— Нет. Я в порядке. Уже всё прошло. Просто не ела сегодня ничего.

Бросаю беглый взгляд на часы — почти пять вечера. Про себя чертыхаюсь и, продолжая одной рукой удерживать Лину за талию, вытаскиваю из кармана телефон, набирая ассистентку. Приказываю Саре заказать еду из моего любимого ресторана в офис с важной заметкой: «еды много, доставка — рекордно быстрая», и вновь перевожу всё внимание на пытливо изучающую моё лицо дикарку.

— Насчёт врача тоже не обсуждается. Ты сегодня же поедешь в больницу и пройдёшь тщательный медицинский осмотр, — строго чеканю я.

— Но я не могу.

— Что значит, не можешь?

— Я маму дома оставила одну.

— И что?

— Она не в лучшем состоянии из-за ухода Филиппа.

От меня не ускользает, с какой лютой ненавистью она произносит имя отчима.

— Это не проблема. Я отправлю к твоей маме специалиста, который побудет с ней и заодно подготовит к нашему скорому отъезду.

— Отъезду?

— Да. Мои дела в Рокфорде подходят к концу, через несколько дней мы улетаем в Нью-Йорк, и потому твою маму я размещу в наркологическую клинику, лишь когда прилетим туда, чтобы ты могла навещать её в свободное от работы время.

— Ты серьёзно? — выдох, полный неверия, вылетает из её уст.

— Я никогда не говорю несерьёзно. Что тебя удивляет? — задаю вопрос, хотя прекрасно знаю ответ: она, по ходу, реально думала, что я заточу её, как пленницу, в своих хоромах, в которых она будет ожидать моего возвращения, трясясь от страха. Неужели я правда выгляжу таким страшным в её глазах?

— Не знаю… Не важно… Просто… дело в том, что мне ещё нужно будет уговорить её на лечение. Я не уверена, что смогу так быстро это сделать, — произносит Лина вроде как с грустью, но в глазах уже вовсю светлеет восход.

— Быстро сделать это смогу я, но для этого нужно, чтобы она протрезвела. Этим и займётся нарколог, который прибудет к ней уже сегодня, — а после этих моих слов и секунды не проходит, как моя дикарка даже без улыбки на губах начинает светиться точно солнышко, от которого у меня аж глаза слепит, а блаженное тепло окутывает тело до последней косточки.

Чёрт бы побрал эту ведьму, как у неё это получается? Неисчислимое количество женщин смотрели на меня, как на божество, но ни одна из них не могла по-настоящему дать ощутить себя таковым. Но с Линой… С ней всё иначе… Я ощущаю себя всемогущим богом, способным созидать новые миры, лишь потому, что становлюсь причиной её счастья.

— Спасибо, — а слыша её тихий, внезапно потеплевший голосок, клянусь, я чувствую, как в теле появляется такое количество энергии, которой хватило бы на сотворение целой галактики.

— Я ещё ничего не сделал, — наклоняюсь к её лицу и неторопливо провожу пальцами по её впалой скуле. Да! Пристрелите меня, но я опять к ней нежно прикасаюсь. — Но когда сделаю, ты знаешь лучший способ, как меня отблагодарить. — И да, я опять её целую. Опять начинаю ласкать её сладкий язычок своим, прижимая хрупкое тельце к себе ещё ближе, и исчезаю в мелодии женского стона, смакуя робкие прикосновения маленьких рук к моему лицу.

Сколько же времени должно пройти, чтобы мягкие подушечки её пальцев перестали обжигать всю поверхность кожи? Сладость губ прекратила отравлять, словно наркотическим опиатом? А запах… бля*ь, этот её потрясающий запах… когда же он утратит силу заменять мне весь кислород в лёгких и засорять мозг сентиментальным шлаком?

Не знаю. Но, думаю, года точно должно быть достаточно, чтобы Лина мне вконец надоела и всё её воздействие на меня тут же нейтрализовалось. Двенадцать месяцев, а, может, и меньше, — и я буду полностью здоров. Ну а сейчас я чуть ли задыхаться не начинаю и еле подавляю в себе разочарованный стон, когда резко отстраняюсь от губ дикарки.

— Адам… — почти беззвучно шепчет сквозь тяжелое дыхание, глядя на меня помутневшим, томным взглядом. Вижу, каких усилий ей стоит держать веки открытыми. Мне тоже сложно просто на неё смотреть, но нужно уже завязывать с этой, мать её, любовной прелюдией, которую всё равно здесь сексом не закончить.


— Что ещё ты хочешь в оплату за своё хорошее поведение? — вмиг возвращаю голосу привычную бесстрастность, замечая, как мой вопрос быстро сбрасывает с глаз Лины поволоку нестерпимого желания.

— Мне… мне ничего больше не нужно. Лечение мамы и избавление от Филиппа — это всё, ради чего я сюда пришла.

И вновь… её интонация мрачнеет до какой-то погребальной черноты, стоит ей только упомянуть имя этого урода.

— Что ты хочешь, чтобы я с ним сделал? — спрашиваю я, в уме заранее рассматривая варианты, как превратить жизнь её отчима в ад, даже если она попросит его не трогать.

— Я хочу, чтобы он сдох! — но Лина, мягко говоря, поражает меня своей жёсткой и как никогда откровенной фразой вместе с диким блеском ненависти в зрачках. — Но смерть для него — это слишком просто, поэтому… сделай с ним всё, что потребуется, чтобы каждое утро эта мразь горько сожалел о том, что вообще проснулся.

Охренеть! Я думал, она в гневе невероятно сексуальна, но, одержимая неистовым желанием отомстить своему обидчику, Лина представляет собой само воплощение совершенства, от созерцания которого вся кровь вместе с огненной массой сгущается в моём мужском центре и истошно кричит о необходимости поскорее снять напряжение.

— Я всегда знал, что ты милая лишь внешне, но не думал, что ты, прям, настолько жестокая, — сдавлено констатирую я, ведя настоящую войну с возбуждением.

— Я не жестокая, а справедливая. Тебе вряд ли известно абсолютно всё, что он мне сделал за долгие годы, поэтому Филипп без сомнений заслуживает всех страданий, которые его ожидают.

Вот же чёрт! Стоит только представить, как эта тварь неоднократно обижал мою дикарку, как зверь во мне начинает сотрясать весь разум своим яростным рёвом, отчего теперь неописуемых страданий её отчиму-отморозку уж точно не миновать. Задача будет выполнена с особой изощрённостью и превеликим удовольствием. Это я могу гарантировать стопроцентно.

— Адам, ты мне так и не ответил на один вопрос, — Лина отвлекает меня от занятных планов о свершении суровой кары Филиппа.

— На какой?

— Твои девушки… ну… те, что контрактные… они вернулись к нормальной жизни после окончания работы? — с неприкрытой тревогой интересуется она.

— Конечно, вернулись. Я же сказал, что это временно.

Но мой ответ нисколько не дарит Лине расслабления. Она лишь на несколько секунд задумывается о чём-то своём и вновь поднимает на меня свой вопросительный взор.

— А временно — это сколько?

— У всех по-разному. Кому-то хватало месяца, кому-то несколько, кому-то больше года. Восстановление у каждой девушки происходит индивидуально.

— И от чего это зависит?

Ещё раз прокручиваю к голове изученную информацию на многих бывших работниц и выдаю Лине единственный логический вывод, к которому я сумел прийти:

— Скорее всего, чем быстрее тебе удастся переключить своё внимание на другого мужчину, который сможет вызвать в тебе сильные эмоции, тем быстрее ты восстановишься, — произношу я, и в мозгах тут же загорается насущный вопрос: кто именно вернул эмоции Лине? Ежедневно раздражающий её Эндрюз или же драгоценный брат?

Но я не успеваю рот открыть, чтобы спросить, как Лина меня опережает своим вопросом.

— Я так понимаю, любые сильные эмоции, а не только любовь, да?

— Всё верно: любые, — без промедлений уверенно отвечаю я, ведь я не люблю Лину, а её шоу с Эндрюзом всё равно разом вернуло мне абсолютно весь пакет чувств.

— И, наверное, для этого даже не нужен другой мужчина, — задумчиво поджимает губки. — Потому что способность что-то чувствовать ко мне начала возвращаться после первого присланного тобой сообщения, — усмехаясь, сообщает она, а мне отчего-то так приятно становится, что я не замечаю, как начинаю улыбаться. Но это замечает Лина. — Не обольщайся, Адам. Единственное, что ты тогда во мне вызвал — это сплошной негатив.

— А всё остальное? — впиваюсь в её лицо внимательным взглядом.

— А всё остальное вернулось с галлюцинациями, — с лёту отвечает она.

Глаза в глаза. Так-так… врёт, сучка!

— С галлюцинациями?

— Да.

Опять ложь.

— Точно?

— Ты не веришь?

Она ещё спрашивает. Да с таким удивлением. Вручил бы ей Оскар за актёрское мастерство.

— Да нет, почему же? Верю. Просто я думал, твоим спасателем станет Марк или… твой лучший друг Остин, — специально делаю акцент на его имени, желая оценить реакцию Лины, но она абсолютно не меняется в лице и не выдаёт ни одного признака волнения.

— Марк пытался. Прям, очень пытался, делая уклон на мою буйную сторону, но у него так ничего и не вышло. — И это чистая правда. — А Остин… может, и смог бы вернуть меня к жизни, ведь я его очень сильно люблю, однако к моменту его возвращения в город я уже была в относительной норме, поэтому мне остаётся лишь гадать, получилось бы у него это сделать, или нет, — размеренно проговаривает она и сразу же спускает взгляд с моего лица к галстуку.

Дьявол, и тут она, вроде бы, правду говорит… Но почему же некое зудящее сомнение в груди так и не даёт мне всецело ей поверить?

— Любишь, говоришь? — переспрашиваю я, чуть ли не морщась от рези в горле, будто я только что горсть гвоздей проглотил.

— Очень, — весь её фокус направлен на пуговицу на моей рубашке.

— Как брата?

— Мы уже трижды говорили на эту тему.

— Как брата? — повторяю я, понизив голос, полностью игнорируя её слова. Мне похер, сколько раз она уже мне отвечала. Похер, что я основательно проверил всю историю их дружбы. Похер, что нет ни одного повода сомневаться. Я должен услышать и увидеть ещё раз.

Лина устанавливает со мной прочный зрительный контакт, несколько бесконечных мгновений недоумённо хмурится, а затем отводит до невозможности грустный взор к окну и чётко произносит: