Она была красива: высокий рост, точёная фигура, огромные тёмные глаза с пронзительно-гипнотическим взглядом, жёсткий и энергичный рот, выдававший в ней деловую хватку и сладострастие, а также привычку всегда добиваться желаемого. Одна из её подруг при расставании обозвала Алину самовлюблённой сволочью. Алина не спорила с этим определением и даже с усмешкой согласилась. Она никогда ни под кого не подстраивалась и не прогибалась: не устраивает – до свиданья. В постели с ней возлюбленные стонали от наслаждения, но оплачивали удовольствие горькими слезами и обидами. Сама Алина относилась к расставаниям легко и никогда не считала виновной себя.

– Со мной трудно, но оно того стоит, – снисходительно-ласково, но с леденящей искоркой в пристальном взгляде предупреждала она очередную жертву своего «сволочного» обаяния. – И как долго ты со мной продержишься, будет зависеть только от тебя самой, милая.

Она умела красиво и изобретательно ухаживать, не скупилась на подарки и романтические жесты. Пташка попадалась в силки, ну а дальше... Дальше Алина брала всё, что хотела, а пресытившись отношениями, без сожаления разрывала их.

Но шила в мешке не утаишь, и отец всё узнал. Он был настроен непримиримо и порвал всякие отношения с дочерью. Алина к тому времени наработала уже достаточно прочную финансовую независимость и не боялась лишиться его поддержки; главное, считала она, чтобы отец не начал вставлять ей палки в колёса. Иметь такого человека, как её отец, в числе врагов было опасно. Но он не снизошёл до войны, просто вычеркнул дочь из своей жизни. Так как они были связаны в деловой сфере, кое-какие убытки Алина всё же понесла, но урон оказался не настолько серьёзен и непоправим, чтобы отчаяться. Она оправилась от удара достаточно скоро и даже затеяла новое предприятие – языковой центр «Европа». В то время ей было всего двадцать восемь. В этом-то цветущем возрасте она и услышала свой диагноз – как гром среди ясного неба.

Всё началось с небольшой хромоты и дрожания пальцев, слабости и усталости, ухудшения зрения и нарушения согласованности движений мышц, болезненных спазмов. Глазные яблоки иногда слегка подрагивали, стало трудно читать, пострадала речь – язык с трудом ворочался во рту. Это мешало работе, да и об активном спортивном отдыхе пришлось забыть. С эмоциями и настроением тоже творилось чёрт знает что. Словосочетание «рассеянный склероз» было у Алины на слуху, но она, не слишком разбираясь в медицинских терминах, ошибочно принимала его за старческую забывчивость. Вот эта-то самая «забывчивость» обнаружилась у неё – красивой, молодой, успешной, талантливой, энергичной и активной. И пришибла её, как огромный кузнечный молот.

Больше всего она боялась даже не боли и не физической слабости или обездвиженности, а утраты интеллекта. Работать можно и из инвалидной коляски, было бы желание и доступ в интернет; но это возможно только в том случае, если с мозгами всё в порядке. Мозги, мозги! Её главный «рабочий инструмент»... Как их сохранить? Впрочем, через какое-то время настало улучшение, и Алина почувствовала себя полностью здоровой. Она смогла работать и развлекаться в полную силу. Но от врачей и обильного, нервически-настойчивого чтения литературы по теме она знала о коварном течении недуга – с периодическими ремиссиями и рецидивами, обострениями и улучшениями.

С отцом Алина по-прежнему не общалась, точнее, это он отказывался идти с ней на контакт. Тем временем у него с мамой назревал разрыв: последняя любовница так зацепила отца, что он решил развестись с супругой и жениться на ней. Она ждала ребёнка – наследника.

– Алиночка, твой отец просто... сволочь, – плакала мама в телефонную трубку. – Он со своими юристами всё так хитро повернул, что я остаюсь ни с чем... с голым задом! У него всё имущество оформлено как-то так, будто оно ему не принадлежит... на бумаге. Всё фиктивное, всё подставное... Это он специально так сделал, чтобы мне ничего не досталось при разводе. По бумагам выходит, будто он нищий! И теперь он женится на этой своей беременной девке, а я... А я – у разбитого корыта... и на улице! Без денег, без каких-либо средств... Алиночка, у тебя же тоже есть связи! Ведь можно же как-то вывести этого старого бабника на чистую воду, а?.. Доказать, что он всё сфальц... Тьфу! – От горя у мамы заплетался язык, и она споткнулась о заковыристое слово, одолев его не с первого раза. – Сфальсифицировал!

– Можно попробовать, – подумав, сказала Алина.

Самочувствие у неё в это время оставляло желать лучшего, болезнь опять начала проявляться. Работа давалась ей с трудом. Но она всё-таки нашла людей, которые были за плату готовы взяться и «раскрутить» это дело. При их вмешательстве бракоразводный процесс родителей обещал стать скандальным и попортить отцу немало крови.

Отец приехал к ней сам – один, без охраны и юристов. Зашёл в квартиру по-хозяйски, уселся в кресло и закурил сигару – той же марки, которую любила Алина. Долго молчал, хмуря жирно лоснящийся в свете бра лоб. Мясистые черты его лица, освещённые сверху, казались ещё тяжелее и массивнее. Бульдожьи – одно слово. Ничего привлекательного в этом стареющем любителе молодой плоти не было, разве только кошелёк.

– Лучше не лезь в это дело, – нарушил он наконец тягостную, грозную тишину. – Ты знаешь, против кого ты идёшь... Против меня. И ты хорошо знаешь, чем это чревато и что я могу с тобой сделать. Я тебя в порошок могу стереть. Я – матёрый волк, а ты – молодая соплячка-выскочка. Больная к тому же, – добавил он с презрительной усмешкой. – Силёнок у тебя маловато со мной тягаться, детка. Так что мой тебе совет: не суй нос не в своё дело.

Алина чуть дрожащей рукой – не от страха, так проявлялся недуг – взяла из коробки сигару и тоже закурила. Так они молча сидели друг напротив друга, выпуская дым, пока наконец Алина не проговорила:

– Между нами всё кончено, ты всё обрубил – это понятно. Ладно, чёрт с ним, я не сентиментальна. Как-нибудь проживу и без тебя, с горя не помру. Уже живу, кстати. И недурно. Мне не нравится только то, что ты некрасиво поступаешь с мамой. Нечестно и подло поступаешь. Не по-мужски.

Её речь была ещё внятной, хоть и замедленной. Голос звучал немного гнусаво, ему недоставало той внушительности и чёткости, той стальной безжалостности, которая в нём когда-то звенела – в «светлое», здоровое время.

– Не тебе меня судить, соплячка, – жёстко отрезал отец.

Даже забавно, насколько они с отцом были схожи – твёрдыми очертаниями высокомерно-безжалостного рта и этими леденящими искорками в глубине тяжёлого взгляда. Да и внутреннее сходство, наверно, тоже было – в этой «бульдожьей» деловой хватке, жёсткости, расчётливости, отсутствии щепетильности в выборе средств. Яблоко от яблони. Отец стряхнул пепел, вздохнул.

– По-хорошему предупреждаю: не суйся. Но ты ведь сунешься, я тебя хорошо знаю... Ты упрямая и настырная, зубастая маленькая дрянь... Вся в меня. – Он хмыкнул, потушил сигару и встал – седой, отяжелевший с возрастом «папик», решивший обзавестись на склоне жизни молоденькой женой и отпрыском. – Решай сама. Я всё сказал.

Он уехал, а Алина, докурив, приняла лекарства и прилегла на диван, обдумывая дальнейший план действий. Схлестнуться с отцом было очень опасно – всё равно что дразнить матёрого медведя. Маму она жалела, но с лёгким налётом пренебрежения. После рождения Алины та больше ни дня не работала, засела дома, располнела, мало чем интересовалась, кроме покупок, косметики, кулинарии, сериалов, поездок на курорты и светских новостей. Готовила она, правда, и впрямь виртуозно – что есть, то есть. Да, Алина жалела маму, но не уважала. Та была добрая, немного недалёкая, в юности очень красивая, а сейчас расплывшаяся до безобразия. Она не заботилась о своём внутреннем содержании, не держала себя в тонусе, растеряла не только внешнюю красоту, но и внутренне стала рыхлой и бесформенной, студенистой и одноклеточной, как амёба. Она не дотягивала до грани, за которой заканчивается баба и начинается Леди. Не дотягивала она до женщины, которая интересна, которая держит, влечёт и вызывает желание поклоняться, беречь и боготворить. Она потеряла себя. Стоило ли ради этой доброй постаревшей распустёхи-домохозяйки рискнуть всем, чего она достигла? И в случае победы отца всё потерять?

Жаль... Очень жаль. Бедная, глупая, толстая, старая мама. И всё-таки – мама. И не в уважении к ней было дело или в отсутствии оного. Что-то Алине подсказывало – какой-то гаденький внутренний голосок – что если она бросит её в беде, то больше не сможет уважать себя саму. Поэтому ответ был – да, рискнуть. Даже если её собственные физические и моральные силы сейчас были чуть более, чем нулевые.

– Мам, я сейчас немножко не в форме, здоровье прихрамывает, – сказала Алина по телефону. – Но я попробую что-нибудь сделать. Успеха не гарантирую, но попытаться можно.

– Алиночка, нет-нет, не надо ничего, – всхлипывала мама на том конце линии. – Это не человек, это изверг. Он тебя не пощадит и не посмотрит, что ты его дочь – сомнёт и прокатит, как каток асфальтовый. Я очень за тебя боюсь... И не прощу себе, если с тобой что-нибудь...

Она не договорила – расплакалась. Слушая её всхлипы и хлюпанье носом, Алина вздохнула.

– Эх, мама, мама... Блин, ну как можно было всё профукать?.. Жизнь свою профукать...

Мама наглухо пошла в отказ и заладила: «Не надо, не надо». Алина дала своим адвокатам, готовым вступить в схватку, отбой. Она и впрямь была не в форме и расклеилась – какая тут война? Самой бы выжить. Когда начались судебные заседания по разводу, её госпитализировали, и она полтора месяца провалялась на больничной койке. Лечение помогло, недуг временно отступил, и Алина выписалась – жить и работать дальше.

Мама после развода осталась даже без жилья. Работодатели от неё отмахивались, разве что уборщицей только и оставалось устроиться, но это было ниже маминого достоинства. Куда, к кому она могла податься, кроме Алины?