— Бхавани…

Сарасвати чуть покачнулась, но Мохини безжалостно продолжала:

— У него была рана в животе… Ты поднялась, он вложил твою руку в свою рану и сказал: «Отомсти за меня, отомсти за меня, фиранги!»

— Алхимику…

Мохини рассмеялась сухим, жестоким, надтреснутым смехом:

— Ты так думаешь? Вот что раджа сказал дальше: тому, на которого ты жаловалась вчера, что он покинул тебя на три часа! «Годх погибнет, погибнет. Этот фиранги… Твой сын…» Он протянул тебе меч и указал на стоящего на дворе слона. Ты схватила оружие. Повсюду была кровь, кровь на нем, на постели. Кровь на тебе. А потом…

— Мадек-джи?

— Фиранги стоял позади раджи, повернувшись к тебе спиной. Он тоже истекал кровью. Он упал на землю! Вот видишь, Сарасвати! — ликовала Мохини. — Первый дождь — это еще не муссон!

В этот момент загрохотал гром и небо почернело. Большие капли застучали по дорожкам.

— Так-то! Ты ошибаешься, — вскричала Сарасвати. — Это придуманные видения, Мохини. Женский вздор! Возвращайся в зенану!

Мохини повернулась и устало поплелась в зенану. «Она постарела, — подумала Сарасвати. — Нельзя ей больше рожать, ее тело в плохом состоянии, и она бесится оттого, что утратила остатки красоты. Зенана вредна для женщин, вредна, она опаснее яда».

Она была рада, что сбежала оттуда.

— Он скоро вернется… Мадек-джи!

Она десять раз тихо повторила его имя. Ливень становился все сильнее, он был мощнее первого дождя и продолжался четыре часа.

* * *

Мадек вернулся через десять дней. Его приезд был для Сарасвати неожиданным. Со времени его отъезда не переставая шел дождь, долгие и обильные ливни сопровождались раскатами грома, и за десять шагов уже ничего не было видно. Стены дворца постепенно отсыревали, повсюду распространялся тошнотворный запах гнили. Из влажной почвы пробивались новые ростки, зазеленели даже скалистые склоны вокруг крепости. Снова залепетали попугаи, запели кукушки, зачирикали воробьи. На холмах проснулись обезьяны; проснулись и змеи, и говорят, они уже погубили нескольких несчастных, которые спали под деревьями. Но в основном люди радовались; истомленная жаждой земля оживала, дожди обещали быть долгими. Каждый устраивался там, где чувствовал себя счастливым.

Цветные стекла дворца и украшающие его потолки маленькие серебряные зеркала запотели. Глаза Сарасвати часто останавливались на них, она забывалась в бесцельных мечтаниях, и ее глаза увлажнялись. Она становилась рассеянной и вела себя непредсказуемо. Но от этого она не переставала быть прекрасной, прекрасной, как муссонные дожди, думал брахман, наблюдая за ней.

Годх дремал. В это время года купцы не приезжали больше, и ювелиры работали не так споро. Раз не было торговцев, не было и новостей. Как только прекратилась жара, исчезли и беспокойные летние слухи. В этом году войны не будет, говорили старые огранщики алмазов, и их слушали, потому что только старые огранщики алмазов умеют предсказывать будущее. В горах прошли сильные дожди, уровень воды в реке заметно поднялся. Дома в нижних кварталах уже стояли в воде, и это беспокоило. Ночные раскаты грома в горах считались дурным предзнаменованием. Но никто пока не отваживался его толковать. «Фиранги поехали патрулировать дороги, — говорили старики, — зачем уезжать из города во время муссона? Впрочем, на человеческой памяти не было случая, чтобы река Годха вышла из берегов. Дхарма! Мы жаловались на засуху, как бы теперь не пришлось жаловаться на избыток воды». «Дхарма!» — повторяли другие и снова засыпали под звук ливня.

Однажды в грозовой полдень, когда Сарасвати курила наргиле, а музыканты играли для нее рагу муссона, из внутреннего дворика донесся шум — бряцание оружия, чужая речь и этот голос, одновременно твердый и нежный, — она узнала бы его среди тысяч других. Это он. Наконец-то! Она остановила музыкантов.

— Приведите сюда фиранги!

Он заставил себя ждать. Потребовал ванну, достойную одежду, сытную еду. Он продлевал прелюдию к наслаждению. Наконец он появился, одетый в новое парчовое платье и надушенный и немного уставший. Но щеки его порозовели от влажного воздуха, и это очаровало Сарасвати. Он был весьма краток:

— На северных дорогах нет ни одной живой души!

Царица лучезарно улыбнулась:

— Вот и хорошо! Мы поедем во дворец на озере. Нам давно пора отдохнуть!

Она расцвела на глазах. Недвусмысленное обещание, прозвучавшее в ее предложении, заставило его сразу же отозваться:

— Но я устал, госпожа!

И оба рассмеялись.

— Есть усталость, которая помогает отдохнуть от другой усталости! Пусть приготовят слонов! Брахман, позаботься о дворце в мое отсутствие… Я доверяю тебе Гопала!

— Ты не берешь его с собой? — удивился Мохан.

— Там ему будет скучно! Позаботься о нем. — И шепнула на ухо брахману: — У нас с тобой ведь есть свои гонцы, правда?

Она вся светилась радостью.

— И музыканты! Музыканты тоже едут! И мои служанки! Побыстрее, приготовьте сари, притирания, все, что нужно для туалета…

— А мои люди?

— Твои люди? Зачем они тебе? Мы же едем во дворец развлечений!

— Я не люблю разлучаться с ними. Они мне нужны.

— Ты же не заставишь их опять жить в лагере, они ведь только что вернулись с гор…

— Нет, но они мне нужны.

Она на минуту задумалась.

— Послушай, Мадек… На расстоянии нескольких косов от дворца, у границы джунглей, есть нечто вроде караван-сарая. Там отдыхают путешественники перед тем, как войти в лес. Он пуст; в это время года никто не отваживается путешествовать. Я прикажу разместить их там!

Было ясно, что она просто не хочет давать им пристанище во дворце на острове, но он и сам понимал, что это невозможно: арак, крики, пьяные песни — они все испортят. И Мадек согласился.

Спустя три часа они уже были в долине. Слоны месили грязь. Время от времени Сарасвати высовывалась из паланкина и, шепча имена богов, подставляла лицо ливню. Мадек дремал.

Они проехали полпути, когда дождь внезапно прекратился и они увидели вдали на озере дворец, сверкающий в лучах заходящего солнца.

Они устроились в той части дворца, которую Мадек еще не видел. Только теперь он понял замысел архитектора: тот хотел превратить дворец в маленькую драгоценность, сделать так, чтобы каждая из его многочисленных граней вносила свой вклад в общее совершенство, а блеск никогда не иссякал. Сарасвати поселилась в огромной мраморной комнате, выходившей в пальмовый сад, откуда был виден Годх, правда, только тогда, когда муссонные тучи разрывались и пропускали лучи усталого солнца.

Вода в озере прибывала, и во время сильного ветра грязноватые волны достигали сада. Мадека это беспокоило.

— Озеро искусственное, — сказала Сарасвати. — Здесь все предусмотрено, даже разливы. Там, внизу, есть каналы, водосборники… Эта вода пойдет на поливку полей… — Она махнула рукой в сторону берега, в сторону Годха: — Ты тоже боишься реки? Но ведь озеро находится на возвышенности. Когда едешь сюда, дорога идет в гору, и ее защищают скалы.

— Ничего я не боюсь, — вздохнул он.

— Какое нам дело до дождей! Мы же не крестьяне. Пойдем! Пойдем! Наступает время любви!

И она призвала музыкантов.

Все здесь служило прелюдией любви, даже наступающий вечер. Глядя на небо, Сарасвати напевала: «Дождь сейчас кончится, смотри!» На мокрый мрамор села кукушка и, набравшись храбрости, попробовала утащить фисташку.

— Кокила, кокила, сядь на мою руку! — Кукушка улетела, и она засмеялась: — Тогда ты, Мадек, иди сюда, сядь рядом со мной!

А однажды вдруг по небу испуганно пролетели птицы сара, которых гнал дождь.

— О! Мадек, посмотри на них, они всегда летают по двое! Смотри; и я также буду тебе верна, а ты — мне!

Музыканты играли вступление к pare. Их присутствие стесняло Мадека до такой степени, что он попросил Сарасвати отослать музыкантов.

— Но что за любовь без музыки! — наивно спросила она.

Он решил не настаивать, поняв, что придется привыкать, если не хочет потерять эту женщину. Он взял ее лицо в свои руки, ласково погладил по переносице, задержался на крыле носа, там, где был бриллиант. Это место особенно ему нравилось. Индия, здесь заключалась вся Индия, в этой коже, о которой нельзя было точно сказать, взрастила ли она на себе этот бриллиант или просто является ему оправой. Эта женщина сама подобна бриллианту, думал он и долго вглядывался в этот чистой воды камень, будто в нем была заключена истинная суть Сарасвати.

Потом начался их танец любви. Он прикасался к ее рукам и ногам в тех местах, которые она называла, оказывал почтение географии ее тела. И завершал этот танец в то мгновение, когда заканчивалась музыка, в том месте, которое она весело именовала «своим домом Камы». Потом они ели и разговаривали, а музыканты отдыхали или заигрывали со служанками. На второй день — до или после любви, он уже не помнил, в его мыслях все смешалось, и он заподозрил, что Сарасвати подмешивает что-то к еде, чтобы поддерживать его силу, — он поднялся, чтобы взглянуть на озеро после ливня. Мадек не поверил своим глазам: озера больше не было. Перед ним раскинулась зеленая чаша из растений, опутавших даже доставившие их лодки.

— Сарасвати!.. — воскликнул он и обернулся.

Слова замерли у него на устах; она спала. Ему не хотелось будить ее; она была великолепна, когда спала, и каждый раз она просыпалась еще более прекрасной, отдохнувшей, готовой к новой любовной игре. Наблюдая за ней, спящей после обеда, он воображал, что владеет ею целиком, что она наконец перестала быть Индией, а стала просто женщиной, его женщиной.

Скоро Сарасвати проснется и успокоит его, объяснит ему это явление. Он опасался, что оно предвещает нечто такое, что убило раджу и алхимика. Тревога опять проснулась в его душе. Он чего-то никак не мог осознать; природа и люди готовились к родам, они должны были родить трагедию, катаклизм, или возродиться, кто знает!