Осторожный стук в дверь предшествовал появлению слуги с подносом, на котором стояли кофейник в чаше горячей воды, две маленькие чашечки и пирожные.

Симона закуталась в халат и села в одно из кресел у камина.

Слуга поставил поднос на столик и вышел. Арист последовал за ним из комнаты, и Симона услышала, как он дает ему какие-то инструкции. Вернувшись, он сказал:

— Мой слуга отведет твой экипаж на платную конюшню.

Он наполнил чашку и принес ей, опустившись на колени на ковер у ее кресла. Он положил руку на ее колено, большую красивую руку с длинными пальцами, золотистую от загара на фоне темно-красной парчи его халата. Он был тревожно близко. Она чувствовала, как тепло его тела медленно проникает в нее.

— Я люблю тебя, Симона.

Она заглянула в его глаза и увидела, что он верит этому. Она робко коснулась его непослушных волос.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Пей свой кофе, — сказал он прерывистым голосом, — потому что, когда ты выпьешь, я буду ласкать тебя. Часами. Может, весь день и всю ночь. Может, я никогда не отпущу тебя.


Час спустя он откинул волосы с ее щеки и сказал:

— Мы можем пожениться, если хочешь.

Ее голова уютно устроилась в изгибе его плеча, ее ноги сплелись с его ногами. Ощущение его обнаженного тела было волшебным, и ее удовлетворенное тело пело от прекрасных воспоминаний их любви.

Она лениво напомнила ему:

— Ты хочешь взять в жены юную девочку из монастыря. Девочку, которой ты сможешь управлять. Разве не так?

— Я хочу только тебя! Если не хочешь выходить замуж, можешь получить меня на любых твоих условиях, Симона. Тебе нужно только сказать. Только позволить мне любить тебя!

Она спрятала лицо на его плече, вдыхая его запах.

— Я люблю тебя.

— И ты выйдешь за меня замуж?

— Ах, не спрашивай об этом, дорогой Арист.

— Господи! — пылко сказал он, приподнимая голову, чтобы видеть ее. — Как же ты раздражаешь меня, Симона Арчер! Ты представляешь, как сердишь меня? Или как я обожаю тебя?

— Но я же сказала, я люблю тебя. Только я не подчинюсь ни тебе, ни любому другому мужчине.

Он застонал, затем сжал ее в объятиях и поцеловал.

— Но это не последнее твое слово.

— Последнее!

— Нет. Ты моя любовь, Симона. Я теперь знаю это, и ты это знаешь. Ты придешь ко мне. Женой или любовницей… мы будем вместе…

Он наклонился над ней, целуя ее шею, грудь, пока страсть снова не воспламенила их и их тела не слились в экстазе.


Арист проснулся первым. Голова Симоны лежала на его плече, ее ароматные черные волосы раскинулись по ее лицу, смешиваясь с волосами на его груди. Мягкость ее тела, шелковистость ее кожи на его крепких мускулах возбуждала, но не яростной страстью. Это было задумчивое созерцательное возбуждение, и он лежал неподвижно, наслаждаясь тем, что обнимает ее, спящую, вспоминая все восторги, дважды разделенные с нею.

Она приняла его легко и глубоко, он не почувствовал никаких преград. Среди его распутных друзей было широко известно, что у женщин, скачущих на лошади так много, как Симона Арчер, и с самого детства, разрывается девственная плева. Симона во многом была невинна, но она неуловимо давала ему понять, что доставляет ей удовольствие, а чего она не хочет.

Он не предохранил ее. Его реакция на вулканическую силу их страсти совершенно лишила его контроля над собой. Он не смог бы оторваться от нее, так же как не смог бы взлететь над кроватью. Но это не имело значения. Они поженятся. И у них будут дети. Он не отпустит ее.

Симона открыла глаза, откинула волосы и улыбнулась ему. От ее взгляда его сердце тревожно забилось. Он вдруг сказал, совершенно не собираясь этого делать:

— Я не лишил тебя невинности, дорогая.

— В моем возрасте? — поддразнила она, и он не понял, то ли она мстит за его замечание на охоте о ее девическом статусе, то ли говорит серьезно. Был ли он ее первым любовником?

Он крепче сжал ее плечи:

— Это не имеет значения, не правда ли, любимая? Бог знает, я не девственник. Но теперь, когда я нашел тебя, я мог бы пожелать этого.

Он притянул ее к себе и поцеловал долгим нежным поцелуем, в котором было гораздо большее чувство, чем просто вожделение.

Когда наконец он отпустил ее, она приподнялась на локте и посмотрела на него сверху вниз. В ее глазах была вся нежная радость, которой он завидовал, когда она ласкала милого маленького жеребенка в конюшне, — все это и даже больше.

— Я люблю тебя, Арист.

— Я говорил раньше «Я люблю тебя», любимая, но никогда я не вкладывал в эти слова то значение, что сейчас.

Он взглянул на задернутое шторами окно и увидел в щелочку, что дождь прекратился и алый свет низкого солнца проникает сквозь облака.

— Посмотри, готова ли твоя одежда, и я пошлю слугу за твоим экипажем. По дороге в Беллемонт подумай о том, как сказать очаровательной Мелодии, что я хочу жениться на ее дочери.

Она покачала головой, смеясь, и ответила ему поцелуем.

16

Джон Уоррен Отис поздоровался с новым хозяином и взял у слуги чашку кофе. Они сидели в галерее. День был ясным и уже теплым, приятным в тени, отбрасываемой крышей дома. Воздух был пронизан ароматом жимолости.

— Я выбрал вам носильщика, месье Отис, — сказал месье Виго. Владелец плантации был высоким худым французом, с римским носом и чувственными, удивительно красными губами. — Леон хромает, но тем не менее достаточно проворен. Я думаю, он будет вам очень полезен, так как умеет подражать крику любой птицы.

— Замечательно! Может быть, он продемонстрирует свои таланты прежде, чем мы отправимся?

— Ну конечно. Только он плохо понимает по-английски. Если хотите, я предоставлю вам кого-нибудь другого, но все мои рабы говорят на отвратительном французском.

— Это не важно, месье. Я тоже не очень бегло изъясняюсь по-французски, как вы уже заметили, но я могу общаться.

— Тогда я пошлю за Леоном.

Хозяин отдал приказ слуге, снова наполнявшему их кофейные чашки, и вскоре к галерее, хромая, подошел черный мужчина и остановился, покорно склонив голову. Он стоял на солнце, освещавшем его лоб и тугие кольца волос, и Отис увидел, что раб моложе, чем показался ему вначале. Его опущенные плечи, его осанка показывали, что его левая нога короче правой.

— Леон, месье Отис хочет услышать твои птичьи крики.

— Да, господин. — Негр приложил руки к губам, пробормотал: «Пересмешник» — и издал быструю серию звуков: от хриплого карканья до мелодичного пения.

Отис улыбнулся и медленно сказал:

— Пересмешник крадет все песни, что слышит, не так ли? Ты можешь сказать мне, какой птице он сейчас подражает?

Раб сказал:

— Желтая славка. — И издал музыкальную трель. — Кардинал. — И просвистел нисходящий тон.

Отис оценивающе захихикал.

— Канадский гусь. — Раб так реалистично изобразил далекую стаю, летящую над головой, что Отис чуть не поднял глаза к небу. И все это было сделано с неизменным апатичным выражением лица.

— Я потрясен, — пылко сказал Отис. — Скажи мне, ты видел танагру?

Черный мужчина быстро взглянул на него, затем ответил отрывистым «Пик-пик? Пик-и-пик-и-пик».

Отис громко рассмеялся:

— Как думаешь, ты сможешь сегодня найти мне танагру?

— Да, господин.

— Хороший человек.

— Иди скажи поварихе, чтобы приготовила ленч для месье Отиса, — приказал плантатор. — Ты отведешь его туда, где можно найти танагру.

— Да, господин.

Леон кивнул и захромал прочь, перед уходом взглянув через плечо на хозяйского гостя. Это был гордый взгляд, противоречивший его проявлению покорности и унижения, и неуловимо снисходительный.

Отис был заинтригован. Плантатор явно ничего не заметил.

— Он кажется умным парнем, — сказал Отис.

— Я не назвал бы это умом, месье. Как у пересмешника, у него дар подражания.

— Действительно. Месье, прошу вашего разрешения стрелять, если мы найдем танагру. Я не люблю убивать певчих птиц, но необходимо принести образец в студию. Я хочу раскрасить каждое перышко. У меня хорошая память на детали, но не настолько.

Плантатор пожал плечами:

— У нас много певчих птиц, месье. Я уверен, что могу поделиться с вами.

Час спустя они отправились в путь. Леон нес папку Отиса на одном плече и рюкзак с рисовальными принадлежностями, бутылкой вина и едой — на другом. Отис нес свое ружье, так как месье Виго предупредил не отдавать его Леону. Как и предсказывал хозяин, Леон, несмотря на хромоту, шел быстро.

Когда они преодолели выгоны, где паслись лошади, и направились к лесу, Отис спросил:

— Ты родился с короткой ногой, Леон?

— Нет, господин.

— Что случилось?

— Когда я был маленьким, я очень рассердил отца господина и он сбросил меня с галереи.

— Господи! С верхней галереи?

— Да, господин. Я сломал ногу и никогда уже не мог ходить прямо.

Отис поморщился и несколько минут старался скрыть жаркий гнев, который вызывало в нем рабство, всепоглощающую ярость, заставившую его бросить прибыльную портретную живопись и отправиться на Юг, чтобы освободить столько рабов, сколько он сможет.

— А теперь с тобой хорошо обращаются?

— Да, господин.

— Ты когда-нибудь мечтаешь о свободе?

Темнокожий мужчина повернул голову и презрительно взглянул на Отиса.

— Ты никогда не думал о том, чтобы пойти на Север в один из свободных штатов?

— «Свободных», господин? Мой хозяин может послать своих людей куда угодно, чтобы привести меня обратно.

— Значит, ты знаешь о Законе о беглых рабах этого года?