Да говори же, наконец! – почти закричала Паша.

– Тс-с… Анатолий Юрьевич-то с нашей закрутил.

– Что закрутил? С какой вашей? – Паша ничего не понимала.

– Ясно с какой, – сердито зашептала Татьяна, – у нас одна вертихвостка такая, прости господи. Даже мать не постеснялась…

– Кто?!

– Вот заладила: что да кто, ясное дело кто – Марыя.

– Маня?!

– Дак я же тебе битый час толкую!

– Ты что придумала? Они, он ей просто помогает… этого не может быть!

– Я придумала?! Марина Андревна тоже придумали? Ей позвонил кто-то, а может, и сама увидала, только точно это, Пашенька.

– А ты откуда знаешь? Ты что, видела? – Паша во все глаза смотрела на Татьяну. Может, она пьяна или тронулась умом?

– Нет, в доме ни-ни, только я не дура и не слепая… – оскорбленным тоном сказала Татьяна и стала обмахиваться полотенцем.

– А… где они? – тупо спросила Паша и испугалась, что услышит какой-нибудь ужасный ответ.

– Да кто знает, – очень обыденно ответила Татьяна. – Вертихвостка вроде ускакала на ту квартиру, куда она всегда скачет, а Анатолий Юрьевич… да кто знает, Марина Андревна его выгнали. Вот ведь, какие люди, Пашенька, бывают. Ты с ними по-хорошему, силы на них тратишь, а они тебе же и напакостят.

Паше страшно было спрашивать, как все это пережила маман, но она все-таки решилась. Татьяна пожала плечами.

– Ну ясно, как. Три или четыре вазы побили, сервиз, потом часы, те, что он им в позапрошлом месяце подарил… Стекла ужас сколько, да еще…

– Да я про нее спрашиваю, а не про стекло. – Паша снова повысила голос, и Татьяна испуганно махнула на нее рукой, оглянувшись на дверь.

– Ничего, отойдут, побушевали, и ладно. Я им капелек накапала, отойдут.

Паша Татьяне не поверила. В их доме произошла катастрофа. Машка сделала ужасную вещь, которую не исправить, тем более с помощью каких-то там капелек Но оказалась права не она, а Татьяна – мать в самом деле «отошла». Правда, как будто окаменела лицом и редко выходила из спальни, но все равно этот удар она переносила стойко.