И потому, если я сейчас узнаю, что, будучи в беспамятстве, ударил Николину, я сам лично себе башку оторву. Клянусь, оторву! На кой чёрт она нужна, если в ней нет ни грамма разума?

Эту маленькую буйную девочку не то что бить нельзя, её нужно лелеять, как самую драгоценную реликвию, даже если она частенько представляет собой атомный заряд, взрывающий тебе все мозговые клетки. Волосы её белокурые нужно бережно сквозь пальцы пропускать, а губами ловить каждую родинку на изящных плечиках, что сейчас украшаются мелкими крапинками мурашек.

Вот же дьявол! Я всё-таки прикасаюсь к ней: прикладываю ладонь к влажной коже между лопаток и опускаю лоб к её затылку, чувствуя, как она мгновенно напрягается всем телом.

— Что именно я тебе сделал, Ники? — взволнованно шепчу ей в макушку, до головокружения упиваясь её свежим ароматом, и всё жду, что в любой момент она вколотит мне локтем в живот или же головой по носу врежет хорошенько. Но ничего из этого Николина не делает, лишь спустя несколько секунд тревожного молчания она наконец разворачивается ко мне лицом и омывает с головы до ног своим морским, глубоким взглядом.

— Ты ничего не сделал мне, Остин, — произносит она сдержанно, в то время как в её зрачках царит нечто совсем противоположное.

— Не сделал? — недоуменно хмурюсь.

— Нет.

— Так ты сама, что ли?.. — пульс подскакивает от секундной радужной надежды, что она могла сама этого хотеть.

— Нет.

Но ясен пень, не хотела.

— Тогда я не по…

— Между нами ничего не было, — вдруг выдаёт она, точно ледяной водой меня окатывая.

— Не было?

— Мы просто спали.

— Но ты же сказала, что…

— Что? Разве я тебе что-то подобное сказала? Вроде нет. Ты сам сделал какие-то свои выводы, я лишь поразилась твоей бурной реакцией. — Она прислоняется бёдрами к подоконнику, складывая руки на груди, что вынуждает меня отступить назад немного и усердней сконцентрироваться на её лице, чтобы не спускаться взглядом ниже.

— Ты говоришь мне правду? — спрашиваю, интуитивно ощущая, что она чего-то не договаривает.

— А зачем мне тебе врать о таком? — удивляется так искренне, будто никогда в жизни мне ни о чем не врала, отчего я не сдерживаю невольной усмешки, которую Николина явно интерпретирует по-своему, потому как следом резко добавляет: — Если не веришь моим словам, посмотри на простыни. Они чистые! — Она вытягивает руку в сторону кровати. Я поворачиваю голову и сам не сразу замечаю, как от облегчения шумно и протяжно выдыхаю. Нет, не потому что теперь я точно понимаю, что у нас не было секса, а потому что только что узнал наверняка, что его не было и у Николины с Марком.

По сути, меня это никоим образом не должно касаться, но, блин, знать, что моя любимая девочка еще никому не отдавалась, как ни крути, до жути приятно, даже несмотря на то, что я беспощадно зол на неё за наглую ложь.

— Ну вот, вижу, тебя сразу отпустило. Кровавых следов твоего чудовищного поступка не обнаружено, а значит, можно смело расслабиться, не так ли? — насмешливо проговаривает Ники, нехило так вводя меня этим в ступор.

— Хочешь сказать, для тебя было бы нормальным получить первый сексуальный опыт со в стельку пьяным мужиком, который вряд ли даже смог бы себя контролировать во время процесса?

— Нет. Это не было бы нормальным, но и такой трагедией, какой видишь для себя это ты, — тоже.

— Да что ты говоришь? Не было бы трагедией?

— Конечно. Как минимум потому, что этим пьяным мужиком был ты.

— А это что-то меняет для тебя? — выбрасываю вопрос и чувствую, как дыхание прерывается в ожидании услышать ответ, пока Ники заминается на несколько секунд, будто не может подобрать нужных слов, а затем прикрывает глаза и протяжно выдыхает, сдавливая пальцами переносицу.

— Я не совсем понимаю, к чему мы ведём этот разговор? Ничего же не было. Моя невинность в целости и сохранности. Никакой трагедии не произошло, так что тебе не за что себя корить, — глухо заключает Николь, а мне даже «чувствовать» не надо, чтобы физически осязать исходящую от неё злость.

— Значит, я сделал что-то другое?

— Нет. Ты ничего не сделал.

— Что с головой тогда? Это я тебя ударил?

— Дурак совсем, что ли?! Конечно нет!

— А кто?

— Разве мне нужен кто-то, чтобы шишки себе набивать?

Ответ понятен, вопрос исчерпан. От сердца знатно отлегло, что моей вины тут нет. Продолжаем.

— Как я здесь оказался?

— За это тебе следует поблагодарить Марка. Именно он притащил тебя вчера из бара и привёз сюда, даже несмотря на то, что сам еле на ногах стоял.

— Он пил со мной?

— Нет. Ты пил один, насколько мне известно, а Марк уже после того, как приволок тебя сюда, просто залечивал вискарём свои раны, полученные во время заключения в полицейском участке.

— Марк был в заключении?!

— Да. И до конца недели покидает город из-за проблем с отцом.

— Чего?! — Сказать, что я в шоке, — ничего не сказать. Что ещё я пропустил за время отключки?

— Да, он уезжает, но, думаю, пусть все подробности он тебе сам расскажет. Обязательно позвони ему, как оклемаешься. Он был в жутком состоянии из-за побоев вчера, поэтому меньшее, что ты можешь сделать в знак благодарности, — это сказать ему «спасибо». Он в самом деле поступил как настоящий друг.

Поглядите-ка, как защебетала о своём ненаглядном, бля*ь, аж блевать хочется. Причём как в прямом, так и в переносном смысле. Раньше она никогда ничего хорошего о нём сказать не могла, а тут прям… Бесит. И долго эти так называемые друзья ещё врать мне собираются?

Их искусное притворство, делающее из меня круглого дурака, злит меня до чёртиков, но, несмотря на это, Марку позвонить всё-таки придётся. А ещё лучше — проведать его.

— А сама-то ты как здесь оказалась? — это тоже, кстати, крайне интересующий меня вопрос.

— Я возвращалась с работы домой и случайно встретила вас с Марком, распевающими песни во всю лестничную клетку, — без запинки произносит она, хотя я вот что-то совсем не уверен, что так оно и было. Возможно, она опять это выдумывает, чтобы скрыть правду о том, что она изначально приехала за мной бар с Марком. Но мне ничего другого не остаётся, как просто гадать, так же как и о том, почему Эндрюз оставил свою девушку одну со мной на ночь? Он, конечно, знает, что мы с ней только друзья, но всё же…

И эти размышления тут же навевают мне следующий вопрос:

— А почему я голый?

— Ночью ты спал в трусах, но под утро тебе стало плохо, и ты побежал на переговоры с белым другом. После надолго отключился в душе, чуть соседей всех не затопил. Повезло, что я проснулась и побежала тебя будить. Было нелегко, но я справилась. Ты очнулся, сам разделся, а затем в чём мать родила, полностью мокрый, пошлёпал обратно в комнату.

Я вновь присаживаюсь на кровать, накрываю лицо руками и опускаю голову вниз, желая скрыть от неё окатывающий меня стыд и недоумение. Это реально отвратительное чувство — слушать от кого-то о своих действиях, о которых я сам совершенно не могу вспомнить.

— Но тебе не стоит так сильно переживать, Остин, я ничего не видела. Да и мы же с тобой как родные. Брат с сестрой. Чего стесняться? — беспечно пожимает плечами она и смотрит на меня иронично-колким взглядом, пока единственное, что вижу я в высокопиксельном формате, — это её умопомрачительные ноги, которые так и манят ухватиться за них, чтобы притянуть эту негодующую пигалицу к себе на колени и как следует отхлестать её по заду.

Я хмурюсь и поджимаю губы, кулаками сгребая простынь, чтобы справиться с наваждением это сделать, и моё чересчур напряжённое лицо в этот момент, само собой, не ускользает от внимания Ники.

— Но так уж и быть, раз мой вид настолько сильно давит на твою психику, я оденусь. — И вот опять — злость, злость, злость… каждый полутон её голоса пропитан ею. — Отвернёшься, чтобы сознание, не дай бог, не потерять? Или мне в другую комнату уйти переодеваться?

Это были абсолютно бестолковые вопросы, потому что моего ответа Николина дождаться не соизволяет: уже в следующий миг она подходит к стулу, на котором лежит её одежда, и сбрасывает с себя полотенце, заставляя меня мгновенно отвести взгляд в противоположный угол комнаты и уже самому вконец раздражиться.

— Слушай, я не пойму, раз я тебя никак этой ночью не обидел, какого чёрта ты сейчас так злишься на меня? — выпаливаю я, едва справляясь с искушением посмотреть на её обнажённые задние формы.

— С чего ты решил, что я злюсь?

Слышу, как резко она встряхивает что-то из своей одежды.

— Мне ещё стоит объяснять? Давай лучше сразу перейдём к сути.

— Мне нечего тебе сказать.

— Скажи правду.

— Какую?

— Что с тобой происходит, Никс?

— Так теперь я снова Никс?

— Когда ты ведёшь себя, как стерва, да.

— А теперь я ещё и стерва, — её голос режет, как лезвие ножа, а движения становятся ещё более порывистыми, отчего я не выдерживаю и поворачиваюсь к ней.

— Да что не так, мать твою?! — рычу, одновременно радуясь и огорчаясь, что она уже успела натянуть штаны и лифчик.

— Всё так.

— За что ты на меня злишься?!

— Я не злюсь.

— Ты меня выводишь своей ложью!

— Я не лгу.

— Николина! — за долю секунды подлетаю к ней и, схватив за локоть, поворачиваю к себе.

— Да что ты хочешь?!

— Понять!

— Нечего понимать! И не трогай меня! — Она резко вырывает руку, и мы сталкиваемся в безмолвном поединке взглядом, от которого во все стороны летят невидимые разряды. Её пышная грудь, идеально уместившаяся в кружевном бра, высоко поднимается и опускается, вторя моему ритму дыхания, а влажный блеск в сапфировых зрачках по своему обычаю превращается в ярость, от которой мне столь отчаянно хочется её избавить. Да только как это сделать, если она от меня всё скрывает?