— Да… Вот так… Чувствую, — и даже его неразборчивый шёпот растворяется ещё на полпути к сознанию — моя голова полностью отключается, а сердце, наоборот, набирает разгон, когда Остин одной рукой крепко обхватывает моё тело, а второй зарывается в волосы и, прижимая намертво к своему корпусу, сменяет нежный поцелуй на страстный, предоставляя мне долгожданный шанс наконец вволю познать его губы — горячие, сильные и умопомрачительно сладкие, даже невзирая на терпкий привкус алкоголя.

Я настолько утопаю в его прикосновениях, стараясь запомнить каждый малейший отклик на происходящее, что навязчивая мысль о том, что, вероятнее всего, Остин даже не понимает, с кем и что сейчас вытворяет, мгновенно уходит на второй план.

Сердцебиение на максимум, ощущения на пределе. Вокруг осколки, ночь, тишина, ни единого шороха. Только наши языки неистово сплетаются воедино. Он сжимает меня в клетке своих рук. И я проворно ныряю ладонями под его майку, начиная с упоением ощупывать напряжённые мышцы и покрытую испариной кожу спины.

Боже! Это, должно быть, мой сон! Долбаная нирвана! Эдем! Самая прекрасная и столь обманчивая сказка, которую я должна сейчас же прекратить, приструнить себя и остановить Остина, уложив пьяного друга спать, а не пользоваться его невменяемым состоянием прямо в комнате его умершей бабушки ради удовлетворения своих заоблачных желаний.

Мне необходимо отстраниться от него! Знаю, мать его, знаю! Но как это сделать, если его настойчивые прикосновения и поцелуи, которые я никогда больше не смогу ощутить, не прекращают вытеснять из головы весь здравый смысл?

Мне правда хочется поступить правильно, но, в конце-то концов, я же не железная — не могу я просто взять и не откликаться на это безрассудное искушение, осязая, как его пальцы довольно ловко забираются под полотенце и ласкающими движениями сминают мою попку, направляя горячий, волнительный наплыв к сердцевине бёдер, что вместо правильных, разумных действий провоцирует меня выпустить из горла блаженный стон.

— В тебе так много… — что-то блеет он, но я не разбираю слов. Слышу только его ответный стон — хриплый, гортанный, томный, кричащий о возросшем возбуждении в нём, что также наглядно подтверждает пробудившаяся в его штанах твёрдость, внушительный размер которой Остин позволяет мне оценить сполна, вдавливая меня в свой пах так, будто хочет пропустить меня сквозь своё тело.

А я погибаю, задыхаюсь, растворяюсь от того, как хочу и сквозь него, и на него, и под ним, да как угодно, но только если бы я знала, что это мощное желание в нём я вызываю в трезвом уме, а не когда он пребывает глубочайшем алкогольном трансе.

Как Остин вообще умудрился так возбудиться при его-то чрезмерном опьянении? Это вопрос крайне интересный, хочу я вам сказать, ведь он однозначно сейчас пьяный в дупель, потому как мне наверняка известно — Остин никогда бы не стал впиваться в губы своей маленькой сестры так, словно целую вечность ждал этого слияния, а руки его не скользили бы по моей оголённой спине и ягодицам с тем нетерпением и жаром, с каким он это делает сейчас, нисколько не смущаясь фактом, что повязанное вокруг меня полотенце упало к бёдрам вниз, полностью оголив меня по пояс.

Но этот неловкий момент изрядно смущает меня и также весьма неплохо помогает наконец попытаться вынырнуть из любовного омута раньше, чем успею потонуть в нём окончательно.

— Остин… подожди… — до конца не понимаю, где нахожу силы оторваться от его губ, но я всё-таки делаю это, в то время как телом, наоборот, ещё крепче прилипаю к нему в попытке прикрыть наготу.

— Чего подождать? — Он сканирует мои глаза пытливым, мутным взором, в котором я внезапно отмечаю обескураживающую метаморфозу — доселе горящие в нём злость, ненависть, печаль и глубочайшее чувство вины растворились в чём-то настолько мощном и желанном для меня, что я вконец перестаю соображать и верить в реальность происходящего. Да и как тут поверить и вообще пытаться о чём-то размышлять, когда наши лица близко-близко, кончики носов соединены, а вместо языков теперь в поцелуе сливаются наши тяжёлые, рваные выдохи?

Что я там вообще хотела ему сказать? Кто-нибудь может напомнить?

Ах да… точно!

— Полотенце… упало, — тихо шепчу в его губы, завязывая новый раунд с ненасытной жаждой вновь припасть к ним.

— Это плохо? — спрашивает Остин охрипшим голосом ещё тише, чем я.

— Не знаю, плохо это или нет, но я голая, — сообщаю с непреодолимой робостью.

— Тебе холодно?

Его руки сжимают меня в горячих объятиях, запуская жидкий воск по венам, так что о каком холоде вообще может идти речь?

— Нет.

— Тогда всё прекрасно, — вот так просто отвечает он и начинает усыпать мою шею чувственными поцелуями.

О да… это прекрасно! Прекрасно настолько, что я была бы готова умереть от кайфа, не будь это всё столь неправильным!

— Нет, не надо, Остин, остановись, — ловлю его за подбородок, притягивая к своему лицу. — Нам не стоит сейчас продолжать и что-либо делать.

— Не стоит? — недоумённый шёпот вибрирует на моих губах.

— Да… Нам лучше пойти спать, — произношу чуть ли не с разочарованным стоном.

— Ты хочешь спать?

— А ты разве не хочешь?

— Я хочу тебя, — бросает он пылкие слова прямиком мне в центр сердца и опускает взгляд к моим губам, кончиком языка проводя по своим. — И хочу ещё раз почувствовать, — его вкрадчивый голос добивает мою непоколебимость прекратить нашу близость, и мы вновь сливаемся в горячем поцелуе, от которого я стремительно улетаю ввысь. Разрешаю себе ещё совсем ненадолго оказаться по ту сторону мира, где его губы всегда отвечают мне взаимностью, а крепкое тело согревает своей силой.

Мне сложно определить, сколько времени мы проводим в безумной схватке губ, но я мгновенно возвращаюсь обратно на землю, когда сквозь остервенелый стук пульса в висках слышу томный и столь знакомый вопрос, который некто другой задавал мне уже неоднократно:

— Скажи мне: чего ты на самом деле хочешь?


Голова идёт кругом, весь низ живота поглощает жар, и на мгновенье мне даже становится страшно: вдруг я открою глаза и вновь увижу иллюзию Харта? Вдруг он там? Смотрит на меня своими мрачными глазами? Вдруг это он сейчас обнимает меня, опьяняя теплом своей мужской энергии?

Несколько секунд молчу, глубоко вдыхаю, концентрируясь на родном запахе Остина и его руках, приятно ласкающих мою спину, чтобы дать себе возможность утихомирить панику вслед за ошалелым бегом сердца, что бьёт в голове как громовой набат.

Удар. Удар. Удар.

Нет его там. Нет! Не бойся!

Бам! Бам! Бам!

Открой глаза! Посмотри страху в лицо и убедись, что нет его там! Давай же!

Но не успеваю я набраться смелости и широко распахнуть веки, как слышу то, что Адам никогда в жизни не сказал бы мне:

— Ничего не бойся, Ники… И просто скажи, чего ты хочешь. Всё будет именно так… Я никогда не сделаю ничего против твоей воли и никогда не буду ни к чему принуждать, — искренне бормочет хозяин моего сердца, даже не предполагая, что, скорее всего, он никогда не сделает именно того, чего я от него желаю.

Да уж… Вселенная не перестаёт надо мной насмехаться, но хотя бы помогает сейчас отбросить прочь все страхи и наконец открыть глаза, чтобы увидеть, что…

Нет Адама… Нет его!

Есть только любимое лицо Остина, находящееся в сантиметре от моего, и его пьяные глаза, горящие исступлённым пламенем, при виде которых желание отдаться ему прямо здесь и сейчас достигает критической точки. Однако куда важнее для меня — сделать это по-настоящему, а не просто-напросто бессовестно воспользовавшись сегодняшним раскладом.

Сердце начинает щемить, колотясь, как безумное, от досады, а тело — настойчиво требовать любви, но я собираюсь с духом и уговариваю себя остановиться, чтобы уберечь нас от совершения ошибки, о которой потом, без сомнений, мы оба будем жалеть. И даже неизвестно — кто из нас больше.

— Я много чего хочу, Остин, — протяжно выдыхаю, надеясь вместе с воздухом выпустить из себя и всё возбуждение тоже. — Но ты очень пьян, а я устала после работы, поэтому нам в самом деле лучше лечь спать, а завтра утром, если у тебя всё ещё будет желание, ты сможешь повторить свой вопрос снова, хорошо? — спрашиваю я со всей серьёзностью в голосе и накрываю его щёки руками, желая и взглядом тоже протранслировать ему своё истинное желание:

Я хочу, чтобы ты хотел меня осознанно, Остин, и после нескольких лет мучительных ожиданий для меня ничего не стоит подождать всего лишь ночь, чтобы безошибочно узнать — что именно сейчас олицетворяет этот новый, яркий блеск в твоих глазах?

Но Остин ничего не отвечает. Остаётся неподвижным. Не говорит ни слова, только тяжело и часто дышит, будто отдаёт последние силы, чтобы успокоить себя. Я тоже замолкаю, бесконечно долго разглядывая своё отражение в его потемневших радужках глаз.

Томительные секунды тишины кажутся вечностью, но я всё равно не успеваю надышаться ими и разочарованно всхлипываю, когда примерно через минуту Остин также молчаливо расслабляет свои объятия и отстраняется, вынуждая меня в стремлении хоть немного прикрыть грудь шустро скрестить на ней руки.

— Нет, тебе не нужно… — его тихий, незаконченный протест провоцирует бунт мурашек на коже, а немигающий взор — внезапный жар, запекающий всё лицо и шею.

Остину не нужно ничего больше говорить. Мне и так понятно, о чём он просит. Но я не тороплюсь опускать руки вниз: смущение сворачивает каждую каплю крови, заставляя меня замереть в нерешительности: одно дело — раздеваться перед совершенно незнакомыми клиентами, что не имеют для меня никакого значения, и совсем другое — перед мужчиной, которого знаю всю жизнь и безответно боготворю всем сердцем.

И потому мы вновь продолжительно молчим. Я ежесекундно робею лишь сильнее, а Остин терпеливо ждёт, подтверждая этим свои слова, что ни к чему никогда не станет принуждать меня силой. Даже в пьяном состоянии он умудряется не опускать свой испытывающий взгляд с моего лица ниже, явно желая, чтобы я сама дала ему зелёный свет это сделать.