– Что – год? – спросила Ниночка, в голубых красивых глазах которой светилось безграничное терпение.

– Абонемент, – с улыбкой пояснил ей Матвей. – Мы пользуемся друг другом год, неограниченное количество раз. Я буду сопровождать тебя, куда тебе понадобится и сколько, а ты – играть роль моей девушки на тех же условиях.

Хорошенькое личико девушки скривилось – маска ангела слетела.

– Что же я слышу? – спросила она противным голосом. – Что за треск раздается? Это же твоя харя трещит!

– Тебе кажется, – покачал головой молодой человек, в который раз поражаясь ее актерским способностям. Ну и девушка!

– Это тебе кажется. По морде вон уже трещины ползут, – мрачно заявила Журавль. – Полгода.

– Девять месяцев, – любил торговаться Матвей. Была в нем все-таки деловая жилка.

Нина одарила его еще более мрачным взглядом.

– Пять месяцев.

– Восемь.

– Четыре.

– Ты странно торгуешься, – пожал плечами парень.

– А ты вообще с приветом, но я же молчу, – парировала Нинка.

– Ну что же, тогда я, наверное, пойду, – поднялся на ноги Матвей.

– Куда ты, – тотчас поймала его за руку блондинка, и голос ее теперь напоминал воркование. – Что ты говорил? Пять месяцев, да, милый?

– Это ты говорила, – усмехнулся Матвей, которого всегда забавляло, когда парни клюют на такие простые уловки представительниц прекрасного пола, как нежные слова, ласковые улыбки, зазывные взгляды, прикосновения… Но стоило Ниночке использовать этот арсенал женского оружия, как он растаял.

– Хорошо, давай пять, Нина, – сдался он, решив, что ему хватит и этого срока, чтобы покорить эту девушку с непростым характером.

Это было для него сродни игре – по крайней мере, Матвей сама себе говорил так. И отсчет ее пошел.

Катя повернулась вдруг и поймала его взгляд, направленный на спящую Ниночку.

Матвей улыбнулся девушке, и та несмело улыбнулась в ответ. Характер ее был не в пример лучше, чем у ее подружки. Но если бы Ниночка Журавль обладала ангельским нравом, стала бы она той, к которой так необъяснимо влекло Матвея?

Вряд ли.

* * *

Полет в самолете казался мне бесконечно длинным лишь в начале путешествия. Однако оказалось, что это была прекрасная возможность побыть наедине с собой, сидя у иллюминатора, за которым стелилась тьма, откинувшись на удобную спинку кресла и погрузившись с головой в мир моего Антона.

Да, музыка была его миром, и именно в небе, где-то на середине пути, мне пришло вдруг в голову, что Антона до конца можно понять лишь через призму его творчества. И дело не в том, нравится ли оно мне или нет – это лишь форма, дело в его содержании.

Его голос в наушниках заставлял закрывать глаза, уходя в состояние полусна, и видеть Антона внутренним взором. Он играл на гитаре, сидя на парапете крыши высотки в летний холодный, но солнечный день и отчего-то походил на того самого Тропинина, моего одногруппника – в клетчатой расстегнутой рубашке, под которой виднелась простая темная майка, в очках, с русыми волосами, растрепанными ветром. Пальцы его нежно, но вместе с тем уверенно перебирали струны, извлекая чудесные звуки, и он пел – негромко, но без единой помарки, не фальшивя ни в единой ноте.

Высоты Антон не боялся и улыбался изредка, поднимая взгляд к слепящему небу. А мне было радостно и спокойно, и пропали вмиг все обиды, остававшиеся еще в сердце, и недоверие, и желание наказать, и все-все пропало.

Этот то ли сон, то ли фантазия завладела моим сознанием настолько, что я не чувствовала времени полета и в конце концов все же уснула – за час до прибытия в аэропорт.

Во сне Антон продолжал играть, и мелодия казалась самой прекрасной из тех, что я слышала в своей жизни – только слов песни я теперь не понимала. В какой-то момент он замолчал и отложил гитару, хотя музыка продолжала звучать. И вдруг вскочил на парапет, глядя уже не на меня, а вниз, на озаренный золотом восходящего солнца город.

Антон со странным выражением лица стоял на самом краю крыши – его кеды на треть выступали за парапет. Он раскинул руки, как крылья, и поднял голову вверх – чтобы не видеть далекие улочки, площадь, дорогу-нить, и солнце затопило его глаза.

– Антон! – попыталась позвать я его, но мой голос был тих и слаб.

Он, однако, услышал меня, обернулся, улыбнулся тепло и сделал шаг вперед.

Бездна приняла его. И ветер полетел вниз вместе с ним наперегонки.

Я закричала и проснулась от собственного крика, который, правда, вышел не таким громким и пронзительным, как во сне, однако разбудил Журавлика и привлек некоторое внимание сидящих поблизости людей.

– Ты чего? – вытаращилась на меня Нинка.

– Что-то случилось? – вежливо улыбнулась мигом подошедшая к нашим креслам девушка-стюардесса, в темных раскосых глазах которой виднелось беспокойство.

Я ужасно смутилась. Надо же – дома во сне никогда не кричу, а тут, в самолете, при людях, заорала. Наверное, они приняли меня за сумасшедшую.

– Все в порядке, – вымученно улыбнулась я, чувствуя, как до сих пор громко стучит сердце в груди. – Просто… Плохой сон. Извините.

– Может быть, воды или что-нибудь еще? – спросила стюардесса.

– Нет-нет, я, правда, в порядке, – отозвалась я, и она отошла.

– Что тебе снилось? – пожирала меня глазами подруга. Кажется, во время полета она отлично выспалась и теперь была бодра и готова для любых глупостей и сумасбродств.

– Да я уже и не помню, – пожала я плечами. – Что-то страшное.

– Впечатлительная ты натура, Катька, – заявила мне Нинка. – А все потому, что у тебя неправильная позиция в жизни. Ты слишком переживаешь за других. А не надо. Другие, знаешь ли, того не стоят. Кроме меня, разумеется, – тотчас эгоистично поправилась она.

– При чем тут это? – поморщилась я и случайно взглянула в иллюминатор. – Боже, – прошептала я потрясенно.

– Чего там? Двигатель, что ли, работать перестал или крыло отваливается? – забеспокоилась Нинка и тоже уставилась в иллюминатор, бесцеремонно перегнувшись через меня. – А-а-а, – разочарованно протянула подруга. – Всего лишь рассвет. Фигня, – резюмировала она и, оставив меня в одиночестве, пошла в туалет для пассажиров бизнес-класса.

А я с полуулыбкой наблюдала за самым, наверное, нежным рассветом в своей жизни.

Под нами стелились облака – целое пенящееся море облаков с каким-то ночным еще синеватым оттенком, а небо над ним казалось холстом, на котором умелый художник смешал лавандовую, оранжевую и желтую акварель; цвета плавно переходили друг в друга, заставляя любоваться этой небесной картиной.

Я тотчас вытащила телефон, чтобы запечатлеть рассвет над облаками – для Антона. Мне хотелось, чтобы он полюбил небо так же, как и я.

До конца полета я любовалась рассветом и думала о предстоящей встрече с Тропининым.

О страшном сне я забыла.

* * *

Наверное, я бы потерялась в аэропорту «Домодедово», где мы, собственно, благополучно и крайне мягко приземлились, если бы не Нинка, уверенно шагающая в нужном направлении, катя свой здоровенный чемоданище.

Когда мы забирали багаж, Матвей, который, видимо, отошел от их стычек, великодушно предложил нам побыть грузчиком, но Нинка на него только фыркнула как раздраженная кошка.

Когда мы вышли из аэропорта, на улице уже вовсю светило теплое утреннее солнце. Несмотря на это, температура тут была куда ниже, чем дома, и я зябко повела плечами, с интересом рассматривая все вокруг.

Нинка же времени даром не теряла – она позвонила куда-то, и вскоре за нами подъехало такси. Матвей в него не сел, лишь проследил за тем, как мы погрузились в него и, кажется, запомнил номер машины. Видимо, «парень Нины» чувствовал, что действительно обязан присматривать за нами. Перед тем, как такси тронулось, он пожелал нам «отличной конференции» и «прекрасного выступления с докладом».

Мы ничего ему не ответили.

– Бесит, – недовольно сказала Ниночка, откинувшись на спинку сиденья.

– Мне кажется, ты ему нравишься, – осторожно заметила я, с любопытством глядя в окно.

Мы быстро ехали по относительно пустой автомагистрали, однако ничего интересного я пока не видела, но сам факт того, что я нахожусь в другом городе, да еще и встречусь с Антоном, меня будоражил.

– Главное, что он не нравится мне, – отозвалась подруга беспечно.

– А целуется он как? – хмыкнула я, вспомнив ее рассказ.

– Мокро, – была крайне информативна Нинка.

– Хуже, чем Келла?

– Конеч… Радова! – вспылила она, и я прижала пальцы к губам, чтобы спрятать улыбку.

Надувшаяся Нинка достала телефон, привела в нормальный режим и позвонила отцу, дабы отчитаться, что прилетела и едет в гостиницу. Иначе поступить свободолюбивая Журавль не могла – дядя Витя начал бы волноваться, а волнующийся дядя Витя – это крайне плохая его версия, как человека. Я последовала ее примеру, однако до Томаса не дозвонилась, как и до Леши с Нелькой, а потому, плюнув на все, послала простое сообщение, что, дескать, добралась. Зато Антон, которому я тоже написала, отреагировал сразу – он перезвонил, и хоть разговор наш был коротким, но мне было приятно, что он беспокоится обо мне.

– Завтра вылетаю, – напомнил Антон мне тихо перед тем, как попрощаться, и я возликовала.

– Я жду тебя, – счастливо улыбаясь, сказала я голосом совершенно счастливого человека.

Вскоре и он окажется в самолете, чтобы завтра мы с ним могли увидеться. Ему лететь из Берлина до Москвы – два с половиной часа. Мы летели дольше.

Нинка со смесью любопытства и брезгливости наблюдала за мной.

– Любовные ути-пути, муси-пуси, – прогундосила она. – Аж тошнит от всей этой вашей розовой сгущенки, – и в подтверждение своих слов добрая подруга сделала вид, что сует в рот два пальца. Я закатила глаза.

– Просто я соскучилась по нему.

– Ах, соскучилась, – просюсюкала Журавль и по привычке подергала меня за щеки – я едва от нее отбилась. – Как это мило, когда два любящих сердца воссоединяются! У меня аж желчь из ушей течь начинает от умиления, и кровь из… хм, пусть из носа, – кинула она взгляд на зеркало заднего вида, в котором отражались глаза молчаливого, но все слушающего водителя.