Тори Майрон - На поводу у сердца

— Ты больше никогда не будешь от меня ничего скрывать, — мои слова отражаются на её лице чувством вины и сожаления, которые Ники торопится умело скрыть, опуская голову вниз.

— Прости меня… Я совсем не хотела тебя обманывать, — бурчит она себе под нос, виновато поглядывая на меня исподлобья. Ну… признаки угрызения совести налицо — и для меня этого уже предостаточно, поэтому я без промедлений отвечаю:

— Всё забыто и прощено, если ты обещаешь мне так больше не делать, — повторяю ей своё единственное пожелание, убирая выпавшую прядь волос ей за ухо. Ники недолго молчит. Вздыхает и, в очередной раз ослепляя меня своей ангельской улыбкой, устанавливает со мной прочный зрительный контакт.

— Конечно, Остин, я обещаю тебе больше никогда не врать.

И, наверное, я должен был сейчас обрадоваться её обещанию, да только сделать этого я не могу: тону в её глазах морских, бесстыжих, которым еще совсем недавно верил без оглядки, и поневоле слышу голосок внутри себя, что так назойливо и четко заявляет:

Врать она тебе больше не будет… но и меньше — тоже.

Николина

«Обещаю тебе больше никогда не врать, Остин.»

Да, и я, правда, больше не буду, но вовсе не потому, что враз перестану быть насквозь лживой тварью, которая по той или иной причине врёт всем и каждому на своем пути, а потому, что Остин будет за сотни километров от меня, и возможности обманывать его ещё больше просто-напросто не представится.

Новость о его скором отъезде в первый миг напугала меня, разозлила, обескуражила, но, чуть успокоившись, я осознала, что я в той же мере рада ей, в какой и огорчена.

Почему огорчена, думаю, и без объяснений понятно, а вот для радости у меня аж целых три причины: первую я уже озвучила чуть ранее; вторая — Остин будет далеко от меня, а значит, в безопасности от возможных действий Адама; и последняя и она же самая главная — я в самом деле хочу попытаться его разлюбить.

Хватит с меня страданий от безответной любви. Всё! После этой ночи точно хватит. Я достигла своего предела. Магия ночи прошла с первыми лучами солнца, растворив мою короткую сказку, и вернула в реальность, которая встретила меня его зелеными глазами, кричащими о безграничном сожалении при одной лишь мысли, что между нами могло что-то произойти. И именно этот его перепуганный, неприязненный взгляд остановил меня от рассказа о нашей ночной вспышке страсти и стал последней каплей, зародившей во мне желание отпустить свою любовь.

Естественно, как вы сами понимаете, разница между захотеть отпустить и отпустить — астрономическая, но в каком-то роде я уже сделала малюсенький шажочек в нужном направлении, признавшись ему о своих сокровенных чувствах.

Да, пусть из-за необходимости покрыть другую свою ложь я высказала Остину все завуалированно, но лично мне даже это помогло почувствовать лёгкое облегчение. Ведь я никогда даже подумать не могла, что у меня появится возможность прокричать свою любовную тайну ему прямо в лицо, так как смелости у меня на это всегда не хватало, да и знала, что ни к чему хорошему моё признание не приведет. Однако, взяв пример с одного мастера по искусному сокрытию всей правды во лжи, мне удалось выбросить из себя на свободу годами мучающий меня сгусток безответных чувств, и теперь я должна заставить себя двигаться дальше, ведь сейчас как никогда подходящее время для этого — перспектива разлюбить Остина выглядит крайне оптимистично, если учитывать, что совсем скоро его не будет со мной рядом со всей его благородной добротой, отзывчивостью, вечной жаждой защищать меня от всех невзгод, героических порывов взваливать на себя мои проблемы и желанием дать поверить, что у меня все еще есть возможность на другую жизнь.

То, что он предложил мне сегодня, звучало как мечта — жить вместе с ним в одном из прекраснейших городов мира, учиться в лучшей танцевальной академии и при этом не оставлять маму насовсем… Боже, да я все на свете отдала бы, лишь бы иметь возможность согласиться на его предложение. Да только не могу. Конечно, не могу, и даже помышлять о таком не стоит, ведь причина моего категоричного отказа далеко не в стойком нежелании еще сильнее напрягать Остина, а совсем в другом…

Причина в Адаме Харте.

Именно из-за его незримого, но столь ощутимого присутствия в моей жизни я не могу уехать с Остином. И из-за него же я с такой легкостью согласилась на уговор с Ридом, чтобы он навсегда отстал от меня со своими до невозможности прекрасными предложениями на нашу совместную жизнь в Нью-Йорке.

Я согласилась, потому что уже сейчас со стопроцентной уверенностью могу спрогнозировать — Харт непременно все испортит. Я провалю пробы в академии, даже если оттанцую, как в последний раз в жизни. Что я и планирую в любом случае сделать, лишь бы Остин безоговорочно поверил, что я сделала все возможное для поступления. И когда я получу отказ от комиссии «Натиды», Риду придется сдержать свое слово и отбросить любые попытки вразумить меня. Он должен будет оставить меня в Рокфорде. Оставить и забыть. Так будет правильно. Для него правильно, а остальное неважно.

Я хочу, чтобы Остин жил без тревог и постоянных отвлечений на мою непутевую персону, всецело сконцентрировавшись на работе, которую любит больше, чем самого себя. И хочу, чтобы, достигнув вершины карьеры и всех поставленных перед собой целей, он повстречал достойную девушку, поистине заслуживающую всей его любви, и построил с ней крепкую, дружную семью, в которой не будет места никакой лжи и недосказанности.

Он заслуживает именно этого, а не подругу под боком, вечно попадающую в неприятности, врущую ему по поводу и без и имеющую мистического, одержимого мужика на хвосте, который без затруднений способен испортить жизнь не только мне, но и Остину тоже. А вот этого я допустить не могу, иначе никогда не прощу себя за это.

Я настолько сильно мечтаю видеть Остина счастливым, успешным и пожимающим плоды своих многолетних усилий, что ради этого, если потребуется, я даже буду готова насовсем уйти из его жизни. Без колебаний. Без сожалений. Но с вырванным сердцем и оставшись без души.

Однако прошу вас: не спешите начинать меня жалеть, ведь ни для кого не секрет, что я издавна закалена в страданиях, а пару недель назад сумела пережить сверхъестественное душевное опустошение, поэтому справиться с человеческой болью расставания, не сразу, но я как-нибудь да сумею. И в этом я нисколько не сомневаюсь.

Но все это будет чуть позже. Думать о печальном и упиваться горем я начну, когда Остин уедет, а пока для прощания с героем всей моей жизни у меня остается в запасе только завтрашний день, и я ни за что не стану тратить его на преждевременную грусть и расстройства.

Сегодня мне крайне повезло, что Остин вспомнил о важной встрече с деканом факультета, которая позволила мне избежать очередного вранья для выдумки вразумительной причины — почему я не могу выйти с ним на улицу, погулять по городу или сходить позавтракать в кафе? Но для нашего завтрашнего времяпровождения еще нужно будет придумать какую-нибудь отмазку, чтобы не выползать из квартиры весь день.

Попрощавшись с Остином, я неохотно поднимаюсь на свой этаж, заранее готовясь к встрече с бардаком после очередных застолий своей спившейся семейки, но, открыв входную дверь, я не успеваю и шагу ступить, как осознаю, что дома творится не просто бардак, а настоящий, разрушительный хаос. И чем глубже в квартиру я прохожу, то и дело наступая на разломанные вещи, тем яснее понимаю — обычное пьянство Филиппа и мамы никак не причастно к этому тотальному разгрому.

Леденящий страх стремительно поднимается вверх по позвоночнику и стягивает горло невидимой леской, когда я онемело осматриваю масштаб разрушений: по всему коридору разбросана обувь, клочья одежды, разорванные пакеты с мусором, на кухне все содержимое шкафчиков превращено в груду осколков, застилающую всю поверхность пола, а в нашей так называемой гостиной размером с кладовку все барахло из шуфлядок вывалено наружу, а телевизор и новая стереосистема Филиппа разбиты настолько, что вряд ли подлежат восстановлению.

Но ничто из увиденного не окатывает меня тем паническим ужасом, как картина лежащей в углу комнаты подрагивающей фигурки мамы, которая, поджав колени к груди, постанывает, точно побитое животное.

— Боже мой, мама! — подлетаю к ней, падая на пол. — Что случилось?!

Но в ответ получаю лишь более громкие завывания, не объясняющие ровным счетом ничего.

— Мама, ты меня слышишь? Что с тобой?

Аккуратно повернув ее к себе лицом, осматриваю его на наличие повреждений и на милипроцент расслабляюсь, когда, кроме опухших, заплаканных век и потрескавшихся губ, ничего не обнаруживаю. На теле тоже не замечаю ни одного следа тяжких побоев, за исключением ее окровавленных ладоней.

— Черт! У тебя все руки в осколках. Их нужно промыть, — бережно, так чтобы не задеть места порезов, беру ее ладони в свои, но она отдергивает их и со всей силы сжимает в кулаки, будто бы совсем не чувствуя боли.

— Филипп, — еле слышно выдавливает из себя мама, по новой разражаясь слезами.

— Что он сделал? Ты можешь успокоиться и хоть что-нибудь мне объяснить? К нам опять ворвались его дружки? Это они все разгромили? Черт! Неужели не могли подождать еще денек, я бы вернула им деньги, — сокрушаюсь я. Первая волна страха постепенно утрачивает свою мощь, пропуская в сознание наплыв праведной злости. — Мам, ответь мне, где Филипп?