— Я не знаю, как так получилось. Простите. Я надеюсь, с мамой все в порядке? — громче спрашиваю я по пути в спальню, но резко останавливаюсь, когда сквозь отбойный стук пульса в ушах слышу голоса, доносящиеся из кухни. Женский и… мужской.

Мужской?

Неужели Адам приехал сюда? Сам? В Энглвуд? За мной и мамой? Серьёзно? Он снизошел до подобного? Он здесь?!

Не сразу замечаю, как по мере приближения к источнику голосов моё сердцебиение ещё сильнее ускоряется от неконтролируемого трепета, страха, изумления, интереса и ещё тысячи других разных эмоций, вызывных волнующими мыслями о встречи с ним.

Он зол? Раздражён? В гневе? Или нисколько не удивлён тем, что я лопухнулась в первый же день нашего договора?

Вариации его настроения из-за моей оплошности словно кирпич за кирпичиком выстраиваются в высокую башню в моей голове и тут же вдребезги рушатся, ударяя неизмеримой мощью по разуму, когда я открываю дверь на кухню и вижу то, что вообще никак не могла ожидать увидеть…

Адам не зол. Не взбешён. И даже не сердит. Нет. Его там просто нет, как и Мередит тоже. Есть только стол, заставленный тарелками с остатками засохшей еды и распитыми бутылками алкоголя; мама в невменяемом состоянии, заливающая в себя убивающее её пойло; и самое страшное — пьяный урод, что с трудом шевелит языком и заполняет кухню удушливым дымом своих дешёвых сигарет.

ЧТО ФИЛИПП ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТ?!

ПОЧЕМУ ОН ВЕРНУЛСЯ?!

КАК ТАКОЕ ВОЗМОЖНО?!

Оглушающие сознание вопросы ни в какую не выбираются из меня, будто бы застревая острыми камнями в гортани, пока картина их мерзкого застолья неумолимо начинает душить, сдавливать грудь, разрывать лёгкие, заставляя сердце истерично биться в агонии.

Я ничего не понимаю: что это значит?

От охватившей меня злости и тотального шока мне не удаётся связать мысли, превратившиеся в беспорядочную сумятицу. Я так и продолжаю неподвижно стоять в дверном проёме в полном онемении до тех пор, пока очаг всех моих многолетних бед, наконец, не замечает меня первым.

— О-о-о! Глянь-ка, кто явился! — довольно протягивает чмо, елейно ухмыляясь. — Дочурка, где тебя черти весь день носили? Почему любимого отчима не пришла встречать? Разве ты не рада меня видеть?

Его тупые вопросы, точно огромная груда поленьев, брошенная в костёр моей злости. Я сжимаю кулаки до боли, кусаю от нервов губы, раз за разом повторяя про себя:

Нет! Мне всё это просто мерещится. Адам же сказал, что превратит его жизнь в ад, а значит — Филиппа тут быть не может.

— Чего встала, как пень? Давай присаживайся, — он отодвигает табуретку и призывно стучит по ней ладонью. — Присоединяйся к нам. Отпразднуем моё возвращение вместе.

Я всё еще сплю. Однозначно. Не мог он сбежать от Адама. Не мог. Бред всё это.

— Ну чего такое? Я хочу выпить за тебя, моя дорогая доченька, — вдруг заявляет он, салютуя стаканом, ловя мой вконец недоуменный взгляд. — Что глаза вылупила? Не удивляйся так. Нам нужно выпить за то, что у тебя получилось вернуть меня домой, тем самым спася от крайне нехороших людей, к которым я попал. Не знаю, как тебе это удалось, но благодарности моей нет предела, Ники, — злорадство и фальшь насквозь пропитывают его ехидный голос, что схож со скрипом вилки по стеклу. Но сильнее раздражения от его слов меня сковывает ужас.

Значит, Адам его отпустил? Это правда. Он сделал это? Какого чёрта?!

— Ну ладно, не хочешь праздновать с нами, дело твоё, — он залпом опустошает стакан с какой-то гадостью и, пару секунд поморщившись, вновь обращается ко мне. — Раз пить не будешь, давай тогда уборкой займись, а то вон во что вы, девочки, дом превратили во время моего отсутствия. С ума сойти! Так и оставляй вас одних. Без меня и дня прожить в чистоте не смогли, — мерзкое рыло начинает ржать своему остроумию, а в хлам пьяная мама, даже не понимая причины смеха, тут же присоединяется к нему.

Нет! Нет! Не-е-ет!

Так не должно быть! Нет! Мама должна была отрезветь! Я должна была спасти её и отправить в лечебницу! Вытянуть из этого дерьма раз и навсегда! У нас же был уговор с Адамом! Как же так?! Что он наделал?! За что?! Из-за Остина, что ли?! Нет! Не может быть такого! Не может! Адам же поклялся убрать слежку. И я на сто процентов уверена, что он это сделал!

И убедительная просьба — только не думайте сейчас, что я вконец доверчивая дура, которая с первых же секунд поверила Харту на слово. Никак нет. Но я убедилась в этом позже — вчера на вечеринке. Слежки нет! И это точно! Ведь будь оно иначе разве мой шпион не обрубил бы мой последний выходной ещё во время откровенных танцев среди кучи мужиков? Или же когда Марк неожиданно накинулся на меня с поцелуем? И уж точно он не позволил бы мне переспать с Остином в лесу, а после — отправиться к нему домой и продолжить начатое. Верно?

Верно, мать его! Тогда какого чёрта Адам натворил?! Я же не нарушила ни один пункт контракта! Ну… за исключением того, что не пришла к нему сегодня вовремя. Но, чёрт, что за бред?! Одно глупое опоздание, и всё? Сделка отменяется? Без предупреждения и возможности объясниться? Не понимаю. Ничего не понимаю. Да и не могу я думать, здраво мыслить и разбираться хоть в чём-то, пока наблюдаю, как Филипп вновь разливает алкоголь по стаканам, раскатисто смеётся, неся какую-то чепуху, и отравляет своим потом и мерзкой сущностью всё пространство дома.

Не будет этого! С помощью Адама или без я не позволю ему больше здесь оставаться. Не позволю ему больше убивать её. Только через мой труп.

Все тело начинает вибрировать от гнева, а цепи разъяренных демонов — трещать и рваться на части. Никакого контроля. Никакой пощады. Никакой возможности нажать кнопку «Стоп», пока не избавлюсь от этого ничтожества, отгородив от него маму.

Я даже не улавливаю момента, как резко срываюсь с места и намертво вцепляюсь в вонючую влажную майку Фила, порывисто стаскивая его тушу со стула. Толком не слышу ни его удивленно-злостного крика, ни маминого неразборчивого лепета с просьбами успокоиться и прекратить потасовку. И уж тем более я не врубаюсь, где вообще нахожу в себе силы тащить его пьяное, крупное тело по полу в сторону выхода из квартиры. Конечно, я осиливаю всего несколько метров, пока Фил не отходит от удивления и не вскакивает на ноги, но всё же… это уже достижение. Осталось миновать еще столько же, и тогда я выкину это дерьмо из нашего дома.

— Идиотка неадекватная! Пи*ды захотела получить?! Я тебе это без проблем устрою! — очухавшись, орёт Филипп, заглушая непрекращающиеся мольбы мамы, и залепляет мне мощную пощёчину, от которой в голове всё начинает вертеться, но нисколько не погашается бушующий во мне огонь.

— Вали отсюда! Быстро! Ты здесь больше жить не будешь! — наконец, и мой истошный крик прорывается сквозь блокаду в горле. — Вали! Вали! И не смей возвращаться! — будучи в полном неадеквате, повторно впиваюсь пальцами в ткань его майки и пытаюсь оттащить его к двери, но на сей раз у меня ничего не выходит: сотрясая воздух отборным матом, Филипп больно сдавливает моё запястье, вынуждая ослабить захват, и отталкивает меня настолько сильно, что я спиной влетаю в стену и тут же сползаю вниз, не удерживаясь на ногах.

Но боли от удара снова нет. Страха тоже. Или же я просто ничего не чувствую. Глаза застилает алая поволока злости, когда вижу, как Филипп разворачивается и раздраженно вталкивает пошатывающуюся маму обратно на кухню, отчего та не удерживает равновесия и падает на пол.

— Что ты сделал?! Не смей так с ней обращаться! — кричу я, слыша болезненный скулеж мамы, что точно острыми иглами протыкает мне всю изнанку кожи. Но мразь не реагирует на мой ор, а в явном желании до конца выпустить пар, который я в нём породила, размахивается и с ноги ударяет её по бедру. А затем повторяет это действие ещё, ещё и ещё, не обращая внимания на мамины крики и мольбы остановиться, — и эта жутчайшая сцена становится последним кадром, что у меня получается разглядеть перед тем, как свет в разуме полностью гаснет.

Я лишь чувствую, как в венах закипает адреналин, а неконтролируемая агрессия перехватывает борозды правления, что побуждает моё тело само взлететь от пола, пробежать метры до Филиппа и, схватив первое, что попадает под руку, со всей яростью ударить его по затылку.

Звонкий треск стекла. Стук тяжёлого тела об пол. Истошный крик мамы, смотрящей с ужасом на обильный поток крови, расползающийся лужей вокруг головы отчима. Секунда моего ошалелого взгляда на разбитую бутылку в дрожащей руке — и даже сквозь багровые вспышки гнева я осознаю чётко и ясно одну безусловную истину: только что совершённый мной поступок неминуемо разделит мою жизнь на «До» и «После».


— Боже мой!!! Нет! Нет! Фил! — будто мигом протрезвев, пронзительно кричит мама, заставляя меня сотрясаться, как от лютой стужи. — Фил! Фил! Очнись! — она придвигается ближе к лежащему лицом вниз телу и начинает тормошить его, полностью измазывая ладони в крови, но он не подаёт никаких признаков жизни.

Он не шевелится! Он не отвечает! И неужели он не дышит?!

Я цепенею, окончательно угодив в липкие лапы собственного страха. Двигаться не получается. Дышать — тоже. Внутри становится до невозможности холодно, а снаружи, наоборот, по коже струится обжигающий пот, пока я нервно качаю головой из стороны в сторону, наотрез отказываясь принимать устрашающий факт, что я… я… я уб… Нет! Я даже в мыслях произнести не могу то, что уже через несколько секунд начинает гневно выкрикивать мама:

— Ты убила его! Ты убила Филиппа!!! Он не реагирует! Не двигается! Он мёртв! Что ты наделала?! Что?! — её безумный взгляд с налитыми кровью белками разом обрывает все струны моей души.

— Нет… Нет… Я не убила… Я не хотела… Я не хотела убивать, — мой сиплый голос будто принадлежит не мне, а несчастной, смертельно напуганной незнакомке, которая только что одним ударом обрубила жизнь другого человека, заодно навсегда перечеркнув свою.