— Представляешь, я захожу, а у него руки трясутся, я опять в палату к мужикам. Что делать? Не хочу, чтобы он оперировал Славика. Ведь сделает что-нибудь не так своими трясучками.

— Шурочка, — остановила ее Катя, — давай по порядку, а то я ничего не понимаю. Славику сделали операцию?

— Да, сделали. И сейчас пальчики на ногах зашевелились, — значит, жить будет, ходить будет, любить будет…

— А какая травма у него была? — опять заставила ее сделать паузу Катерина.

— Я точно и не знаю… — Шура вздохнула. — На нем живого места не было. И сотрясение мозга, и ребра поломаны, и самое главное — позвоночник порушен.

— Значит, операция прошла удачно?

— Слава Богу!

Шура вздохнула и стыдливым жестом перекрестилась.

— Его завотделением оперировал? — спросила Катя.

— Нет-нет! — Шура решительно замотала головой. — Я к нему как-то утром зашла, а у него руки трясутся. Я как посмотрела на эти его трясучки, поняла — зарежет, а потом скажет, что сделал все что мог. А что он может, если руки его не слушаются?! Я тогда к мужикам, что уже выздоравливают. Спрашиваю, кто здесь еще оперирует. Ну назвали мне еще двоих хирургов «фифти-фифти».

— Это как?

— Это одна удачная операция на одну неудачную приходится. Те, кто выздоровел, говорят, что хороший процент, а кому не повезло, тот уже ничего не говорит, у того бирки к ногам привязаны.

Она вдруг умолкла, глядя в одну точку. Глаза ее были пусты. Казалось, мысли ее витают где-то далеко. И мысли горькие, страшные, тяжелые.

— И что? Что со Славой? — спросила Катя, стараясь вернуть подругу к реальности.

— Ах да, — спохватилась Шура. Она глотнула остывший чай и продолжила: — Только ты не перебивай, мне и так трудно.

— Хорошо-хорошо, — заверила ее подруга и погладила по руке, успокаивая.

— Тогда я к тете Клаве. — Шура отставила кружку, положила руки на колени, как делают маленькие девочки, и продолжила: — Душевная такая тетка. Я к ней иногда заходила чайку попить. Так вот, она говорит, что пришел к ним какой-то молодой хирург с искрой божьей. На одном пациенте крест поставили, так ему потренироваться дали. Я потом этого выходца с того света видела — он уже за медсестрой приударяет. Тогда я к нему, с искрой который. А он, оказывается, такой плюгавенький, ножки колесиком, а пальцы на руках длинные, худые. Вот как я увидела эти пальцы, так и говорю, сколько денег надо — добуду, только оперируй моего мужа. А он даже не удивился. «Если будет приказ, — так спокойненько отвечает, — прооперирую». Ну я опять к этому, с трясучкой. Хочу, мол, чтоб этот плюгавенький оперировал, Василь Васильичем звать его. А заведующий вроде даже и обрадовался. Видимо, сам не уверен нынче в себе и не любит тяжелых случаев. Значит, написала я заявление. И жду. Славика к операции готовят. Я опять жду. Оперируют. А я как замороженная, ничего не чувствую. Сроду в Бога не верила, а тогда только одно в голове — «спаси и сохрани». Не знаю, сколько времени прошло, только смеркаться стало. Выходит мой Василек, личико с кулачок, как-то весь осунулся. Я к нему. А он еле губами от усталости шевелит. Я, мол, его собрал в кучку как мог, теперь все зависит от его желания жить. Если, мол, есть зацепки для жизни — выкарабкается. А я сижу и думаю: зацепка я ему или нет. Ну, раз не женился, — значит, нет. Тогда к телефону, звоню ребятам, спрашиваю, есть ли у Славика подружка. Нашла в конце концов. Пришла его цаца, личико, ручки, ножки, попочка — высший класс, как в журнале. Зашла его красавица в палату, посмотрела на искалеченного Славика, поморщила носик — и поминай как звали. Я ей потом еще пару раз звонила — да без толку, видимо, уже к другому переметнулась. Кому же охота с калекой оставаться.

— Но ты же осталась, — не удержавшись, все же перебила Шурин рассказ Катя.

— Я другое дело. Он мне родной. Санькин же отец.

Она вновь ненадолго задумалась.

— Но Саню я все же побоялась привести, он у меня впечатлительный. И так настрадался.

И она вздохнула, видимо вспоминая неудержимые слезы Саньки.

— Так и сидела я у постельки Славика, держа за руку, пока он не открыл глазки. А как открыл да улыбнулся, все поняла — есть зацепка, хочет он жить. И никакая цаца ему не нужна. Славик выздоровеет — другую найдет, еще лучше прежней.

Катя смотрела на счастливое лицо подруги и удивлялась ее душевной щедрости. Ни капли ревности, зависти или злобы не было в ее незамутненной детской душе. Только радость жизни, которой она готова была поделиться со всеми.


Утром Шура опять убежала к в больницу, а в воскресенье Катя купила апельсины и пакет яблочного сока и вместе с детьми пошла проведать выздоравливающего.

Катя не любила больницы, вернее, не просто не любила, а боялась их. Даже проезжая мимо на автобусе, она старалась отвести взгляд, инстинктивно отстраняясь от ощущения страдания и боли, что, казалось, несло в себе само по себе серое, угрюмое здание. Сама она не раз бывала там. В юности ее мучили приступы режущих болей в животе. Но как только «скорая» доставляла ее в больницу — приступы, вероятно от страха, исчезали. И, провалявшись на пахнущих хлоркой простынях два-три дня, она опять уходила домой, неся тяжелые воспоминания о своих страхах, боли и страданиях лежавших вместе с ней женщин.

Уже в коридоре на нее опять пахнуло тем же до жути знакомым запахом хлорки, лекарств и дешевой пищи, что привозят в отделение на грохочущей тележке в огромных деформированных кастрюлях. Она невольно поежилась и устремилась по лестнице вверх, стараясь убежать от этого тошнотворного запаха скорби и нищеты. Дети с трудом поспевали за ней.

Палата, где лежал Вячеслав, была на пятом этаже. В холле пятого этажа Кате стало легче: здесь было много света, из открытых окон веяло прохладой поздней осени.

Она открыла дверь пятьсот пятой палаты и пропустила детей вперед. Они робко вошли внутрь. Если бы не большая, со специальными приспособлениями медицинская кровать, можно было бы подумать, что это вполне приличный гостиничный номер, состоящий из мини-прихожей, большой комнаты, где находился пациент, и примыкающего к ней небольшого закутка, где стояла кушетка. Именно оттуда и вышла улыбающаяся Шура. Она наклонилась к детям, чмокнула в щеку сына и погладила по голове Ксюшу.

— Проходите — гостями будете, — она взяла их за руки и подвела к большой кровати, где, словно мумия, извлеченная из саркофага, весь в бинтах лежал Вячеслав.

Он, увидев детей, слегка приподнялся, опираясь на локти, и его лицо расплылось в счастливой улыбке.

— Санька, дай пять! — приветствовал он сына.

Мальчик тихо подошел и протянул отцу руку. Тот пожал взмокшую от волнения ладошку сына и опустился опять на подушку.

— Ксюшка, ручки целовать буду, когда уж выздоровею, не обессудь, — добавил он шутя, но Катя заметила мелкие бисеринки пота, выступившие на его бледном лбу. Вероятно, каждое движение было для него очень болезненным, но он старался мужественно преодолеть эту боль.

— Слава, мы ненадолго… — проговорила, оправдываясь за невольно причиненные ему страдания, Катерина. — Мы бы пришли попозже, да Санька сильно скучает.

Катя взглянула на мальчика и пожалела, что взяла с собой детей. Санька стоял рядом с кроватью, не в силах оторвать испуганный взгляд от бинтов. Он знал своего отца только здоровым, веселым и сильным. А сейчас у него было одно желание — убежать, скрыться, спрятаться от этой страшной картины.

— Ну мы пойдем, Слава, выздоравливай, — сказала Катя торопливо и заметила, как мальчик с облегчением вздохнул. — Вот апельсины и сок — витамины тебе сейчас нужны. Она протянула Шуре пакет, но та замахала руками и засмеялась.

— Катюха, ну что за напасть — кто ни придет, один и тот же набор. Славка сроду апельсины не ел — у него аллергия, и у меня скоро будет, не могу же я каждый день их тоннами поглощать.

Катя в растерянности опустила пакет.

— Ешьте сами, — успокоила ее подруга, — я еще вам сейчас подкину, у меня всего уймища.

Шура подошла к небольшому холодильнику, открыла дверцу и стала вытаскивать один за другим пакеты с соком и апельсинами.

— Вот возьми. Нам не нужно столько. Один пакет только оставлю — с гранатовым соком, говорят, он для крови полезный. А все остальное забирай. — И она стала складывать в большой полиэтиленовый мешок прямоугольные паты, приговаривая: — Ананасовый, яблочный, апельсиновый, еще апельсиновый, опять яблочный. Пейте на здоровье. Сегодня ребята Славику должны пивка с рыбкой принести и огурчиков маринованных.

— А можно? — робко спросила Катя, поглядывая на распростертое тело мужчины.

— Конечно! — уверенно ответила Шура, озорно сверкнув глазами: — Ему же не аппендицит вырезали.

— А что нам в следующий раз принести?

— Ничего не надо, — подал голос Вячеслав, — я скоро уже выпишусь, не век же мне здесь торчать. А то так и разориться недолго.

Лечение платное, ахнула Катерина. Вот почему такие хорошие условия! Наверное, действительно дорого.

— А сколько… — начала было она и осеклась, понимая некорректность вопроса.

— Шуренок, — попросил Слава, — мне надо с Катюхой наедине посекретничать.

Шура только кивнула в знак согласия:

— Детки-конфетки, за мной!

Она взяла детей за руки, но у порога оглянулась, и Катя заметила легкую тень тревоги на ее лице.

— Шура, я недолго, — успокоила ее подруга.

— «Пять минут, пять минут….» — фальшиво пропел Слава, слегка приподнялся и пошевелил пальцами руки в прощальном жесте.

Катерина подошла к Славику. Теперь он уже не улыбался, глаза смотрели серьезно и устало, рыжие брови сошлись на переносице.

— Катюша, — начал он тихо, пытаясь говорить тепло и мягко, но голос выдавал его напряжение, — я знаю, что это твой друг за все заплатил. Но и я не из бедных и не люблю ходить в должниках. Поэтому, я тебя очень прошу, устрой нам встречу.