Ирэн Фрэн - Набоб

К большому разочарованию Уоррена, в досье не было сказано, есть ли у нее дети, сколько ей лет, красива ли она и есть ли у нее какие-нибудь затаенные обиды.

— Лучшие времена шпионажа позади, — проворчал он. — Надо будет навести в этом деле порядок. Компания не умеет использовать индийцев. Ах, Рам, Рам… Надо будет как можно скорее разыскать его.

О своем лучшем агенте Гастингс сохранил только самые приятные воспоминания. Уоррена всегда волновало тело индийца в облегающем дхоти, его покачивающиеся при ходьбе бедра. Внезапно Уоррен понял, почему его так тянуло в Бенгалию. Поставленная им цель, желание сделать эту страну английской собственностью, была всего лишь предлогом. На самом деле только здесь он мог дать волю своим страстям, которые так долго в себе подавлял. Он искал чувственности, наслаждения, праздников, которые превращаются в оргию. Он признался себе, что боится французов именно потому, что они могут помешать ему в этом…

Третьим в списке был Шевалье, управитель фактории Шандернагор. Агенты Гастингса перехватили несколько его тайных писем во Францию. В большинстве из них Шевалье сообщал о пустячных закулисных сделках, но, судя по его последнему донесению, он вошел в контакт с каким-то французским авантюристом, который уехал на север Индии.

Север Индии… Земля, о которой мечтают пресловутые маратхи… Сен-Любен… Внутренняя Индия… «Черт побери! — Уоррен стукнул кулаком по столу. — На этот раз Франция поведет наступление из внутренних районов Индии. Сен-Любен и Шевалье — связные, эмиссары, шпионы. Угроонг собирает войска. Угроонг и, возможно, тот французский авантюрист, о котором упоминает Шевалье».

Уоррен перечитал донесение, касающееся этого авантюриста: ему около тридцати пяти лет, он женат на дочери франци и обладает большим состоянием, которое сколотил во время сбора налогов. Недавно служил у рохиллов, потом ушел к джа-там. Известно, что между ним и Угроонгом существует некое соглашение. Правда, они ни разу не встречались. У француза есть дочь и любимая жена, есть небольшой гарем, и время от времени он принимает у себя отца Венделя.

— Ах, Вендель, Вендель, — улыбнулся Гастингс. — Как удачно он обделывает свои дела…

Но Уоррен не стал вносить Венделя в свой список, хотя и сомневался в его полноте. Он обмакнул перо в чернила и написал имя упомянутого авантюриста: Мадек.

Уоррен перечитал список. Четыре имени. Надо будет разузнать об этих людях побольше. Внезапно его охватило странное чувство. Рам! Рам! Он больше не думал о Мариан. Он позвонил в колокольчик и приказал приготовить постель.

Прежде чем заснуть, он решил почитать «Бхагавадгиту». Таким образом он совершенствовался в санскрите. Он открыл книгу на том месте, где остановился накануне:

Это мудрое изречение не тронуло душу Уоррена. Всю ночь он мечтал о Раме.

12 января 1772 года

Мариан Имхоф готовилась к встрече Гастингса, сидя посередине гостиной на низком табурете. Она отдавала приказания слугам, наслаждаясь своей властью над ними. Нескольких женщин она отослала на кухню, других — на берег реки, теперь ее распоряжений ожидали мужчины: вышивальщики, штопальщики муслина, чистильщики ковров, садовник, управляющий и даже юный художник. Все они боялись ее, все, кроме художника.

Раз в неделю Мариан созывала к себе всю прислугу, торжественно усаживалась в центре комнаты, подобно махарадже перед дорбаром, и устраивала им разгон. Ради этого она даже выучила бенгальский. Вид согбенных спин, возможность унижать доставляли ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Но прежде чем занять такое положение, она десять лет прожила с одним обедневшим бароном, за которого вышла замуж только потому, что он пообещал привезти ее в Индию, из которой ей когда-то пришлось бежать в Европу. Разумеется, она знала, что ни во Франции, ни в Германии, ни в Англии ее не ждет ничего хорошего. Но после того, как ее бросил Сен-Любен, этот великолепный, неподражаемый Сен-Любен, у нее не осталось другого выхода. Даже теперь, когда ее сердечная боль утихла и она наконец обрела покой в доме Гастингса, Мариан не могла без дрожи вспоминать о Сен-Любене. Впрочем, стоит ли жалеть о тех временах? Благодаря любви губернатора ей стала подвластна вся Индия. По правде сказать, его чувство к ней можно было назвать любовью только условно. Она поняла это при первом же поцелуе: он обнимал слишком методично, «чтобы не переборщить», как выразился бы Сен-Любен. В постели Гастингс оказался таким же сдержанным. В общем, он был весьма посредственным любовником. Но одну его слабость Мариан сразу же научилась использовать с выгодой для себя: он желал, чтобы им восхищались. Амбициозный Гастингс сделал карьеру и стал жить на широкую ногу. Когда он предложил ей переехать к нему, Мариан, не задумываясь, оставила мужа и детей. Через два года Гастингса назначили генерал-губернатором. Вся Индия теперь у его ног. «Значит, справедливость существует, — думала Мариан, разглядывая в падающем через дверь свете солнца отрез муслина. — После стольких лет скитаний я наконец добилась счастливого и спокойного союза». Но Калькутту она не любила. Здесь все неправильно, все не так, как надо. Эта вечная грязь, против которой оказываются бессильными все ее труды, — остается для нее неразрешимой загадкой. Сколько нужно усилий, чтобы содержать дом в полном порядке. Она ни за что не призналась бы себе, что, заботясь о своем домашнем очаге, подражает призраку, который порой приходит к ней в снах, — Жанне Карвальо. Она предпочитала думать, что главная ее цель — угодить Гастингсу, который считал, что белый человек может установить свое господство во всем мире не только с помощью оружия, но и с помощью порядка.

Внезапно она услышала шум за окном и по быстрым шагам на гравийной дорожке узнала Гастингса.

Уоррен буквально взлетел по лестнице:

— Моя королева! Мое сокровище! Моя богиня!

Когда рядом не было посторонних, он не стеснялся быть сентиментальным. Она улыбнулась и протянула ему руку:

— Вы мне льстите.

Это игривое обращение на «вы» являлось всего лишь намеком на то, что между ними долгое время не было интимной близости.

— Как ваше здоровье, мадам? — спросил Гастингс, осыпая поцелуями ее руку. — Вижу, Бенгалия пошла вам на пользу. А говорят, здешний климат вреден для здоровья…

Он схватил ее руку и покрыл ее поцелуями. Мариан вздохнула:

— Вреден вовсе не климат, а слуги, Уоррен, слуги! Какое убожество! Здесь просто невозможно нормально вести домашнее хозяйство…

— И все же вы великолепно устроились.

Всплеск его чувств длился всего лишь минуту. Только что он обнимал ее за талию, а теперь обводил взглядом дом. Но все же он подарил Мариан еще один нежный взгляд. Да, он отдыхал рядом с этой женщиной, которая всегда ждала его, в любое время дня и ночи, верная, открытая и спокойная.

— Ты, наверное, хочешь чаю? — сказала она.

Он не стал отвечать, потому что и без этого было ясно, что она угадала его желание.

— Ты великолепно обставила дом.

Он говорил совершенно искренне. В этом доме он не увидел ничего, что бы его раздражало. Здесь не было мрачных, неряшливых интерьеров, свойственных калькуттским домам, где сломанные диваны соседствовали с дорогой мебелью и безвкусными картинами. Здесь царил порядок, и Уоррен был в восторге. Этот большой дом с белыми колоннами вовсе не казался массивным. В нем все было изящно и соразмерено.

Уоррен вышел на площадку перед домом и осмотрелся. Он не помнил, чтобы при доме был парк. Стало быть, это дело рук Мариан.

— Мне нравится этот сад.

Вышедшая следом за ним Мариан покраснела от удовольствия:

— У меня почти не было времени им заниматься. Успели сделать только террасы. Позже здесь будут и оранжерея, и ботанический сад, и теплицы, и манговая роща… И орхидеи. Может быть, даже зверинец.

Он одобрительно кивал. Как ей пришла в голову мысль об этих симметричных клумбах, о прудах, о рядах живой изгороди, убегающих вдаль к реке? Он вспомнил, что, уезжая из Мадраса, оставил ей очень ценную коллекцию могольских миниатюр. Выходит, стараясь угодить ему, Мариан скопировала планировку могольских садов. Может быть, она его действительно любит?.. Это открытие могло бы на мгновение тронуть сердце Уоррена, если бы в этот момент он не услышал за спиной позвякивание фарфора. Он обернулся. Мариан ожидала его возле двери вместе со слугой, державшим поднос с чайным сервизом. Она жестом пригласила Гастингса следовать за ней. Он вошел в гостиную быстрым шагом судебного исполнителя, мысленно проинспектировал ее, перечислил все, что она сделала для того, чтобы угодить ему. Лакировка, серванты, тонкий фарфор, новые эстампы, легкие, миниатюрные безделушки из нефрита — она собрала здесь именно то, что он любил, о такой англо-индийской гармонии он мечтал со времени отъезда из Англии. Получился новый, одновременно европейский и экзотический тип красоты. И он отнюдь не контрастировал с внешним обликом дома, скорее наоборот. Посреди гостиной, рядом с низким табуретом, стоял инкрустированный перламутром ящичек с принадлежностями для шитья. Из него выглядывали разноцветные шелковые мешочки, что придавало всей комнате оттенок очаровательного неглиже, без которого она показалась бы несколько абстрактной, может быть, даже интеллектуальной.

Слуги принесли свечи. Мариан подала чай, предложила губернатору партию в шахматы, вырезанные по модели, недавно произведшей фурор в Калькутте: стоявшие друг против друга изящно исполненные фигурки из слоновой кости изображали английскую армию и батальон индийцев. Раджи и военачальники были за королей, вместо ладей стояли слоны и пушки, пешки изображали сипаев. Партия длилась недолго. То ли из-за усталости, то ли из желания вновь угодить Гастингсу, Мариан допускала ошибку за ошибкой. Губернатор, уступивший ей белые фигуры, — то есть англичан — внезапно прервал игру: