Катя вздохнула. Воспоминания о вчерашних ощущениях вызвали дрожь во всем теле, но она, испытав истому разбуженных чувств, все же невольно укорила себя за слабость — нельзя идти на поводу у своих инстинктов. Натянув шорты и футболку, она выбежала на улицу. Ей хотелось движения. Она бежала быстро, толчки крови в висках заглушали тревогу и недовольство собой. Хотелось истерзать, утомить себя так, чтобы не осталось никаких мыслей, ничего, кроме усталости. Катя добежала до реки и, еле переводя дыхание, остановилась. Она стояла и смотрела на текущую воду, наблюдая за проплывающими по ней отражениями легких облаков, и горячие слезы потоком полились из глаз. Она присела на корточки и закрыла лицо руками. Глухие рыдания рвались из груди. Она поймала себя на странной мысли, что получает удовольствие от своего страдания. Что, собственно, произошло? Да ничего, ответила она сама себе на поставленный ею же вопрос. Она была вместе с мужчиной, а проснувшись, ощутила его отсутствие, и это было как обман. Но разве он что-то ей обещал?

Слезы успокоили ее. Она поднялась и медленно пошла обратно. Эта мука, только что пережитая ею, сделала ее решительной. Она поговорит с Дмитрием, убедит его (а в большей степени, конечно, себя), что нельзя играть с чувствами, нельзя поддаваться слабостям. А для слияния двух тел есть только одна причина, одно оправдание — это невозможность существовать друг без друга. И пока они это не прочувствуют, нельзя отдаваться на волю чувственных желаний, иначе она может задохнуться под их тяжестью. Это значит, что они должны расстаться. Раз и навсегда.

Эта решительность не покидала ее до конца дня, но Дмитрий так и не приехал. Не приехал он и на следующий день, Решительность сменилась отчаянием. Катя изнемогала от желания увидеть его, заглянуть в его глаза, услышать голос, опять почувствовать его тепло. Но его все не было. К концу третьего дня, когда отчаяние переросло в досаду, она около дома услышала шум мотора. Кровь бросилась ей в лицо.

— Дядя Дима приехал, дядя Дима! — Ксюшка выбежала навстречу.

Катя присела на стул не в силах выйти из дома.

— Ой-ой-ой! Санька, дурак, чего щекочешься! — услышала она.

Со смехом в комнату вкатился клубок детских тел и тут же распался на две фигурки: одну белоголовую, другую с черными короткими, стоящими дыбом волосами. Обе детские мордашки блаженно улыбались, а руки и ноги, казалось, ни секунды не оставались без движения.

— Здравствуйте, тетя Катя, — сказал Санька и тут же ущипнул стоящую рядом Ксюшку.

— Ай! — заверещала она. — Я же тебя не трогаю, и ты меня не трогай.

— Саня, прекрати! — услышала Катерина голос Вячеслава, и тут же его веснушчатое лицо возникло в проеме двери.

— Катюха, я за тобой. Нагостилась?

— Ой, Слава! — с облегчением воскликнула она, поднимаясь ему навстречу. — Как я рада! Ты какими судьбами?

— Говорю же, за тобой. А то у меня больше возможности не будет, — сказал он, удивленно озираясь вокруг, — а то, может, останешься? Здесь неплохо.

— Нет, мы поедем, — заторопилась Катя. Она испытывала несказанное облегчение от того, что больше нет необходимости ждать Дмитрия. Уехать домой — и забыть! — самое легкое решение.

— Есть хочешь? — спросила она Славика, присевшего на диван.

— Да ты что? Я еле жив сейчас от обжорства, ведь я сначала к тете Саре заехал. Она и подсказала, где тебя искать. Так что я немного передохну, а ты пока собирайся.

Катя сложила свои вещи в сумку, огляделась, как будто вспоминая, что она еще забыла. Потом написала записку Дмитрию: «Спасибо за гостеприимство, — и, перевернув листок, размашистым почерком добавила: — Было классно». Положив листок на стол, встала.

— Пошли, — позвала она Славу.

Тот тяжело встал и направился к выходу.

Катя закрыла двери на ключ.

— Придется к тете Саре заехать — ключ передать, — сказала она.

Славик кивнул в знак согласия. Дети уже сидели в машине на заднем сиденье, не переставая тузить друг друга.

— Ну-ка хватит! — садясь за руль, сказал Вячеслав и повернул ключ зажигания. Дети мигом присмирели.


Стало еще темнее от набежавшей тучи, и начался дождь. Теплый, стремительный ливень обрушился на обожженную солнцем землю. Он был коротким, как детские слезы. Катя опустила боковое стекло машины и подставила лицо ветру. Пахло мокрой землей и листвой. «И летней ночью», — подумала она, взглянув на небо. Небольшая туча, вероятно, ушла куда-то дальше, обнажив блеклое небо: июньская ночь приходит поздно. Они ехали в тишине. Был слышен только ровный шум мотора сильной машины. Меньше чем через час пути вдоль дороги замелькали рекламные щиты. Они въехали на улицы города, и отвыкшие глаза стали исподволь выхватывать из темноты неоновые огни магазинов, баров и кафе. Катя почувствовала себя здесь неуютно после спокойного деревенского отдыха. На дороге машин было мало, а когда они свернули на улицу, где в ряду себе подобных стоял их панельный, серый дом, стало совсем пустынно.

— Спасибо, — поблагодарила Славика Катя, вылезая из машины. Она открыла заднюю дверцу и попыталась разбудить дочку. Дети, уютно устроившись на мягком широком сиденье, спали. Слева виднелась белая головка Ксюшки, а справа — черная Саньки.

— Погоди, — остановил ее Славик. — Не буди, я ее донесу.

Он осторожно взял девочку на руки и понес. Катерина подхватила сумки и поспешила за ними. Она открыла дверь и прошла в комнату. Слава осторожно опустил спящую девочку на небольшую софу и, тихо попрощавшись, ушел. Катя закрыла за ним дверь и только тогда включила свет в прихожей.

Неяркая лампочка осветила небольшую прихожую. Катя вдруг заметила, что стены в квартире оклеены незнакомыми светлыми обоями. Она прошла на кухню — и там на стенах красовались новые обои с пошлым рисунком каких-то ярких, похожих на подсолнухи, цветов. Посреди кухонного стола в литровой банке красовались три белые розы. Катерина от неожиданности села на табурет.

— Ну, как отдохнули?

Она подняла глаза. Перед ней стоял Роман. Он радостно и чуть виновато улыбался. Скорее это был не оттенок вины, а остатки сна, подумалось ей.

— Я немного не дождался, заснул. — Он подошел к жене и обнял.

Катя невольно напряглась и, высвободившись из его объятий, встала. Как будто не замечая ее неприязни, Роман распахнул холодильник и достал торт в прозрачной пластиковой коробке.

— А я твой любимый торт купил, — стараясь казаться веселым, сказал он.

«Почему я не сменила замки?» — подумала она.


Роман вернулся домой спустя несколько часов после их отъезда. Ему нужны были кое-какие документы. Он был неприятно поражен, когда не застал Катю с дочерью дома. Узнав от соседки, что те уехали отдыхать в деревню, не мог сдержать гнев. Он схватил первое, что ему попалось под руку, — стоявшую на столе пустую вазу и швырнул ее об пол. Прозрачный конус с глухим стуком упал и покатился, ничуть не пострадав при падении. В бессильной ярости Роман стал топтать твердый, скользкий пластик — и не успокоился, пока ваза не превратилась в горстку осколков. И только тогда он успокоился, подошел к большому настенному зеркалу и взглянул на свое отражение: жесткая складка залегла на лбу, крылья носа раздулись от гнева, глаза смотрят злобно и холодно, а губы побелели так, что стали едва различимы на покрасневшем, с каплями пота лице. Он перевел дыхание, стараясь унять глухое раздражение, овладевшее им. Конечно, он втайне надеялся, что Катерина, увидев его, бросится ему на шею и начнет плакать, просить, умолять, чтобы он вернулся. А он молча снимет ее руки, возьмет то, что ему необходимо, и, ни слова не говоря, выйдет, плотно прикрыв за собой дверь, сквозь которую будут слышны ее горькие, безудержные рыдания. Он не знал, откуда пришла к нему эта жестокость, желание увидеть страдания женщины, которую совсем недавно, казалось, любил. Но, судя по всему, его жена и не собиралась страдать, наоборот, она наслаждается жизнью как может. Что ж, решил он, и он не дурак. Он молод и хорош собой, любая женщина с удовольствием разделит его общество.

В тот же вечер он познакомился в баре с яркой блондинкой с длинными, как у русалки, волосами. Но красотка оказалась и холодной, как русалка. Скинув с себя одежду, она распростерлась на широком супружеском ложе, не мигая уставившись в потолок. Тело ее оставалось безучастным к его ласкам. Он пытался разбудить в ней чувство, страстно целуя ее напомаженные губы и теребя соски. Но девица ни на мгновение не забылась. И даже когда он дотронулся языком до самого чувствительного и сокровенного, она только лишь слегка вздрогнула. Утром «русалка» ушла, бросив на прощание одно только слово: «слабак», которое запульсировало в его висках как приговор. В ту ночь он впервые потерпел фиаско.

Ему надо было срочно реабилитироваться. На этот раз ему нужны были гарантии. И вечером следующего дня он снял проститутку. Профессионалка хотя и была недорогой (только начинала свою карьеру на улице), но обладала всеми видимыми достоинствами: чувственным ртом, густыми вьющимися волосами и большой, упругой грудью. Особенно поразили ее крутые бедра, обтянутые черными кожаными шортами. Шорты были настолько коротки, что открывали половину ягодиц. Но дотронуться до себя она ему не позволила, отстранив даже руки.

— Я сама, — коротко бросила она писклявым голосом, который так не вязался с ее внешностью «секс-бомбы», а потому неприятно поразил его. Но глаза ее завораживали, а губы манили своей многообещающей влажностью. Он вдруг размяк, смутился и потерял всякую решительность. Она же делала все профессионально быстро и профессионально бесстрастно. Не успел он опомниться, как, промокнув губы салфеткой, она встала с колен и протянула руку — «гонорар».

Он суетливо застегнул брюки, достал две сложенные вдвое купюры и с большим облегчением закрыл за ней дверь. Удовольствие было сомнительным, да и денег было жалко.