К моему удивлению, компанию до остановки составил мне сонный и слегка покачивающийся на утреннем ветерке Эдгар, который решил озарить сиятельным визитом и свою учебную альма матер. Пятый курс он закончил и вполне успешно, что меня всегда удивляло, ибо посещать университет братец не особо любил, и теперь, сдав экзамены, поступил в магистратуру, на заочное отделение. Одновременно он умудрился устроиться на работу по удаленке, и теперь сидение за компом приносило ему еще и деньги. Томас гордился Эдом вдвойне, Леша ворчал, что, мол, хорошо его племянничек устроился, а Нелька даже стала приносить братику чай, печенье и бутерброды, дабы задобрить ради получения карманных денег.

– Как там поживает Кира? – спросила я брата. Но тот, буркнув, чтобы я не сходила с ума, залез в автобус и был таков.

В университете мне позвонил Антон, который, видимо, еще не ложился спать. Мы смогли поговорить пару минут – вроде бы и ни о чем, зато настроение мое повысилось в разы при звуке его голоса, и на сердце стало теплее.

Я закрывала глаза, слушая его голос, и мне казалось, что он рядом.

– Я скучаю, – напоследок сказала я. Эта фраза раньше всегда была для меня дежурной, но сейчас стала почти священной.

– Жалеешь, что дала мне уехать? – весело спросил Кейтон.

– Нет, – мотнула я головой. – Жалею о том, что у нас было так мало времени. Что раньше мы…

– Я же сказал, не стоит жалеть об этом, Катя, – прервал меня довольно резко Тропинин.

– Как скажешь, Антон, – не стала спорить я. – Знаешь, эти месяцы рядом с тобой были самыми счастливыми в моей жизни.

– Даже когда я вел себя как подонок? – осведомился он то ли насмешливо, то ли с тщательно запрятанной тревогой. Я была уверена, что Антон до сих пор корил себя за то, что сделал. С одной стороны, мне не хотелось, чтобы он переживал, а с другой…

Так ему и надо, троллю! Будет знать, что такое – играть с чувствами живых людей.

…с другой, мне было важно, чтобы он осознал свою вину.

– Тебе хотелось себя так вести, – мягко возразила я. – Но до конца так и не получилось.

– Но я очень старался, детка, – истинно кеевским шутовским тоном отозвался он, и почти сразу его голос поменялся, стал серьезным и пронизывающим насквозь:

– Ненавижу это говорить – но я тоже скучаю. И да, однажды ты будешь доверять мне.

Нежность затопила сердце.

– Я уже начинаю, – тихо рассмеялась я. – И вообще, мы все преодолеем, верно, господин Тропинин?

Что ответил мне парень, я не услышала – на этом связь, решив, что нам достаточно, прервалась.

Мне оставалось только устало вздохнуть.

– Катя, – раздался за моей спиной трагический возглас, едва только я спрятала телефон в карман джинсов. Я обернулась и узрела Татьяну, которая смотрела на меня весьма подозрительно.

– Привет, – улыбнулась я.

– Я поняла, куда делся Тропинин, – зашептала она, даже не поздоровавшись. – Я теперь все поняла! Почему он исчез из списка студентов. Почему его даже в городе нет!

Я с удивлением посмотрела на старосту, которая, судя по всему, подслушала разговор, но сделала какие-то совершенно неправильные выводы.

– Твой дядя не захотел, чтобы вы были вместе, – ошарашила она меня.

– Что? – не сразу поняла я, что к чему.

Мой дядя радовался тому, что мы встречаемся с Антоном, даже больше меня, теша себя надеждой о родстве с богатенькой семьей.

Алексей не уставал почти ежедневно напоминать мне, чтобы я держала «своего бойфренда» в узде.

– Не бойся, я никому не скажу! – блеск в глазах старосты едва ли не ослеплял своим безумием. – Все уже давно знают, что ректор – твой дядя! И наверняка он не захотел видеть рядом с тобой такого, как Тропинин!

Я оторопело уставилась на Таню.

Девочка, ты больная?

– Ты о чем? – осторожно спросила я.

– Бедная Катя, – шмыгнула носом староста. – Думаю, твой дядя обо всем узнал и выгнал Тропинина из университета… И теперь вы встречаетесь тайно… Да?

– Нет, – попыталась вразумить я эту сумасшедшую, но та меня и слушать не стала.

– Как же так, – говорила эмоциональная староста, бурно жестикулируя руками, – вы только начали встречаться, а уже столько препятствий! Это так несправедливо!

Пока Татьяна разорялась, к аудитории подошли еще несколько ребят из параллельной группы, которые стали свидетелями ее невразумительных воплей, и мало-помалу слухи о том, что мой дядя-ректор не только запретил мне встречаться с неперспективным однокурсником, но и даже выгнал его из университета, распространились по всему факультету. То, что Антон Георгиевич не мой дядя, а дядя Тропинина, никому было неведомо.

Когда об этом узнал Кейтон, он долго и заливисто смеялся – дольше веселилась только, наверное, Нинка, которая старательно поддерживала мой имидж родственницы самого главного человека в университете. Правда, Антон беспокоился, что у меня могут возникнуть проблемы, и сказал, что поговорит с дядей, но я воспротивилась – мало ли какие еще поползут обо мне сплетни. Да и вообще, с одной стороны, протекция самого ректора казалась чем-то из ряда вон выходящим, почти волшебным и нужным, а с другой мне было неловко и даже стыдно. Та же Нинка всегда училась только своими силами – да, она обладала феноменальной памятью, гибким умом и сообразительностью, и учеба давалась ей играючи, однако она никого не просила о помощи, сама решая свои и зачастую еще и мои проблемы. А я… Я не хотела теперь, чтобы меня запомнили как никчемную глупую девицу, которой помогали сверху. И если раньше у меня не было стимула учиться, я никогда не желала быть отличницей или одной из лучших студентов, то сейчас этот самый стимул появился – не сразу, но постепенно.

Мне хотелось получать оценки честно, самой, пусть даже если это будут не слишком хорошие оценки.

Мне хотелось быть независимой от чьего-то там расположения, пусть даже ректорского, как на прошлой сессии, к которой я была готова абы как.

И мне не хотелось быть этакой своеобразной нахлебницей.

То, что раньше мне казалось сказкой, сейчас оборачивалось для меня неприятной историей. Внутренний противный голос утверждал, что это – глупо, и я должна радоваться свалившейся с небес халяве. Но пересилить себя я не могла.

Отношения с Антоном меняли не только его, но и меня.

Нет, я не изменилась резко, не стала вдруг совсем другим человеком; может быть, лишь появилось немного больше уверенности в себе и желание быть лучше, смелее, достойнее… Скорее, изменения эти происходили на внутреннем плане, и их замечали далеко не все. И даже для меня самой все это стало небольшим открытием.

Но это открытие все же радовало меня, и в какой-то момент я поняла, что, наверное, наши отношения с Антоном – настоящие, ведь иначе мы оба остались бы прежними.

Искренность – всегда меняет.

* * *

Группа «На краю» в полном своем составе расположилась в гостиной на первом этаже дома, который они снимали. Негромко играла музыка, воздух был прокуренным, а всюду стоял беспорядок – такой бывает только тогда, когда под одной крышей собираются несколько мужчин.

Парни только что вернулись из студии, хотя время уже было позднее – около четырех утра, и на улице застыла темнота, сквозь которую прорывались яркие огни Берлина. Все они были уставшими до такой степени, что ничего не хотелось – даже девчонок. А мысли были лишь о записи нового альбома, над которым они трудились как проклятые.

На одном диване разлегся засыпающий Келла, подложив под голову руку.

На втором развалились близнецы, у которых не было особых сил, чтобы спорить, но они вяло препирались.

В кресле, заложив ногу за ногу и сложив руки на подлокотники, сидел Арин. На его руке была перчатка, с которой он не расставался в последнее время – память о прошлом, которое он все еще искал.

Кей расположился на подоконнике, у открытого окна, не боясь сквозняка, щелкая крышкой зажигалки и переписываясь с Катей, у которой была глубокая ночь. Парни переговаривались между собой, обсуждая некоторые технические моменты перед тем, как отправиться спать, а он записывал, ничего не слыша, отрывки из будущей песни, которые кусками возникали в его голове. А еще возникали образы – множество оригами, которые отчего-то Кей ассоциировал с чувствами. Он касался кончиками пальцев браслета – подарка Кати, и буквально видел то, о чем должен был написать песню. Осталось лишь перевести визуальные образы на бумагу, в текст и в музыку.

– Жизнь рок-музыканта казалась мне более веселой, – мрачно пошутил Рэн, отхлебывая из банки пиво. – Где миллионы поклонников, доступные девочки, слава, бабки, клевые тачки? У меня такое чувство, что я стал рабом. Сколько часов в день мы вкалываем? Четырнадцать? Шестнадцать? Сколько мы материала записали! На три альбома хватит.

– Не ной, – тотчас осадил его Филипп и потер лицо.

– Иди в баню, – тотчас отправил его любящий брат. – Ну-ка, метнись, принеси сигареты.

– Уже бегу, – скривился тот.

Сигареты Рэну кинул Арин, зажигалкой поделился Кей.

– Что играет? – спросил вдруг Фил, прислушавшись в музыке, которая играла в комнате.

– Песня из последнего альбома «Лордов», – ответил Арин. Он, наверное, был их самым большим поклонником.

– Неплохо, – присвистнул Фил, которому эмоциональная композиция крайне понравилась. Его пальцы принялись наигрывать в воздухе, словно держали струны. – Шикарный гитарный риф.

Арин лишь пожал плечами. У «Красных Лордов» вся музыка казалась ему шикарной. А Марс был одним из тех басистов, на которых хотелось равняться.

– Пацаны, скажите-ка, – вдруг подал задумчивый голос сонный Келла. – Мы достигнем такого уровня?

Кей оторвал взгляд от блокнота, который держал в руке, и внимательно посмотрел на барабанщика.

– Достигнем, – вместо него отвечал Фил. И Арин лишь едва заметно кивнул.

– Только вперед, – посмотрел он вдруг на Кея. Тот ухмыльнулся.