Мадек не переставал злиться и громко возмущался тем, что их не ведут в бой. Он все не мог понять, что причиной задержки является неспособность командования Индийской армией к реальным действиям. Он любил дю Пуэ, он уважал армию и потому все неприятности относил на счет злого рока. Когда же наконец стало известно, что в штабе разработан новый план, Мадек пришел в восторг, а его энтузиазм перешел всякие границы. Масулипатам можно было отбить, заручившись поддержкой правящего раджи, которому, похоже, начало надоедать присутствие англичан. Командующий написал радже изысканнейшее послание. Магия стиля и обещанные выгоды сделали свое дело — раджа явился во французский лагерь. Его встретили с помпой, выстроив перед ним весь личный состав. Раджа был польщен таким приемом и согласился следовать за французами, куда бы они ни пожелали.

Через несколько дней командующий вновь обратился к радже. Поскольку запасы провизии таяли и было ясно, что продуктов не хватит, если придется ждать, покуда ветер изменит направление, дю Кэ попросил у раджи риса для солдат и жемчуга для покупки пороха. Раджа пообещал все выполнить. Настроение в лагере поднялось. Мадек воспрял духом и даже стал принимать участие в охотах и карточных играх. Только Визаж по-прежнему был молчалив.

Прошла неделя, другая, а раджа так и не выполнил обещание. Тогда командующий обратился к радже в третий раз. Как утверждал присутствовавший при их беседе Боженька, раджа несомненно почувствовал угрозу. А на следующую ночь он сбежал. Через день раджа отдал приказ всем крестьянам покинуть свои дома. Теперь французы остались вообще без провизии: фруктов, риса, овощей, ничего этого больше не было, значит, пришла пора начинать сражение.

«Предатель раджа» стоял лагерем у подножия горы. Прежде чем открыть огонь, командующий решил отдать дань традиции цивилизованных людей и послал ему с волонтерами последнее предупреждение. К всеобщему удивлению, несмотря на нацеленные на его лагерь пушки, раджа не проявил никакой враждебности. Обе стороны выдвинули требования. Раджа хотел, чтобы на равном расстоянии от обоих лагерей поставили шатры, где он мог бы встречаться с командующим, при этом оговорил количественный состав свиты. Такие переговоры могли окончиться миром. Мадека включили в состав эскорта командующего. Но он так устал от проволочек, видя в них лишь нерешительность и трусость, что добился от самого дю Кэ разрешения остаться в лагере. Командующий обожал утонченные дипломатические ритуалы и не счел для себя неудобным обойтись без этого импульсивного гренадера. Дю Кэ собирался отправиться на рассвете, но раджа отложил начало встречи до наступления ночи. На следующее утро четверо насмерть перепуганных солдат принесли в лагерь ужасную весть: командующий и его свита попали в ловушку. Их перебили индийские копьеносцы, оставив в живых только дю Кэ, которого увезли в горы. Пойманные в джунглях индийцы сказали под пыткой, что его оставили умирать во рву, наполненном экскрементами и открытом для змей и насекомых.

Лагерь охватила паника. К этому времени появилось еще одно индийское войско и отрезало путь к морю и кораблю. Теперь угроза голода стала неизбежной. Тогда солдаты отправились грабить. Ночью и днем они лазали по холмам и захватывали скот и зерно, а чтобы пробиться назад в лагерь, были вынуждены сражаться с индийцами. Мадек, подстрекаемый отчаянием и пустым желудком, отличился в нескольких таких вылазках. За это его произвели в сержанты и поставили во главе сотни сипаев, покорных местных уроженцев, которых французы переманили от прежнего хозяина, соблазнив дешевыми побрякушками и европейскими скобяными изделиями. Отряд этот был плохо обучен и не готов к военным действиям. Впрочем, Мадек, которому льстила роль командира, радовался возможности удовлетворить свое честолюбие. С лета до осени, под проливным дождем, он каждый день поставлял в лагерь провизию, воюя ночью не менее успешно, чем днем. Наконец, ценой неимоверных усилий, французам удалось оттеснить войско раджи и, погрузив пушки на лодки, вернуться к морю. «Бристоль» стоял на прежнем месте. Другие английские корабли, задержанные супротивным ветром, еще не подошли. Был декабрь, поэтому следовало торопиться, ведь муссон должен был вот-вот изменить направление и погнать корабли в сторону Пондишери. Дю Пуэ отдал приказ о погрузке. Половина французского войска, по большей части офицеры, уже поднялась на борт, когда на горизонте появился английский парус. Раздумывать было некогда, «Бристоль» сразу же отплыл.

Визаж, Боженька, Мадек с его сипаями и еще пятьдесят солдат остались на берегу. Похоже, судьба решила сыграть с ними злую шутку. У них не было иного выхода, кроме как попытаться вернуться в Пондишери по суше, и маленькое войско двинулось в горы. По счастью, в их распоряжении оказалось несколько пушек и буйволов, чтобы их тащить. Переправляясь через встретившуюся на пути реку, они увидели на другом берегу маленький полуразрушенный храм. Визаж напомнил товарищам, что нынче Рождество. Все перекрестились и спели несколько псалмов; все, кроме Мадека, который не сводил глаз с каменной статуи возле храма на противоположном берегу. Это была обнаженная девушка, улыбающаяся своему возлюбленному и, казалось, приглашающая идущего через горы путника разделить с ними несказанные радости.

ГЛАВА V

Пондишери

Декабрь 1758-го — август 1759 года


Поздний южно-индийский муссон постепенно ослабевал, и весь Пондишери занялся подготовкой к празднествам. В Черном городе собирались отмечать мааду-понгол, праздник в честь будущих урожаев зерновых. В середине декабря раздался предпраздничный рокот гонгов и барабанов, однако на этот раз он звучал не особенно весело. В Белом городе готовились к Рождеству, причем весьма своеобразно. За три месяца до этого у торговцев был скуплен весь сатин до последнего локтя, и местные портные день и ночь надрывались на работе: они укладывали складки жабо, пришивали рюши, подрезали оборки и выкраивали декольте, бесстыдство которых ужасало их самих. В это время по Черному городу бродили устрашающие слухи, их передавали шепотом от пагод к прачечным, от ткацких мастерских к лавкам менял, но никто не осмеливался перенести их через канал, разделявший два города, чтобы пересказать белым. Речь шла о предзнаменованиях, предвестиях, божественных словах. Дело в том, что боги, принадлежащие роду Брахмы, избрали Пондишери местом свершения вселенской казни во имя обновления нашего несовершенного мира в эту тяжкую эру Калиюги!

Жанна Карвальо чувствовала, что происходит нечто странное. Она сидела в будуаре с закрытыми ставнями и никак не могла заставить себя сосредоточиться на делах. После исчезновения Угрюма она жила как сомнамбула. Приобретенная за многие годы ловкость все еще обеспечивала ей успех в финансовых операциях. Но теперь это не доставляло ей удовольствия; она продолжала заниматься спекуляциями только по той причине, которую ей каждое утро являло зеркало: мешки под глазами, оплывающее жиром лицо и тело, измученный взгляд, руки, дрожащие иногда без всякого повода… Арак окончательно заменил ей чай.

Даже сегодня, после весьма обильного завтрака, состоявшего из рагу, кари, паштета, шоколада и конфитюра из плодов манго, она ощутила удовольствие от еды только после трех больших стаканов спиртного; терпкий сладкий вкус успокоил ее. Прежде чем заснуть, она взглянула на висевший на стене портрет Угрюма. Жанна пробормотала его имя, простерла руки в пустоту, и на глазах ее выступили слезы. Потом ее сознание совсем помутнело, и она впала в прострацию, отдавшись призраку любви. После полудня, как всегда, наступило тяжелое пробуждение, когда чувства притуплены, но старая рана готова открыться и привести к очередному приступу отчаяния. Жанна поднялась, дотащилась до будуара и остановилась перед туалетным столиком. Она схватила флакон с розовой водой и опрокинула его на кружевной платочек. Больше половины фиоли пролилось на паркет: так часто случалось, она уже давно заметила, что теряет координацию движений. Жанна не стала наводить порядок. Увидев в зеркале отечное лицо, она отвернулась. Это неправда. Это стекло лжет. Вот сейчас она велит прийти Мариан, заставит ее посмотреть в зеркало, и милая крошка тоже увидит, как увядает ее юность.

— Скверное зеркало, скверное зеркало, — пробормотала Жанна и отошла к окну, все еще держа платочек и флакон с серебряной сканью.

Она не сразу заметила служанку, сидевшую спиной к свету у опущенных штор и продолжавшую махать огромной пальмовой ветвью, увитой ветивером и служившей опахалом. Луч солнца, проникнув в просвет между шторами, сверкнул на флаконе. Жанна зажмурилась. Наконец она проснулась окончательно. Где арак? Она лихорадочно смочила лицо розовой водой, поправила прическу и приказала на тамильском языке:

— Спустись вниз. Оставь пальму. Я хочу…

Служанка уже поняла. Она подхватила полы сари, скользнула по натертому паркету и исчезла на лестнице. Жанна стала мерить шагами две комнаты своей спальни, пытаясь сдержать дрожь. Раньше она иногда чувствовала подобное возбуждение перед заключением серьезной сделки. Теперь же дрожала в ожидании момента, когда сможет заполнить пустоту внутри себя жидкостью из белой бутылки, напитком, способным подарить обманчивую радость.

Так продолжалось уже три года. Три года, за которые она ни разу не расплакалась при людях, всегда держалась уверенно и непринужденно; богатая, умная женщина, она была такой и для малышки Мариан, которая все еще не вышла замуж и по-прежнему жила в ее доме. Три года одиноких страданий, молчаливого безволия, затуманенного алкоголем полусонного состояния. Разве можно жаловаться на человека, который, она ведь знала это с самого начала, даже не собирался хранить ей верность? Он обокрал ее и сбежал… Она давно предчувствовала это. Он стал слишком спокоен, слишком мягок, стал чаще приходить к ней из своего отряда. Однажды она специально оставила почти на виду несколько весьма посредственных камней. В течение месяцев, приводя в исполнение свою хитрость, она постоянно пополняла поддельный клад. Ей тоже доставляло удовольствие обманывать его. Это был ее способ удерживать его подле себя, обладать им во всех смыслах этого слова. В глубине души она продолжала надеяться: может, все это не зря, он останется, он по-настоящему полюбит ее…