Как обычно, она ранним утром надела костюм для верховой езды и пошла к конюшне, надеясь найти отвлечение от своих мыслей в бешеном галопе. Но сегодня утром безрассудная скачка не облегчила ее яростной внутренней борьбы. Каждая дорога, по которой она мчалась, вызывала воспоминание о Чичеро и упрямой настойчивости, с которой он заставлял ее посмотреть в глаза безобразной действительности Юга. Он видел в ней самостоятельную личность, считал ее умной, а мало кто из южных женщин удостаивается такой чести.

Она гнала свою лошадь, пока та не стала тяжело дышать. И когда наконец, приняв решение, повернула назад, обнаружила у конюшни Ариста. Ее сердце разрывалось от горя и любви. Он стоял рядом со своим конем, такой красивый и высокий, с бледным лицом, мрачными глазами, напряженным ртом. Она чувствовала колоссальное влечение, текущее, как поток, между ними, и удивлялась, как могла жить без него.

Она спешилась, и ее грум взял поводья обеих лошадей. Как только они остались одни, Арист обнял Симону, и его объятия мгновенно воспламенили ее и разрушили с таким трудом обретенную решимость. Нет, она не сможет жить без него!

Он поцеловал ее страстно, но не так, как раньше, не нежно, а как будто против своей воли и с такой силой, что ей стало больно. Она протестующе застонала.

Он поднял голову и с презрением сказал:

— Он так целовал тебя?

— Кто? — в недоумении спросила Симона.

— Твой любовник. Чичеро. Он был твоим любовником, не так ли?

Она пристально смотрела на него, испуганная яростью, которую видела в его глазах. Это было так неожиданно, что она пришла в полное замешательство.

— Как ты можешь спрашивать после?..

После того, как она открыла ему свое сердце и позволила овладеть им. Она не могла поверить в то, что услышала.

— Если бы я знал, что он посмел приблизиться к тебе, я сам бы убил его!

— «Убил»… — Ее глаза наполнились слезами. Она, мигая, смахнула их. Затем, вспыхнув от неожиданной ярости, закричала на него: — Так, значит, что можно гусаку, то нельзя гусыне?

— О чем ты говоришь?

Она отшатнулась от его бешеного взгляда:

— Я говорю обо всех светлокожих рабах, родившихся на плантациях. И обо всех милых домиках во Вье Каре, в которых господа посещают свои тайные семьи только после темноты. Я говорю о твоей Милу и о том, что она убежала от… — Ее голос задрожал, и она замолчала.

Арист ожидал, что она будет отрицать свою вину, но теперь ему казалось, что она ее подтверждает. Он пришел в бешенство от того, что Симона пытается оправдать себя предположением, что горничная сбежала от него, а он с трудом мог вспомнить, как она выглядит. Он чувствовал страшное желание ударить ее и боролся со своей яростью. Он хотел одного: бежать от нее, прежде чем потеряет контроль над собой. Но его охватило невыносимое чувство потери и разочарования.

— Прощайте, мадемуазель! — выпалил он.

— Прощайте! — крикнула Симона.

Подбежал грум:

— Вашу лошадь, господин?

— Да, — крикнула Симона. — Приведи его безобразную лошадь! Месье уезжает!

Она повернулась и быстро пошла к дому, промчалась мимо удивленной Орелии к лестнице. В своей комнате она бросилась на кровать, сжав кулаки, стиснув зубы, страстно борясь со слезами и прислушиваясь к стуку копыт коня, уносящего Ариста из ее жизни.

Когда ее гнев ослаб, она спросила себя, можно ли было что-то сделать иначе. Но она не могла дать Аристу разумного объяснения, не предав месье Отиса и, возможно, кого-то еще из друзей Чичеро.

«Я любила Чичеро, — горестно подумала она, — но не так. Нет, Господи, не так, как Ариста».

Любовью, которая обречена, которая была обречена с самого начала.

18

Арист случайно встретился на Торговой бирже с владельцем маленькой плантации, испытывавшим, как он слышал, денежные затруднения. Месье Годе спросил его:

— Вы, кажется, давали объявление о побеге горничной, месье Бруно? Вы нашли ее?

— Нет — раздраженно ответил Арист. Он не хотел вспоминать об этом эпизоде, связанном с Симоной. Он не хотел думать о ней, хотя не думал ни о чем другом с того момента, как они расстались.

— У меня есть хорошо обученная служанка, которую я мог бы продать вам, — сказал Годе. — Она выросла в Вирджинии, здоровая и хорошая работница, но у меня плохой урожай и я кормлю слишком много рабов.

— Сколько? — спросил Арист.

Его экономка недавно жаловалась, что никто на плантации не может заменить Милу. Он мог бы купить хорошую служанку.

— Двенадцать сотен.

Арист был не в настроении совершать подобную покупку, тем более торговаться, но это была хорошая сделка. Либо Годе действительно в тяжелом положении, либо что-то не в порядке с рабыней.

— Сколько ей лет?

— Восемнадцать, и она послушная. Не крупная, но жилистая, и сильная. — Поскольку Арист еще колебался, месье Годе добавил: — Хорошая вирджинская рабыня. Я заплатил за нее пятнадцать сотен, месье.

Арист почувствовал вспышку симпатии к нему, но сказал:

— Вы заплатили слишком много, месье.

Плантатор пожал плечами:

— Так двенадцать сотен?

— Договорились. Пришлите ее в Бельфлер, и мой бухгалтер даст вашему слуге чек.

— Да, конечно… моему слуге, — неловко сказал Годе. Они пожали друг другу руки.

«Вероятно, он привезет девушку сам», — думал Арист, направляясь по низкой мощеной улице к дому де Ларжей, и отогнал мысли о плантаторе и его денежных затруднениях. Элен просила прийти к утреннему кофе, чтобы спросить совета по некоторым документам, которые она должна подписать. Он не получит удовольствия от этого визита. Все, что он делал в эти дни, не приносило ему радости.

Он нашел Элен во внутреннем садике под большим зонтом. Перед нею лежали документы. Она сердечно встретила Ариста и вызвала горничную.

— Вы выглядите угрюмым, мой друг. Может, я могла бы улучшить ваше настроение хорошими новостями.

— А есть хорошие новости? — спросил Арист так горько, что она насторожилась.

— Мне так кажется. Я нашла прелестный новый бутон для вашего букета.

Арист мгновенно пожалел, что пришел.

— Семнадцатилетняя девушка, оставляющая монастырь, чтобы подготовиться к осеннему сезону, — с энтузиазмом продолжала Элен. — Она застенчива и мила, и у нее изумительные глаза. Она так понравится вам, что скоро мы будем планировать свадьбу.

Ариста пронзила резкая боль.

— Забудьте о свадьбе.

— Забыть? — отозвалась она. — А теперь почему?

— Я больше не думаю о браке.

— Больше не думаете! — повторила она с гневной иронией. — И почему же!

— Я передумал.

— Господи! — воскликнула Элен. — Вы невыносимы!

— Совсем нет. Я просто не готов жениться.

— Если бы мой муж не назначил вас своим душеприказчиком, я бы умыла руки.

— И правильно бы поступили, Элен. — Он взял документы. — Так что тут у нас?

Она раздраженно кусала губы.

— Я хочу продать собственность на Фолс-Ривер арендатору, который хочет купить ее.

— Тогда вы больше не будете получать доход от этой собственности, если только не вложите полученные от продажи деньги во что-то другое. Вы думали об этом?

— Именно этого я и хочу от вас, — мрачно сказала она.

Он сложил документы в аккуратную стопку.

— Через несколько недель я уезжаю на Север. Я подумаю и дам вам совет, когда вернусь в Новый Орлеан. А пока ничего не подписывайте.

Вошла горничная, и они молчали, пока Элен, хмурясь, разливала кофе. Она мысленно искала возможную причину его странного настроения. Арист взял чашку кофе и отказался от пирожного.

— А как поживает мадемуазель Арчер? — спросила Элен неестественно пронзительным голосом. — Я слышала, что ей стало плохо на балу в «Сен-Луисе»?

— Неужели?

— Не лгите мне, Арист! Я могу стать опасным врагом. Я знаю, что именно вы унесли Симону из бального зала.

Арист почувствовал такую дикую вспышку ярости, что сам удивился. Он покраснел, но заставил себя заговорить с ледяным спокойствием:

— Я не буду вашим врагом, дорогая Элен, но не заблуждайтесь. Наша дружба — это еще не повод контролировать мои мысли и поступки.

Элен уставилась на него, и он осознал, что никогда раньше не говорил с ней таким тоном. Собственные слова вызвали странное эхо в его памяти: «Я не буду ничьей собственностью…» Он с острым беспокойством осознал, как похожи его слова на заявление Симоны. Взволнованный, он поставил на столик кофейную чашку и встал.

— Вы уже уходите? — спросила Элен со свирепой вежливостью.

Он стиснул зубы:

— Вы сердитесь на меня, дорогая. Вы не хотите, чтобы я остался. Увидимся, когда я вернусь в Новый Орлеан, и обсудим тогда ваши дела.

Сердится! Элен с яростью следила, как он уходит, но ее ярость была направлена на женщину, укравшую у нее Ариста. Ее сводило с ума то, что траур не позволял ей выполнять светские обязанности и собственными глазами видеть, что происходит. «Еще десять месяцев», — раздраженно напомнила она себе.

Арист не рассказал ей, что произошло на балу и почему он так разгневан, но у нее есть друзья, которые охотно принесут ей все сплетни. И она найдет способ использовать их!


Следующие несколько дней, улаживая свои дела, чтобы безболезненно покинуть Новый Орлеан до конца месяца, Арист был колюч, как дикообраз. Он мрачно размышлял о Симоне и ее любовнике, и его ночи стали пыткой, так как он вновь и вновь переживал те часы, когда держал ее в своих объятиях и был так счастлив, как никогда в жизни. Ее страсть оказалась именно такой, как он предвкушал: Симона была искренней и отзывчивой, чувствительной к каждому его прикосновению и желанию. Неужели он ошибался, думая, что она подавляла свою страстную натуру до встречи с ним?