А уже следующим вечером, когда хорошенько отоспался, и вовсе решил для себя, что никогда больше не стану так унижаться перед девушками, добиваясь их внимания ко мне. Если понадобится, я превращусь в бесчувственный камень, но не дам кому-либо снова сделать из себя своего раба. Раба своих собственных эмоций и неуемных глупых гормонов. Я буду первым, а они всегда будут оставаться на подпевках.

А потом я снова пил. Много и в одиночестве. Даже отец, зная то, в каком я состоянии, перестал лить мне в уши свои нотации и просто отошел в сторону, позволяя мне вымещать свою злость на груше, привычно висящей под потолком, и дожидаясь того момента, когда я все-таки приду в норму и смогу вести с ним конструктивный диалог.

И случилось это спустя несколько дней, за которые на моем теле успело появиться первое тату, а на бумаге оказалась парочка записей о моих вполне четких установках на дальнейшую жизнь, которую я совершенно точно не собирался тратить в пустую.

- И что это? – спросил тогда недоверчиво отец, глядя на исписанный моим корявым почерком блокнот.

- Мой бизнес план, - ответил я серьезно, считая себя в этот момент настоящим гением. Я ведь столько времени убил на то, чтобы расписать свою идею, которая уже давно зрела у меня в голове.

Отец только сдержанно фыркнул и отодвинул блокнот в сторону.

- И ты думаешь, что я помогу тебе? Вот с этим? – он с отвращением ткнул на разрисованный листок пальцем.

Действительно, как я мог об этом подумать?

Кто он мне? Всего лишь отец. Папочка, которым он так и не смог стать после ухода из семьи моей матери. И дело было даже не в том, что сам он, воспитывавшийся с рождения в детском доме, не имел никакого представления о том, кто такие родители по своей сути. Он даже не пытался разобраться во всем этом, и являлся не более чем человеком, обремененным лишним голодным ртом и возомнившим в какой-то момент, что он самый настоящий Бог, раз сумел добиться чего-то в жизни самостоятельно.

Да, у моего отца водились деньги. Я бы даже сказал, что однажды их стало настолько много, что они затуманили его разум окончательно, превратив из подобия человека в настоящую машину, которая могла с чистой совестью идти по чьим-то головам, ни разу не оглянувшись. У него было все, о чем только можно мечтать меркантильному человеку, в том числе хорошие связи и влияние. Он считался одним из самых крупных бизнесменов нашего города и проворачивал иногда такие сделки, что за его советом выстраивались очереди. Вот только все это принадлежало исключительно ему – не мне.

Я с самого детства знал, что такое жить в чьей-то тени. Причем тень эта была настолько темной, что меня из-за нее просто невозможно было рассмотреть.

Еще в совсем юном возрасте, лет этак в 7, когда дела у отца и его партнера, а по совместительству и лучшего друга, пошли в гору, я дал ему слово, что никому не скажу о том, чей я сын и какие деньги он теперь зарабатывает. Для всех я был сыном простого риелтора, коим он и работал вплоть до ухода матери, которая, как вскоре и Аня, потянулась за лучшей жизнью, не дождавшись совсем немного. Я рос самым обычным парнем не более чем с сотней рублей на карманные расходы в день и поездками в общественном транспорте вместо дорогих автомобилей с личным водителем. И я держал слово, потому что со временем и сам больше не захотел иметь ничего общего с этим человеком, с которым у нас не было ничего общего. Даже фамилии. Я всю свою жизнь носил фамилию женщины, которой тоже не был нужен.

Единственным человеком, который был всегда рядом и понимал меня как никто другой, оставался мой лучший друг и почти брат, которого через какое-то время я предал сам, устроив глупое соревнование, которое из-за своей азартности и твердолобости попросту не мог проиграть.

Думаю, склонность к предательству близких в угоду себе передавалась в нашей семье по наследству.

- Я думаю, что ты можешь хотя бы попробовать вспомнить о том, что у тебя есть сын, - ядовито отозвался я, глядя в практически чужие утомленные глаза грязного болотного цвета.

За свою жизнь я множество раз смотрел в них в надежде увидеть хотя бы отблеск настоящих отеческих чувств, но каждый раз натыкался лишь на зыбучую трясину.

- А я думал, что ты закончил экономический в этом году и умеешь достойно презентовать проект, в который я, по-твоему, должен вложить свои средства, - отец потер подбородок с седеющей щетиной двумя пальцами.

«Его средства», - мысленно хмыкнул я, в очередной раз понимая, что имею дело с деловой бизнес-машиной без капли человеческих эмоций.

- Ах, да. Я же совсем забыл, что ты все это время потратил на сомнительные компании и какую-то вертихвостку. Тебе просто было не до учебы.

Напоминание о той самой вертихвостке, которую так не любил родственник, еще жестче полоснуло по сердцу. Я все еще не мог простить ей те слова, что она произнесла на прощание. И, наверное, не смог бы уже никогда. Я не умел держать рядом с собой людей, которые в меня не верили.

- Я все верну, - будто не слыша обидных слов в свой адрес, упрямо произнес я, глотая вставшую комом в горле гордость. Она шептала, чтобы я прямо в эту же секунду встал и ушел, не дожидаясь ответа.

Но я знал, что тем самым сделаю только хуже. А мне впервые в жизни действительно требовалась помощь человека, которого хотелось называть не более, чем своим временным спонсором, который любил свои деньги намного больше, чем меня. Я представлял себе, что пришел в банк, где не требовалась куча справок, которые я просто не мог получить на своей подработке, и мощный поручитель, коего у меня никогда не было. Но также я видел перед собой и свой единственный шанс начать делать хоть что-то, пока злость в моей душе могла пойти мне во благо.

- Самонадеянный мальчик, - хмыкнул отец, насмешливо глядя на меня. – Думаешь, у тебя получится отбить хотя бы половину той суммы, которую ты просишь, этим своим кофе? В твоих закорючках нет ни слова о рисках. Да и достоинства прописаны отвратительно.

«Твоя роль моего единственного родственника тоже прописана отвратительно», - подумал я, все-таки молча поднимаясь со своего места и резко хватая со стола блокнот. Если бы я остался сидеть за одним столом с этим человеком еще хотя бы минуту, могла бы начаться третья мировая.

- Я не прошу мне помогать, отец, - произнес я сдавленно. – Считай это моим деловым предложением, которое пока не до конца проработано. Так ведь для тебя понятнее?

Отец в ответ небрежно дернул бровью.

А у меня в душе зародилось огромное сомнение в том, действительно ли я хочу всего этого. Действительно ли мне нужно что-то кому-то доказывать. Тем более таким образом.

И ответ легким ветерком влетел в мою голову.

Да, я хотел этого. Хотел доказать им всем, что я чего-то стою. Хотел заставить отца видеть во мне равного себе. И если он не понимал отношений «отец – сын», я мог добиться от него отношения «партнеры по бизнесу», хотя это изначально и не входило в мои планы.

И на самом деле, я не был удивлен, когда, в конечном счете, смог добиться и этой вершины, все же проработав свой план более тщательно и склонив отца на свою сторону. Я привык добиваться того, что задумал и выигрывать. Эта черта моего характера была единственной, которую всегда уважал во мне отец. По крайней мере в его глазах я не выглядел неудачником. Это вносило хотя бы какую-то нотку тепла в наши непростые отношения.

Возможно, поэтому я и стал таким твердолобым и целеустремленным. Я с ранних лет ждал от кого-то похвалы в свой адрес и буквально из кожи вон лез, чтобы заработать слова одобрения. А когда понял, что все это мне больше не нужно, стал кайфовать от самого процесса получения желаемого. И в итоге стал тем, кем стал.

На самом деле, было даже немного забавно, когда спустя два года, встретившись за ужином с отцом, я услышал от него:

- Знаешь, сын, а я ведь думал, что из тебя совсем ничего не выйдет, - надменным голосом. – Но я рад, что все получилось именно так, и что первый вклад в твое дело был сделан мной.

Тогда я еле удержался от того, чтобы бросить ему в ответ какую-нибудь ядовитую колкость. Меня так и подмывало выкинуть что-нибудь эдакое, проявляя ту своевольную сторону своей личности, которую он просто терпеть во мне не мог. Вообще-то я умел ему перечить, и делал это довольно часто в подростковом возрасте, но сейчас был не тот случай, когда я мог разговаривать с ним, не подбирая слов как можно тщательнее.

Да, за это время мы с отцом стали общаться намного чаще и теперь в его глазах отражалось некое одобрение, а порой даже уважение. Но в глубине души мне по-прежнему было жаль того мальчишку, который, не выбирая для себя того, жил по законам жестокого бизнеса, находясь в собственном доме будто бы в холодном и бездушном офисе под надзором злого начальника.

И, сколько себя помню, я никогда не был достаточно хорошим сотрудником, которого хотел видеть во мне родственник. Я не походил на примерного мальчика Ярослава, которого сам же, по словам родителя, позже и испортил. Я не был отличником и никогда не участвовал ни в одной из бесконечных олимпиад, за которые мои одноклассники получали призы. Вместо этого я дрался за школой, вступаясь за какую-нибудь девчонку, впервые пробовал курить и всю ночь рассекал на тачке чьего-то отца, который потом отвалил нам хороших подзатыльников. Я не хотел следовать чьим-то правилам, а теперь заслуживал от самого строгого члена жюри такой высокой оценки. Это, несомненно, льстило мне, но в то же время вызывало негодование. Я одновременно радовался тому, что добился того, к чему стремился, и злился на то, что стал заметен для этого человека только тогда, когда ему это оказалось выгодно.

Это по-прежнему были не те слова, что я хотел бы от него услышать.

И я знал, что нельзя принимать их близко к сердцу. Когда ситуация изменится хотя бы самую малость, все вернется на круги своя и я из подающего надежды молодого бизнесмена превращусь для него в глупого мальчишку, который много лет крутился под ногами, пока он не купил ему отдельную квартиру и не выставил его вещи за дверь.