– Ну что ж, спасибо тебе за интересную прогулку, но мне пора на работу, – с улыбкой сказала Валентина. – Было очень приятно пообщаться.

Когда они шли по тропинке к машине, им встретился мужчина с азиатской овчаркой. Огромная лохматая псина вдруг рванулась на поводке и басовито залаяла на Валентину. Та вздрогнула и испуганно отпрянула, а Алина, заслонив её плечом, вперила в зверюгу свой «фирменный» (или, скорее, отцовский) взгляд. Её верхняя губа приподнялась, по-звериному обнажая ровные, отбеленные у стоматолога зубы. Алина не издала ни звука, но пёс вдруг поджал хвост и трусливо прильнул к ногам хозяина.

– Ну что, понял, кто тут вожак? – хмыкнула Алина.

Хозяин уже призвал собаку к порядку, и они пошли дальше.

– Ух! – поёжилась Валентина. – Ну и зверь! Морда, как у медведя. – И добавила чуть лукаво: – А с тобой, оказывается, опасно встречаться на узенькой тропинке!

– Да, чревато, – сказала Алина без улыбки, но тут же постаралась смягчить жёсткое (опять же отцовское) выражение на лице. – Но только не для тебя, Валя.

Валентина, как и Лада, тоже уклонялась от конфликтов, но при этом бесхребетной не казалась. Когда Алину угораздило по привычке отпустить рискованную шуточку, Валентина посмотрела на неё мягко, но пристально и испытующе-внимательно, со своей лёгкой улыбкой Моны Лизы, и та вдруг ощутила себя идиоткой – настолько глупыми и неуместными показались её собственные слова под этим загадочно-мудрым взглядом. Так, наверное, божество смотрит на людей – своих неразумных детей, когда они в очередной раз набедокурят. Её сердце трепыхалось, словно зажатое в мягкой ладошке Валентины. Она стояла безоружная, беззубая, без своего ядовитого жала – и влюблённая до соплей и слёз. Она почти ничего не знала о Валентине и, вместе с тем, как будто была знакома с ней сто лет. И дело здесь было не в фактах биографии, они ей не требовались, чтобы чувствовать: перед ней – Женщина, та самая Леди, перед которой она готова преклонить колени. А может, к чёрту иерархию, эту модель «вожак – стая»? Может, любовь – это не взгляд снизу вверх, а когда душа говорит с душой на равных?

Алина ещё ни по ком так не скучала в своей жизни. Разлука, даже временная, темнела огромным холодным океаном, беспросветно отделявшим её от Валентины; тоска выкручивала её внутренности, как в центрифуге, выматывала до стиснутых зубов, до стона, а зов влечения дырявил ей сердце своим настойчивым обстрелом. Её рука сама тянулась к клавиатуре или телефону, чтобы написать: «Привет, Валя. Как ты?»

«Ну и накрыло же меня», – поражалась Алина величию и мощи этой волны цунами. Тайфун... Нет, горная лавина. «Оно» тащило, волокло с собой, закатывало в снежный ком, и невозможно было ни остановиться, ни отдышаться и разумно взглянуть на вещи. В этом бурном потоке не было места трезвому расчёту, анализу и критике.

«Это» творилось с ней, похоже, впервые в жизни. Всё, что было до – даже Лада – детские игры, пародия на чувства, жалкое подобие отношений. Мысли водили хороводы вокруг Валентины, и ей лишь огромным усилием воли удавалось входить в деловую колею, но когда она всё-таки переключалась, работа просто пёрла. Такого адреналинового кайфа она не испытывала даже на горных лыжах и сноуборде. Бешеная скорость, щекочущая лезвием бритвы опасность, риск, ветер в ушах и упругая струя обжигающего воздуха в лёгких – ничто по сравнению с этим мощным дыханием, которое открывалось в её груди сейчас. Это и была жизнь на максимальных оборотах, когда дышалось вот так. Прежде она вяло плелась по тропинке своей судьбы, а сейчас будто села на крутой и могучий байк и помчалась по широкой трассе. Хотелось рычать, притопывать и жадно ловить этот поток энергии, щедро хлынувший на неё Ниагарским водопадом. Хотелось... нет, не писать стихи, хотя это было тоже своего рода вдохновение. Зрело желание затеять что-нибудь масштабное, развернуться так, как она ни разу раньше не осмеливалась. Если не превзойти отца, то хотя бы наступить ему на пятки. И теперь Алина была уверена, что у неё достанет на это и смелости, и ума, и сил. Сейчас она жалела, что избавилась от некоторых отраслей своего бизнеса, но тогда был тяжёлый период, болезнь не позволяла ей вкалывать, как прежде. Но что сделано, то сделано; что отрезано – назад не приставишь. Оставалось только идти вперёд и искать другие пути и возможности, какие-то новые ниши, в которые она могла бы удачно вписаться и закрепиться там. И Алина принялась за дело. Теперь её интересовала сельхозтехника и выпечка хлеба.

Ей очень пригодилась её редкая способность быстро ориентироваться и осваиваться в новых для себя областях – не просто быстро, а молниеносно. А когда она начинала действовать, Вселенная сама ей помогала... а может, и трогательный букетик веточек вербы, маяча где-то за плечом, служил ей незримой музой, путеводной звездой и ангелом-хранителем. Валя прочно ассоциировалась у неё с этим деревом. Встречи были редкими и дружески-целомудренными, но драгоценными и долгожданными; они переписывались, иногда гуляли в парке, пили кофе. Валентина не пускала Алину на свою территорию, оберегая свой дом от вторжения, но Алина не настаивала и не давила на неё. Она понемногу наблюдала, подмечала, думала. И всё крепче влюблялась.

Ей пришлось много помотаться по поездкам – и по стране, и за рубеж. Теперь у неё хватало сил. Пару раз она, правда, простыла в дороге и однажды подцепила грипп, но даже эта хворь прошла мимолётно, не нанеся ей серьёзного вреда. Она занималась параллельно двумя предприятиями, работая порой по двадцать четыре часа в сутки. Мама беспокоилась:

– Алиночка, ты перенапрягаешься... Вымотаешься – сляжешь с обострением! Побереги себя, а?

– Мамуль, не переживай, всё будет хорошо, – неизменно отвечала Алина – так мягко, как только могла. – Обострений больше не будет, вот увидишь.

Однажды зимним вечером тёмно-синяя «мазда» Алины припарковалась у цветочного магазина (решив, что «ламборгини» – чистой воды пижонство и выпендрёж, Алина избавилась от него). Опираясь на дверцу, она вышла на пушистый чистый снег; с тёмного неба сыпались лёгкие, танцующие в свете уличных огней хлопья. Она с улыбкой смотрела, как стройная женщина в короткой светлой шубке и вязаном палантине запирает дверь магазина и возится с рольставнями.

– Такси подано, Валентина Алексеевна. Куда прикажете вас доставить?

Валентина немного вздрогнула от неожиданности и обернулась. Мягкая, вечерне-зимняя, уютная улыбка тронула бежево-розовые губы.

– Привет, Алин... Нет, спасибо, я на своей машине.

Снегопадное пространство между ними сократилось до минимума: Алина, неторопливо поскрипывая шагами по сахаристо искрящемуся покрывалу, подошла к Валентине. Тростью она уже не пользовалась, её походка стала твёрдой и уверенной.

– Валя, у меня к тебе серьёзный разговор. Лучше его провести за чашечкой чая или кофе в домашней обстановке.

– Алин, я... – Ресницы Валентины задрожали под лёгкими поцелуями снежинок, в глазах мерцала растерянность на грани муки. – К себе я тебя не могу пригласить, меня превратно поймут. Может, в каком-нибудь кафе поговорим?

– Лучше обсудить это без лишних ушей и лишних глаз. – Алина легонько смахнула снежинку с ресниц Валентины, и та растаяла на пальце холодной слезой. – И лучше именно у тебя. Все всё правильно поймут, я обещаю. Не бойся.

Шаг Валентины в сторону наткнулся на мягкую преграду в виде руки Алины. Заминка, замешательство, колебания – всё это промелькнуло чередой чуть заметных полу-движений, нерешительных порывов. Валентина с тоской смотрела вдаль, на мерцающие гирлянды огней, и переминалась на месте. Губы Алины не двигались, но внутри сияла нежная улыбка. Приласкать, успокоить её – вот чего ей хотелось, но она не спешила сама и не торопила Валентину.

– Валь, всё будет хорошо. Позволь мне зайти. Это важно, это очень нужно. Ничего не бойся. Ничего страшного не случится. Всё будет, как ты скажешь, как ты захочешь.

Она говорила тихо, мягко, легонько сжимая пальцы Валентины и губами почти касаясь её виска. Со всей лаской, со всей бережностью, на которую она была способна, Алина проводила Валентину к своей машине. Та ещё на мгновение замялась, перед тем как сесть.

Алина не сразу тронула машину с места, давая Валентине время освоиться и успокоиться. Медленно, постепенно, шаг за шагом: сейчас нельзя было спешить, нельзя давить. Это чудо – хрупкое, нежное, недопустимо грубо его толкать и понукать. Пусть оно само своими маленькими лапками прошагает туда, куда его приглашают. Только так.

Следующим шагом был выход из машины и пауза под светильником у подъезда. Снегопад валил вовсю, осыпая им плечи. Словно желая оттянуть неизбежное, Валентина смахнула снежинки с коротких волос Алины, облегавших голову плотно, как шапочка для бассейна.

– Тебе без шапки не холодно?..

– Сейчас уже в тепло зайдём, – улыбнулась Алина. И двинула бровью: – Зайдём ведь?

– Да, прости, что держу на пороге, – сказала Валентина, обречённо выдохнув, как перед прыжком с обрыва.

Зазвенели ключи, щёлкнул выключатель в прихожей.

– Ну, вот здесь я и живу...

Алина обводила взглядом вокруг себя, как бы лаская каждую вещь, которой касались Валины руки. Валя сидела на этом диване, поливала эти кактусы, смахивала пыль с этих книжных полок и ступала по этому ковру. Щёлкала этим пультом, переключая каналы. Читала под этим бра на стене. Работала за этим ноутбуком и грызла эти карандаши. В стаканчике у зеркала в ванной стояла только одна зубная щётка, а на крючке висело одно полотенце. Подмечая эти детали, Алина улыбалась внутренне. Валентина понимала – не могла не понимать, какими умозаключениями гостья сейчас занимается, и в её взгляде проступила щемящая беспомощность, будто её уличили в чём-то постыдном. А именно – во вранье про «любимого человека». Но Алине не хотелось насмешничать по этому поводу и беспощадно рубить правду-матку. Неуместность и непозволительность этого смыкала ей губы, только взгляд искрился ласково, понимающе и лишь самую чуточку шутливо.