Внезапно сработали подушки безопасности — два белых взрыва.

Машина снова ударилась о землю, и меня осыпало снегом и льдом из разбитого окна, и теперь окно трескалось с моей стороны. Я почувствовал, как миллион лезвий режут мне кожу, руки, лицо, грудь, почувствовал, как теряю вес, когда взлетаю в воздух, и внезапно передо мной встала яркая картина — я вспомнил, что по левую сторону дороги есть поворот, рощица, забор, а дальше промышленные здания.

Следующий удар пришелся на мою сторону, вдавив меня в землю, прижав к машине. Осколки стекла разорвали подушки безопасности, и меня окутала волна газа. Жар, боль, не просто боль, но агония. Мы катились, катились. Машина крутилась и переворачивалась.

Еще один удар, и мы резко остановились. Машина лежала на земле со стороны пассажира, а я висел в воздухе, и меня поддерживал только ремень безопасности.

Место пассажира.

Эвер.

Тишина. Ни звука. Почему она не кричит? Стонет? Ну хоть что-то.

— Эвер! — я изогнулся, пытаясь повернуться, почувствовал, как что-то пронзило мое левое предплечье, впилось мне в бок, в бедро. Пронзило меня и удерживало на месте.

— Эвер! — я стал вырываться и почувствовал, что меня рвет на части. Изнутри. Снаружи.

Кап, кап, кап. Капали красные капли.

Я обернулся, пытаясь разглядеть ее. Ухитрился взглянуть одним глазом. И сразу же пожалел. Подо мной был океан крови. Черные волосы Эвер. Белая кожа. Фарфор, запятнанный красным цветом.

— НЕТ! НЕТ! — я вывернулся, вырвал то, что осталось от моей руки, в которой пульсировала невероятная боль.

Я за что-то схватился, почувствовал металл и толкнул, напрягая каждую мышцу, чтобы побороть боль, чувствуя, как меня охватывает слабость и ослепляет агония. В ране на моей руке я увидел кость. Мне удалось протянуть руку к Эвер, почти касаясь ее.

Она не двигалась и лежала тихо и неподвижно. Я услышал, как кричу, хрипло и бессвязно.

— ЭВЕР! ЭВЕР!

Я поискал замок на ремне.

— Проснись, детка! Проснись, проснись!

Вокруг нее было так много крови. Моей? Ее? Так много крови. Ее лицо было алым, ее рука, которая свешивалась из разбитого окна, была разрезана до мяса и кровоточила. Ее порванные джинсы — красные.

О, Боже, Боже... ее голова. Так много крови и какие-то белые частички.

У меня саднило в горле, но я все кричал и кричал, корчился, дергался, пытаясь дотянуться до нее, но не мог, не мог освободить себя, и каждое движение стоило мне крови, каждый раз я мучился от боли и терял сознание.

Я услышал сирены. Голоса.

Каким-то невероятным образом работало радио. Играла «Cosmic Love» группы «Florence and the Machines»: «Нет рассвета... нет больше дня... я — сумерки... тень твоего сердца...»

— Эвер! Вытащите Эвер! — мой голос слабел и звучал далеко. — Боже, спасите... спасите ее...

— Мы вас обоих вытащим, сынок. Обещаю. Просто не шевелись, ладно? — его голос был спокойным, ровным, но я слышал напряжение.

«Сынок». Меня это бесило. Ноя не мог произносить слова.

— Спасите... спасите ее... пожалуйста...

Что-то пошевелилось, и меня пронзила боль, еще один хриплый крик вырвался из меня. Пытка была невыносимой. Меня охватила агония и поглотила тьма, плоть рвалась на части, хрустели кости, скрежетал металл, и ревела пила, железо по железу.

Так темно, так холодно.

Везде болит, везде болит.

Эвер. Эвер. Эвер. 

Глава 35

Fiat Concordia Discordiam [51]

Белый цвет. Тишина и гудение на заднем плане.

— Он очнулся, доктор Миллер.

Как они узнали, что я очнулся? Я и сам не был уверен в этом. Но тем белым цветом был потолок. Белым был и снег, который падал за окном слева от меня.

Боль и головокружение.

Я закашлялся, огляделся по сторонам. Зашла женщина низкого роста, со светлыми волосами и прической боб, в синей форме. На ее шее висел стетоскоп, в руке планшет. Ее сопровождала высокая чернокожая женщина в белом халате, руки она держала в карманах, но вынула одну, когда подошла ко мне. Ее карие глаза были добрыми и скрывали в себе знание о боли и страданиях.

— Мистер Монро. Рада видеть, что вы очнулись.

Голос у нее был мелодичным, с каким-то слабым акцентом, который я не мог разобрать.

Я пошевелил губами, но не мог говорить. Закашлялся, потом еще раз, но не мог перевести дух. Трубки в носу, в руке, катетер. Я был так слаб, что не мог поднять руку, даже пошевелить пальцами. Кто-то подошел с бутылочкой воды и соломинкой. Я пил медленно, мне ужасно хотелось пить, но ничего не мог делать быстро.

С пересохшим горлом я попытался заговорить.

— Как...

— Как долго? — спросила доктор Миллер. На ее халате была табличка с именем, и еще там были какие-то буквы, должности и тому подобные вещи. — Вы пролежали без сознания неделю. Вы потеряли много крови, мистер Монро. Очень много. Надо было делать переливание. Вам сделали несколько операций. Позже мы все вам подробнее расскажем. Как вы себя чувствуете?

Как я себя чувствовал? Я не знал.

— Больно. И я ослаб.

Но я хотел спросить совсем не о своем состоянии.

— Эвер? Как Эвер?

Внезапно лицо доктора Миллер стало отчужденным, как будто она надела маску.

— Просто постарайтесь отдохнуть, хорошо? Вы прошли через такие мучения.

Я поморщился от боли.

— Нет... Эвер. Что с Эвер? Скажите, скажите мне? — я закашлялся. — Просто скажите!

— Пожалуйста, успокойтесь, — доктор Миллер положила руку мне на плечо, и ее лицо стало еще более отчужденным и невыразительным. — Ваша жена в коме, мистер Монро. Боюсь, у нее было несколько серьезных травм головы. Ей тоже было сделано несколько операций, но... она еще не очнулась.

Я не знал, как реагировать на это. Не хотел верить. Но в ее глазах я видел эту правду, и ненавидел ее за это.

— Она... она?

Доктор Миллер пожала плечами.

— Я... не знаю

Ее карие глаза внимательно посмотрели на меня.

— По правде говоря, не думаю. У нее было серьезное повреждение мозга, и я не уверена, что она скоро очнется, если когда-нибудь очнется.

Она, казалось, чувствовала что-то необратимое в этом слове «когда-нибудь».

— Мне так жаль. Конечно, никогда нельзя сказать, что случится, но шансы...? Очень небольшие. Если она очнется, может потерять память. Она может быть... овощем. Так рано еще ничего нельзя говорить.

Я закрыл глаза. Почувствовал, как по щеке стекает слеза и, горячая и влажная, ползет мне в ухо.

Это было слишком. Слишком.

Но она еще не закончила, храбрая доктор Миллер.

— Боюсь... есть кое-что еще.

— Еще? Что еще?

Я уставился на нее, и страх пронзил меня до самых костей.

Что еще могло случиться? Моя жена, любовь всей моей жизни, была в коме.

Доктор Миллер открыла рот. Закрыла его, потом попыталась снова. Она не могла посмотреть мне в глаза.

— Ваша... жена потеряла ребенка.