Вот и Мадек думал, что женился на Рахили. Благодаря напитку Мумтаз он несколько раз познал Марию Анну, что не случалось с ним уже давно. А малышка под воздействием напитка ответила на его ласки. У дочери папаши Барбета действительно не было никаких изъянов; пушок там, где должен быть пушок; округлости там, где должны быть округлости; и теперь открыто то, что должно было быть открыто. В ее лице не было ничего такого, что заставило бы отвести взгляд. Но у Марии Анны, как у Лии из Библии, был тусклый взгляд. Мадек понял теперь, что означали слова повитухи: «Твоя невеста — Хастини» — и почему Мумтаз тогда посмотрела на него с сочувствием — он давно рассказал о своей любви к владычице Годха. Хастини, женщина третьего ранга, чуть лучше Шахини, говорит Кама-Сутра, священный текст о любви, который цитировала повитуха.

Нежная, очаровательная Мария Анна, несмотря на свои тонкие черты, на бледную кожу, на толстую косу, на пышную грудь и нежную йони, да, несмотря на свою юность, Мария Анна в сравнении с Сарасвати Падмини казалась заветренным лукумом. Обыкновенная, обыкновенная, она была до невозможности обыкновенная.

Мумтаз проснулась.

— Ты доволен, Мадек-джи? — улыбнулась она.

— Да, прекрасная Мумтаз.

Но она догадалась, что он пытается скрыть от нее свое разочарование.

— Она родит тебе хороших детей, Мадек-джи.

— Да, конечно.

— Я дам тебе еще эликсира.

— Не будем больше говорить об этом. Важно, чтобы она была нежной и покорной.

— Она такая и есть. — Мумтаз подвязала свою косу и повторила: — Она родит тебе хороших детей.

— Хороших детей, — пробормотал Мадек. — Хороших детей… — Теперь он очень сожалел о том, что не оплодотворил чрево Сарасвати, чтобы она родила ребенка, который напоминал бы о слиянии их тел. — Да, ребенка… Надеюсь, что она не бесплодна.

Мадек позвал слуг и велел отвезти Барбету покрывало с брачного ложа, в обмен тот вернул ему бриллиант.

На следующий день Мадек вместе с женой отправился на север и поселился в старом караван-сарае города Барейли, где решил переждать сезон дождей. Когда небо очистилось, он ненадолго съездил к своему тестю в Лакхнау, где установил связи с банкирами и закупил новые пушки. По возвращении он узнал от Мумтаз, что Мария Анна беременна. Эта новость ошеломила его, но не успел Мадек разобраться в своих чувствах, как ему доложили о прибытии посла из страны джатов. Этот человек сообщил, что отряды мелких тщеславных раджей совершают набеги на территорию джатов и что всем этим манипулируют англичане.

— Мой хозяин просит тебя приехать, — сказал посол.

— Мне и здесь хорошо, я никуда не поеду. А кто, собственно, твой хозяин?

— Махараджа Бадан Сингх.

— Я его не знаю. — Мадек на минуту задумался. — Страна джатов… А нет ли среди вас фиранги?

— Есть, Мадек-джи.

Разозлившись, Мадек схватил посла за шиворот.

— Что же ты не сказал об этом раньше, старый шакал! Ты боишься назвать имя твоего хозяина?

— Ты ошибаешься, Мадек-джи, мой хозяин вовсе не тот, о ком ты подумал.

— Кто же он?! — заорал Мадек.

— Это женщина, — ответил посол. — Ее зовут Сарасвати.

Мадек остолбенел. Три дня он совещался с посланником в секретной комнате караван-сарая, а потом объявил о том, что он покидает рохиллов и уходит к джатам.

ГЛАВА XXI

Где-то в море между Мадрасом и Калькуттой

Январь 1772 года


Уоррен Гастингс положил перо и, вздохнув, посмотрел в иллюминатор. Он был счастлив: море светлело день ото дня. Из темно-синего, каким оно было вчера на широте Мадраса, оно превратилось в голубое, правда мутноватое, что свидетельствовало о приближении к дельте Ганга.

Значит, скоро Калькутта. Наконец-то Калькутта, после стольких лет лондонской ссылки. Калькутта, в которой его ждет одна женщина. Может быть, не самая красивая в мире, но, несомненно, восхитительная, и главное, соответствующая представлениям Уоррена о счастье.

Уоррен вернулся к своему письму, перечитал последнюю фразу. Он писал другу, вернее родственнику, которого растрогало его бедственное положение и побудило оказать ему помощь во время его пребывания в Англии. Вспомнив, в какой нужде ему пришлось жить, Уоррен чуть было не усомнился в реальности своего нынешнего счастья. Разве кто-нибудь мог тогда представить, что ему удастся сколотить состояние в Ост-Индской Компании? В отличие от Клайва, вернувшегося в Англию с карманами, полными бриллиантов, большинство агентов Компании имели такой мизерный доход, что вынуждены были снова обивать пороги Вестминстера, выпрашивая разрешения вернуться в Индию. Гастингс понял, как далеко увели его иллюзии. Денег, заработанных в Бенгалии, только-только хватило на приданое для сестры. Теперь, оставшись без средств к существованию, он, как и сотни других просителей, надеялся на чиновников из колоний. Но ответом на все их ходатайства было, как правило, молчание. Даже совершенно бескорыстный проект Гастингса постигла та же участь. Его идея учредить в Оксфорде кафедру персидского языка вызывала у чиновников лишь скептическую усмешку. Двери закрывались перед ним одна за другой. Его жилища становились все более и более тесными. В один прекрасный день он оказался в каморке на чердаке. Подобно лондонскому докеру, ему приходилось спать на соломенном тюфяке. Нищета подавляла все сильнее и сильнее. И тогда он обратился к своему единственному защитнику Сайксу, который не постеснялся написать Клайву: «Нужно отправить Гастингса в Индию, иначе он превратится в уличного попрошайку».

В 1769 году Гастингс отплыл в Мадрас, вторую английскую факторию, где его ждала довольно посредственная должность управляющего по экспорту товаров. У него даже не было денег, чтобы купить себе колониальную одежду, но все равно он был счастлив: Мадрас — это первая ступенька на его пути к власти. Так и произошло. Теперь, направляясь в Калькутту, он ощущал такую же радость. Вот уже два года, как Индия вернула ему вкус к жизни. Во время путешествия в Мадрас он познакомился на корабле с очаровательной Мариан и ее супругом господином Имхофом. Когда Имхоф заболел, она заботилась о нем с такой чувственной нежностью, что покорила сердце Гастингса. По прибытии в Индию он продолжил знакомство с этой четой, а как только его финансовое положение улучшилось, выкупил Мариан и ее мужа. Да-да, выкупил, оплатив стоимость бракоразводного процесса и дав деньги на воспитание их детей. Причем господин Имхоф отнесся к этому вполне благосклонно и даже обязался выполнить условие, поставленное ему Уорреном, — вернуться в Германию и получить благословение на развод, произошедший из-за несходства характеров. Ведь Уоррену, как ведущему функционеру Ост-Индской Компании, не пристало вступать в греховные отношения с замужней женщиной. Добродетель, главное добродетель! Ведь его назначили президентом Совета Бенгалии именно за то, что он изгнал оттуда всех заблудших овец! Добродетель вела Гастингса к власти. Приказы из Вестминстера были однозначны: пресечь заражение соотечественников индийским безумием, строить новую Индию по английскому образцу.

Уже спустя полчаса после того, как он возжелал Мариан, стало ясно, что она отдастся ему, соблюдя только необходимую отсрочку, которую навязывают условности галантных игр. Не потому ли он и выбрал ее, несмотря на то что в ней оставались лишь отблески былой красоты? Ее легкость, ненавязчивая нежность, этот модный меланхоличный вид… И главное — то, что французы называют доступностью. Мариан была удивительно доступна, даже в еще большей степени, нежели монашки Бирнагора. Правда, ее раскрепощенность и искушенность в любви впоследствии вызвали у него пресыщение. Но теперь для него были ценнее покорность и преданность, ведь они свидетельствовали о том, что Мариан любит его. Какое туманное, лживое прошлое скрывается за этим? Уоррен предпочитал ничего о нем не знать…

Он быстро дописал письмо и обратился к донесениям агентов. Перечитав их несколько раз, Гастингс задумался.

Итак, война угрожала с двух сторон; с севера наступали маратхи, мечтавшие создать великое индуистское царство на развалинах могольской империи. Время от времени они заключали союз с императором против англичан. Но это было еще не самое худшее. На юге тоже начались волнения. Некий мусульманский авантюрист Хайдар Али захватил Майсур и угрожал Бомбею. То, что эти два противника когда-нибудь объединятся, было маловероятно. Но одно обстоятельство насторожило Гастингса. И в донесениях, полученных с севера, и в донесениях, присланных с юга, упоминалось имя одного француза.

Непостижимо! Неужели французы до сих пор не поняли, даже после Семилетней войны, что не созданы ни для войн на отдаленных территориях, ни для морских приключений, ни, тем более, для торговли? По Парижскому договору, исключительно из учтивости, за ними сохранили пять жалких факторий. И вот они вновь отстроили этот бестолковый город Пондишери, а теперь еще питают надежду на то, что смогут опять вести военные действия в Декане!

Даже если французские затеи всего лишь очередная химера, нужно составить список всех участвующих в них лиц, ведь каждый из них может представлять опасность для Англии. Он взял чистый лист бумаги и написал на нем упомянутое в последних донесениях имя — Сен-Любен. Этого человека агент описывал как «относительно молодого и весьма приятной наружности». Несомненно, это экстравагантный мужчина, горячая голова: ведь агент упоминает, что он прибыл в Майсур «вместе с караваном», то есть пересек иранские и аравийские пустыни, подвергался опасностям в афганских землях. Бесстрашный путешественник. И, как говорят, вхож в кабинеты Версаля.

Вторым в списке значился Угроонг. Уоррен ничего не знал о его новой супруге и обратился к досье: «Царица Сарасвати — набожная католичка, как и ее супруг. Говорят, что до заключения брака с Угроонгом была враждебно настроена к англичанам. Но подтверждений этому нет. Известно только, что, несмотря на принадлежность к римско-католической церкви, она посещает некоторые отдаленные храмы, в которых приносятся жертвы языческим божествам».