Ирэн Фрэн - Набоб

— Какая откровенность! — рассмеялась Сарасвати. — Я видела больше крови, чем ты, лекарь, и я хочу еще! Посмотри на этого ребенка на стене! Это не твой никудышный Христос, который прощает и подставляет левую щеку! Это мой сын, единственный, который у меня выжил. Но его убили, как на бойне! — Она опять громко расхохоталась. — Ты мне нужен, Визаж. Если бы не это, я давно велела бы посадить тебя на кол… Бедный лекарь… Так ты не понимал, что это я управляю Угрюмом? Но пришло время сказать тебе: я должна все знать о Мадеке. Все новости ты будешь сообщать мне, а не моему супругу. Будешь ли ты говорить ему правду или врать — это неважно. Но ты теперь мой человек, понял? Мой человек… Поклянись, что ты будешь докладывать мне обо всех курьерах из Шандернагора.

— Я если Мадек потерпит поражение?

— Что будет потом — это мое дело.

— Не пойму, царица, хочешь ли ты — его счастья или его гибели.

— Только боги могут решать, Визаж. Исполни же мое желание. Что касается Угрюма, я хочу, чтобы ты сообщал мне обо всех изменениях в его состоянии. Поклянись!

Визаж опустился на колени и коснулся головой пола, как предписывал ритуал. Когда он поднял голову, она с нежностью наклонилась над ним, и он разглядел на ее груди старый, позеленевший амулет. Заметив его удивленный взгляд, она рассмеялась.

— Это, лекарь, уже совсем другая история, и она не для фиранги!

Визаж понял, что пора удалиться.

Ошеломленный, он долго бродил по галереям и размышлял. Наконец он пришел к выводу, что великолепно сыграл свою роль. Разве человек из Шандернагора не советовал ему использовать ради победы «все могущественные силы, которые только есть в Индии»? И какое ему дело до царицы Сарасвати, если все это в конечном счете послужит интересам Франции! Он убедился в том, что она по-прежнему любит Мадека. Но кое-что его настораживало: испуг Угрюма, когда он обнаружил, что его болтовню о саньяси подслушали из-за ширмы, и особенно амулет с изображением чудовищной Кали.

От времени муссона до зимы 1772 года

Мадек не мог дождаться, когда кончатся дожди. Он думал, что именно по этой причине император до сих пор не призвал его к себе. Наконец, Мадек поборол свою гордость и сам написал Моголу и предложил свои услуги.

«Великий человек своей нации…» — Эти слова из письма Шевалье не выходили у Мадека из головы. Особенно ему нравилось слово «нация», напоминавшее о его туманной родине. Не об улицах Кемпера, не о тех местах Бретани, которые с детства мелькали в его снах, а скорее о части его самого, позволившей ему, простолюдину, не только оправдаться в собственных глазах за то, что когда-то облил грязью дворянчика, посмевшего отнестись к нему с презрением, как к твари, родившейся под забором, но и самоутвердиться, добиться славы и богатства. Но все это было весьма далеко от Индии. Ожидая ответа от Могола, Мадек утратил интерес к окружающему миру. Иногда он выезжал верхом за пределы Бхаратпура и подолгу смотрел на тянущиеся до горизонта размытые дождями дороги, надеясь увидеть гонца. Но тщетно. Даже праздник Джанмаштами, день рождения Кришны, оставил Мадека равнодушным. Весь город ликовал. В каждом доме готовили пироги из рисовой муки, замешанной на молоке, и засахаренные фрукты; юноши и девушки флиртовали и качались на качелях, подобно божественным влюбленным. И в храмах и в домах люди читали священные стихи о жизни Кришны, рассказывали о его победах над демонами и над деспотичным раджей Кансой, о том, каким шалостям он предавался во Вриндаване, о девицах, которыми он овладевал, когда они купались в реках, о ревности Радхи, сходившей с ума по своему синеликому супругу, и, наконец, о том, как он принес в жертву свою телесную оболочку ради всеобщего благоденствия.

Мадек посмеивался над этим. У него в мыслях была одна только война.

Между тем в его дворце тоже царила праздничная суета. Бегум Мадек возносила молитвы Деве Марии и готовила для Девы скромные дары — засахаренные фрукты и рисовые пироги, чтобы она защитила очередное дитя, которое бегум носила в своем чреве. Мумтаз украшала себя перед зеркалом, готовясь к встрече с возлюбленным Мадеком.

Он приходил к ней каждый вечер. Его грустный взгляд, его озабоченное лицо вызывали у нее тревогу. Но Мадек ничего не говорил ей о причинах своей печали. Тогда она попыталась развлечь его:

— Мадек-джи, повсюду царит любовь, а ты грустишь! Хочешь, я покажу тебе искусство Девадаси, искусство храмовых проституток. Я многому научилась в доме развлечений.

Он не оттолкнул ее. Утром они даже продолжили свои игры в саду, на новом ковре. Мумтаз удалось его немного развеселить, но она видела, что он по-прежнему чем-то озабочен.

Однажды вечером, когда в Бхаратпуре перестало пахнуть рисом и молоком, что означало окончание торжеств, у ворот дворца появился смешной толстячок, который назвался купцом из Дели. Нетрудно было догадаться, что этот человек вовсе не тот, за кого себя выдает, не торговец дынями и фисташками. Светлая кожа, раскосые глаза, утонченные манеры выдавали в нем могола, причем знатного происхождения. Мадек велел привести его в свои покои. Аудиенция длилась всего несколько минут. Толстячок преподнес Мадеку мешочек с четырьмя тысячами рупий в счет причитающихся ему сорока тысяч, металлический футляр, в котором оказался патент на титул набоба, а также письмо от главнокомандующего Могола. В нем говорилось, что император принимает предложение фиранги и его короля. Титул набоба, присваиваемый господину Мадеку, вступит в силу в тот час, когда он приедет в Дели. Это будет торжественно объявлено миру, защитой которому является Великий Могол. Мадека ждут.

— Не позднее, чем через два месяца! — добавил псевдоторговец.

— Договорились, — ответил Мадек.

В тот же вечер Мадек велел позвать Мумтаз.

— Я хочу еще раз насладиться искусством Девадаси.

Она с удовольствием исполнила его желание, отметив, что настроение его значительно улучшилось.

На следующий день Мадек объявил своим солдатам, что решил оставить службу у раджи джатов. Но сделать это было не так-то просто. Основная часть его войска, которой командовал бретонец Керскао, стояла лагерем в двадцати милях от города. Мадек отправил туда караван с домочадцами, слугами и самым ценным своим имуществом — драгоценными камнями и золотом, коврами, тканями и посудой. Сам же с сотней воинов выступил навстречу джатам, которые, узнав о его измене, забили тревогу.

Мадек не далеко отъехал от своего опустевшего дворца, когда отряд джатов преградил ему путь.

— Раджа приказывает тебе явиться в Диг, — прокричал начальник стражи. — Он требует объяснений по поводу твоего отъезда.

Чтобы выиграть время, дать возможность каравану, Корантену, всем своим богатствам и женщинам беспрепятственно добраться до лагеря, Мадек начал переговоры. Он долго и велеречиво произносил приветствия и изъявления почтения. Суровый джат был польщен и чуть было не поддался на эту уловку, но вдруг в свете факелов разглядел внушительных размеров тюки в обозе Мадека. Это было всего лишь армейское снаряжение, но в душе джата вспыхнула алчность.

— Схватить этого шакала! — заорал он.

Мадек приказал своим людям погасить факелы и открыть огонь. Отступив за обоз, они целый час отстреливались, а когда джаты начали уставать, Мадек дал знак отходить. Теперь он думал только о Корантене, о своих сундуках с золотом и о бриллианте из Годха. Джаты не давали им возможности оторваться. Тогда Мадек, пропустив обоз вперед, велел своим всадникам развернуть коней и повел их в атаку. Он не мог сказать, сколько длился этот бой. В темноте трудно было понять, на чьей стороне перевес.

— Ракшас, ракшас, ты меня не одолеешь! — кричал Мадек, нанося смертельный удар противнику.

— Ракшас, ракшас! — не понимая этого слова, повторяли за ним солдаты.

За два часа до рассвета отряд Мадека добрался до своего лагеря. Все сомнения были отброшены. Теперь Мадек был уверен, что станет великим человеком своей нации. Он впервые был горд тем, что он француз. Горд и счастлив. Приказав трубить общий сбор, Мадек воспользовался передышкой, чтобы понюхать табаку, и достал из кармана подарок Сен-Фрэ. «Вот так возродится Французская Индия», — подумал Мадек и подмигнул даме, изображенной на табакерке.

…Несколько дней его войско продвигалось вперед беспрепятственно. Правда, теперь, когда к нему присоединился караван, оно больше походило на кочующий базар. До владений Могола оставалось всего три лье. Казалось, что единственным препятствием на их пути было небольшое болото, за которым расстилалась огромная пустынная равнина. Мадек не смел поверить в свою удачу. Он уже приказал переправляться через болото, когда увидел, что на них мчится туча всадников. Они атаковали на индийский манер, беспорядочно. Разглядев их знамя, Мадек вздрогнул — это опять были джаты. Значит, в любую минуту на каком-нибудь холме может появиться черный человек на рыжем коне. Но почему-то Мадек был уверен, что выиграет и эту схватку. Он приказал развернуть пушки и повел солдат в атаку.

— Ракшас! Ракшас! — кричал Мадек, нанося удары направо и налево.

Вокруг ревели раненые слоны, ржали агонизирующие лошади, стонали умирающие люди. Между тем Мадек все время искал глазами черного всадника на рыжем коне, но так и не увидел его. Внезапно руку Мадека обожгла боль, его левый рукав обагрился кровью. Он на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, то чуть не столкнулся с Керскао. Тот тоже был ранен. По его лицу текла кровь.

— Надо поднажать! Они отступают, Мадек! — орал Керскао. — Пусть караван переправляется. Пушки его прикроют.

Джаты действительно отступали. Через несколько минут они исчезли за холмами. Мадек подсчитал свои потери: около пятидесяти убитых — в основном сипаи.