– Не смей! – Мари прикрыла Ленины деньги рукой. – Я уже подала ему. А тебе эти евро самой пригодятся.

– Может, он голодный…

– Оставь свои русские глупости. Ты – работаешь, а он – нет.

Нищий понял, что больше ему ничего не светит. Он ловко вынул монету из шляпы и сунул в карман, а шляпу опять водрузил себе на голову.

– Мерси, мадам! – вежливо сказал он Мари. А к Лене обратился: «Спа-си-бо!» – это единственное знакомое ему русское слово он произнес нараспев и дальше враскачку пошел по вагону. Лена посмотрела на Мари:

– За что он поблагодарил меня? Я-то ведь для него ничего не сделала!

– Ты хотела дать ему деньги. И он поблагодарил тебя за внимание, которое ты ему уделила.

– За внимание? На черта ему мое внимание? – Лена сорвалась со своего места, догнала попрошайку и сунула ему в руки злосчастную банкноту.

– Мерси, мерси, мадемуазель! – сказал тот удивленно. Негритянское семейство воззрилось на нее в полном составе, включая проснувшегося малыша.

Лена вернулась на свое место, вся красная.

– Вот уж неистребимая в своей щедрости русская душа! – с некоторой иронией проговорила Мари. – Впрочем, мы подъезжаем!

Лена достала из сумки зеркальце и посмотрелась в него. Мари поднялась со своего места и слегка одернула юбку.

– Если бы ты знала, сколько трудов мне пришлось положить на то, чтобы не смотреться в зеркало ежеминутно.

– Почему не смотреться?

– Потому что ты и без зеркала должна знать – ты единственная и неповторимая в целом мире, – серьезно ответила ей Мари и стала продвигаться к выходу. – Не потеряйся. За мной!

И Лена поспешила за ней, найдя, что в такой толпе ей действительно стоит держаться поблизости от своей тетки.

* * *

Я же в это самое время размышляла, как мне провести день. Ничего конкретного в голову не приходило, я подремала, а потом встала и подобрала валявшиеся после Ленкиного ухода вещи. Потом в ванной комнате над раковиной я тщательно перемыла все чашки из-под кофе. Затем навела порядок на тумбочке, где у нас с Ленкой находилось немудреное хозяйство: чай, сахар, чашки да привезенная из Москвы на всякий случай пачка печенья. И как я ни тянула время, до завтрака, прилагавшегося к проживанию в номере, все равно оставалось еще пятнадцать минут. Тогда я подошла к зеркалу, висевшему в крошечной прихожей, и близко, почти вплотную придвинув к нему лицо, уставилась на себя. Я разглядывала себя тщательно, сантиметр за сантиметром, сверху вниз и с одного бока до другого, несколько раз меняя направление взгляда. Мне не нравилось в собственном лице ничего, ни одной детали, рассмотренной ни по отдельности, ни вместе взятыми. Мне не нравились мои глаза, брови, уши, волосы, не говоря уже отдельно о носе, губах и подбородке. Щеки с разных ракурсов казались мне то слишком толстыми, то не в меру выдающимися. Брови слишком густыми, а ресницы, наоборот, слишком тонкими. Глаза мои были невыразительными, а за описание их цвета не взялся бы самый продвинутый литератор: на их тусклом, неопределенном фоне без всякой системы мельтешили дурацкие черточки и загогулины. Губы были не слишком тонкие и не толстые. Они не придавали мне ни очарования, ни злости. В них не было никакого характерного изгиба – ни следа характера, каприза или глупости, которые придают женскому лицу очарование. Ни одного намека на силу воли, решительность или еще на что-нибудь такое, что внешне отличает одного человека от другого, в моем лице не было заметно. Я убедилась, что я была никакая. Но что показалось мне еще более страшным, вместе с этим «никаким» моя кожа уже стала утрачивать и присущую молодости упругость. Я поднесла руку и потрогала свой подбородок. Он показался мне обвислым и мягким. Чтобы рассмотреть лучше свою кожу, я почти прилипла к зеркалу. И вдруг увидела целиком расплывшееся отражение своего лица: на меня из зеркала опять, не мигая, смотрела мудрая черепаха. Она была внимательная и старая. Я ужаснулась, отпрянув, но тут простая мысль остановила меня.

Ну и чего же в таком случае я хочу? Я еще должна радоваться тому, что имею. Как я вообще могла рассчитывать на то, чтобы стать чьей-то женой? Оказывается, я не так уж бедна – у меня, во всяком случае, была моя поездка в Париж, и уж ее-то никто у меня не отнимет. Я вспомнила чувство, которое возникло во мне, когда я впервые услышала от Ленки предложение поехать вместе с ней. Я вспомнила туманное видение острова Святого Людовика, течение Сены и контрфорсы собора Богоматери. И я решила: сегодняшний день принадлежит целиком этому месту. Я пойду туда, я найду эту самую скамейку, я буду есть мороженое, пить кока-колу, я буду думать о НЕМ, вспоминать только хорошее, и я подарю ему жизнь в моих мыслях. У нас с ним снова будет целый день жизни. Я решу проблему утраченного времени. Мы познаем жизнь через ощущения. Я буду ощущать его присутствие через воспоминания. Один день жизни в воспоминаниях – много это или мало? Я душу бы заложила, чтобы он целый день думал обо мне! И приняв это решение, я успокоилась. Мне стало легче. Я отошла от зеркала, умылась очень горячей водой, растерла полотенцем лицо и в почти хорошем расположении духа отправилась на первый этаж гостиницы завтракать.


Пригород Парижа, где проводился международный авиасалон, был переполнен. Чем меньше оставалось времени до начала полетов, тем больше людей все прибывали и прибывали на поездах пригородного сообщения, на машинах, мотоциклах и велосипедах. Лена подумала, что сами люди очень отличаются от тех, которых она видела на МАКСе. Там сплошь были деловые лица. Здесь толпа радовалась жизни. Дела оставались где-то за кадром. Сам воздух, прозрачный и свежий, казалось, источал благоуханье моря. Лена отчетливо чувствовала запах водорослей и соли, хотя знала, что море отсюда вовсе не близко. Это ветер нес этот запах.

Недалеко от станции в условленном месте их действительно ожидал Серж Валли. Лена сразу узнала его в невысоком загорелом человеке, стоящем по-военному ровно рядом с темно-синим автомобилем с открытым верхом. На ветровом стекле этого кабриолета был прикреплен специальный пропуск. Мари шла рядом с ней спокойно и скромно, но, когда после знакомства с Сержем Мари свободно стала говорить с ним на его родном языке, Лена поняла, что ей лучше молчать.

Валли, как истинный француз, был галантен с ними обеими. Он заботливо усадил их на заднее сиденье своей машины, сам занял место водителя, и они помчались. Приятно было ехать с ним через все запрещенные места, кордоны и заграждения, туда, куда нельзя было проезжать другим машинам! Благодаря спецпропуску их беспрепятственно пропустили и на сам аэродром. Солнце уже поднялось высоко. Веял теплый ветер. Мари повязала голову голубой косынкой, надела солнечные очки. Лена сидела рядом с ней, как пришпиленная.

Обогнув летное поле, Серж подвез обеих дам к трибуне для гостей, указал их места и стал прощаться.

– Я оставляю вас до конца полетов. Хоть я сегодня и не летаю, работают мои друзья – я должен быть с ними. – Он неопределенно махнул рукой в даль летного поля.

– Мы еще увидимся? – вежливо спросила Мари, подавая ему руку на прощание.

– Конечно, мадам.

– Тогда я не говорю «до свидания». – Мари казалась Лене дамой высшего света. Рядом с ней Серж Валли был вполне гармоничен. Лена с досадой подумала, что это она оказалась здесь сбоку припеку, хотя благодаря Валерию должна бы играть главную роль. Лена и не подозревала, что со стороны, в моей черной куртке и пестрой косынке на пушистых волосах, она производит впечатление миндального деревца, еще только готовящегося расцвести: нежная молодость дорого стоит. Валли повернулся и прямо посмотрел Лене в глаза.

– Мадемуазель, я хорошо помню, как мы познакомились с вами в Москве. – Лена смутилась.

– Какая красивая у вас машина! – Про машину она сказала потому, что не знала, что вообще сказать, хотя машина в самом деле была очень красивая.

– Это машина моей жены, моя – гораздо меньше, – ответил Валли. – Я снимаю квартиру в Париже, а жена с детьми живут постоянно в Блуа, это на Луаре. – И, улыбнувшись, добавил: – В Париже проще иметь маленькую машину.

– Вы в Париже работаете?

– Учусь. В Сан-Сир. Это военная академия. Раз в неделю приезжаю домой, – он улыбнулся, видимо, вспомнив о доме. – Катрин сама предложила мне взять ее машину, чтобы вас встретить.

– Передайте ей привет от нас! – сказала Мари. Лена же промолчала.

– До встречи! – улыбнулся он еще раз, и Лена повторила за ним, как эхо: «До встречи…»

Когда он ушел, Лена переспросила Мари:

– Что он сказал насчет машины?

Мари в это время протирала платочком стекла театрального бинокля.

– Он сказал, что это машина его жены. А что?

– Ничего, – ответила Лена. – Вполне естественно, что у человека есть жена, а у жены – отличная машина. Можно только порадоваться за их семью. – Она не захотела продолжать разговор и отвернулась, глядя в толпу. – Сейчас начнется!

– Волнуешься за Валерия? – Мари коснулась ее руки. Лене почему-то стал неприятен ее жест.

– Естественно.

– По-моему, твой жених стоит того, чтобы за него волноваться. – Мари поднесла к глазам бинокль и приготовилась смотреть шоу. Лена искоса взглянула на тетку. В своей светло-голубой шелковой косынке, развевающейся на ветру, в темных очках, с биноклем, Мари была похожа на красивую актрису из какого-то зарубежного детектива. Лена критически подумала про свои джинсы и кожаную курточку с чужого плеча. Ей вдруг сделалось очень и очень грустно среди беспредельной толпы, солнца и светлого неба. Вдруг откуда-то сверху полилась бравурная музыка, и женщина-диктор мурлыкающим голосом сделала объявление. Раздался рев. Полеты начались.

* * *

В это время я в гостинице за завтраком наслаждалась тающими во рту круассанами и горячим кофе, который заботливо подливала мне толстущая негритянка в белом переднике – как я поняла, одновременно и буфетчица и кастелянша. За соседним столиком с аппетитом поедали йогурты и вареные яйца два толстых немца. Третий в их компании – по моим понятиям, совершенно на немца не похожий – меланхоличного вида брюнет в их оживленном разговоре участия не принимал и с грустным видом пил один чай.