Тори Майрон - На поводу у сердца

— Тебе не следовало на неё кричать. Она не виновата, — блею я, когда он сбрасывает вызов.

— Знаю, чёрт побери! Знаю! Просто не сдержался! — ругается Остин, сдавливая пальцами виски.

— Покричи лучше на меня, и станет легче.

— Не буду я на тебя больше кричать, — он прикрывает лицо руками, устало выдыхая. Я вижу, насколько взвинчено его состояние, но всё равно хочу извиниться ещё раз.

— Остин, прости меня, я не…

— Не надо, Ники. Ты всё верно сказала. Я это заслужил.

— Никто не заслуживает услышать подобное от друга, — протестую я. Хочу взять его руку и сжать её крепко-крепко, но не могу рисковать, лишний раз дразня Харта.

— Да уж… друга, — с грустью усмехается он. — Я тоже тот ещё друг — наговорил тебе гадостей неимоверных, поэтому если кому и нужно извиняться, так это мне.

— Нет, не нужно, — досадливо поджимаю губы. — На правду ведь не обижаются.

— И тем не менее я тебя обидел… Прости за это, Ники. Твоё счастье — для меня всё, и я не хочу быть причиной твоей грусти. Но чёрт! И ты должна меня понять — не могу я больше терпеть твоих страданий. Не могу. Не хочу я такой жизни для тебя.

— Я понимаю… — бурчу себе под нос, обхватывая себя руками.

— Понимаешь, но, как всегда, не то, что надо, — сокрушённо вздыхает он, запуская руки в свои волосы. — И я не отстану от тебя, пока ты не согласишься уехать отсюда. Так и знай! Но боюсь, если мы продолжим этот разговор сегодня, я наговорю тебе ещё и не такого дерьма, поэтому будет лучше оставить всё до завтра. А сейчас… уже вечер, мы оба устали, я несколько часов провёл в дороге, да и Мэгги ждёт меня не дождётся, поэтому поехали домой, — произносит он, смягчая голос, но глаза по-прежнему сверкают грустью и негодованием. Я ничего ему больше не отвечаю, лишь молча соглашаюсь и, потупив взгляд в землю, смиренно следую за ним.

Да уж… Не думала я, что наша встреча, вернувшая мне все светлые и положительные эмоции, закончится на столь печальной ноте и мы пойдём к машине в полном безмолвии, варясь каждый в своих мыслях. Точно так же проведём и весь путь до Энглвуда, даже не глядя друг на друга. И лишь подъезжая к дому, тревожный голос Остина вытянет меня из глубоких раздумий.

— Что-то случилось.

Стоит только устремить осознанный взгляд в окно, как мои лёгкие опустошаются, а кожу сковывает льдом, когда я вижу возле нашего подъезда столпотворение людей рядом с автомобилем скорой помощи.

— Боже! Неужели что-то с мамой? — произношу вслух единственный страх, что порабощает всю мою сущность. Открываю двери и вылетаю из машины раньше, чем Остин успевает до конца остановиться.

— Ники, подожди! — слышу его возглас за своей спиной, но не собираюсь обращать внимания. Я должна узнать, что с мамой всё в порядке. Что это не к ней приехали врачи. Что это не её прикрытое белой простыню тело выносят на носилках из подъезда. Это не её труп повергает всех соседей в онемелый шок. Это не может произойти со мной. Не может! В моей дерьмовой жизни не случится то, чего я пережить однозначно не сумею.

— Да подожди же ты! Я всё узнаю!

Но я не жду, а голос Остина раздаётся от меня всё дальше и тише, как и все остальные голоса людей, что будто отдаются многократным эхом где-то вдалеке, когда я прорываюсь сквозь толпу соседей и, игнорируя возмущения врачей, срываю простыню с лица покойника.

Мгновенье — и я будто заново рождаюсь. Начинаю дышать. Слышать. Мыслить. Наполняюсь облегчением. Это не мама. Не мамино тело. Не её светлые пряди и помятое лицо. Это не она. Не она! С ней всё в порядке! Она жива!

Мне кажется, мой протяжный выдох был слышен даже на другом конце города, однако несказанное облегчение окутывает меня недолго.

Секунда… три… пять… десять…

И всё мои мышцы вновь наполняются свинцом, а неконтролируемый ужас охватывает каждую клетку мозга, когда я чётко осознаю, что за мёртвый человек лежит перед моими глазами.

Этого не может быть. Не может. Не может…

Честно, не знаю, сколько бы я так продолжала стоять, будто вкопанная в землю, оторопело глядя в знакомое лицо, если бы моё сознание вдруг не прорезало острое, как скальпель, предположение о том, что к её смерти может быть причастен Адам.

— Что случилось?! Что с ней случилось? Говорите! Что? — словно в беспамятстве налетаю с вопросами на одного из рядом стоящих работников скорой помощи.

— Успокойтесь, девушка! — он пытается ослабить мою цепкую хватку на своей руке, но у него не получается.

— Скажите мне, что с ней случилось?! — всматриваюсь в упор в хмурую физиономию врача, не собираясь давать ему пройти, пока он не ответит.

— Инфаркт… Женщине удалось самой вызвать скорую, но к моменту нашего приезда, к сожалению, она уже была мертва. Пришлось выламывать двери. Вы её родственница?.. — он говорит что-то ещё и вроде даже начинает задавать вопросы, но я полностью отключаюсь от его слов, ловя себя на мысли, что во второй раз за последнюю минуту вздыхаю с облегчением — Адам не виноват. Адам ничего не сделал. Он тиран, эгоист, мистический фрик, но он не убийца. Не убийца. Он не лишит невинного человека жизни из-за ненормальной похоти к женщине, а на моих руках не будет чей-то крови. Конечно, не будет. Как я вообще могла о таком подумать?

Тяжеленный камень вмиг спадает с моего сердца, но радости и расслабления я не ощущаю, лишь давно не испытываемое чувство скорби образуется в моей душе, начиная нещадно сдавливать внутри мне все кости. Вновь повернув голову к умершей женщине, я чувствую, как мои гортань и горло схватывают безжалостные тиски, а нестерпимый жар опаляет всю область груди и шеи, пока сильнейшая горечь утраты всецело овладевает мной. Я даже не замечаю, что продолжаю крепко держаться за руку врача, до тех пор, пока не слышу суровый голос Остина, который лишь сейчас сумел добраться до меня.

— Ники, нельзя же так. Отпусти человека, и тебе нужно отойти от… — и тут мой любимый голос мгновенно угасает, и я ощущаю, как приблизившаяся ко мне сзади фигура резко вздрагивает и сразу же замирает без движения.

Не знаю, где нахожу в себе смелость обернуться к нему, но, сделав это, устремляю свой взор в побелевшее, как полотно, лицо Остина и разом понимаю — нет в моей жизни никаких тревог, проблем и нерешаемых дел. Нет никого, кого стоит бояться. Нет магии и чувств, с которыми нельзя было бы справиться. Нет ничего, что сравнилось бы с той разрывающей всё нутро болью и страхом, что я считываю с его застылого лица, когда Остин достаёт из кармана телефон, по памяти набирает чей-то номер и, прикладывая трубку к уху, молчаливо ждёт, пока ему ответят.

— Остин… кому ты звонишь? — обхватываю его руку дрожащими пальцами, не видя ничего вокруг, кроме его рассеянного взгляда. — Остин, прошу… ответь… кому ты звонишь? — повторяю я, притрагиваясь ладонью к его щеке, и лишь тогда он обращает своё внимание с бездыханного тела на меня.

— Я звоню Мэгги… Она же мне буквально полчаса назад звонила… Хотела что-то сказать… А я не… Я не выслушал её… — тихо произносит Остин, заставляя меня намертво прижаться головой к его груди и обнять так сильно, насколько мне только хватает сил. А затем держать его в своих руках, ни на секунду не отпуская, пока он раз за разом продолжает настойчиво звонить, наотрез отказываясь принимать один неподвластный никаким исправлениям факт — Мэгги ему больше никогда не ответит.

Остин

Сколько боли может выдержать один человек, не потеряв при этом здравый смысл?

Сколько грусти может испытать человеческое сердце, не остановившись?

Сколько скорби может поглотить в себя душа, после сохранив способность дальше жить и чувствовать? Смеяться? Удивляться мелочам? Радоваться новому восходу солнца? Желать достичь вершин успеха? Стремиться к совершенству? Любить, даже несмотря на то, что тебе не получить взаимности?

Именно эта вереница вопросов выстраивается в моей голове, пока я стою на кладбище под мелко моросящим дождём, смотрю, как гроб с самым дорогим мне человеком забрасывают сырыми горстями земли, и как губка впитываю в себя душераздирающие эмоции скорбящей, плачущей толпы, одетой во всевозможные оттенки чёрного.

Уверен, Мэгги бы сейчас была крайне недовольна, увидь она всю эту кучу мрачных одеяний, провожающих её в последний путь. Она никогда не надевала чёрное. В её гардеробе вообще нельзя было отыскать хоть одну серую, тусклую и однотонную вещь. Бабушка всегда говорила, что наш город и так слишком хмур и скуп на яркие, светлые краски, чтобы люди ещё добавляли ему темноты своим внешним видом. И Мэгги безукоризненно придерживалась своих слов, облачаясь лишь в разноцветную одежду. Временами чересчур рябую, аляпистую и немного не сочетающуюся друг с другом, но всегда веселую и привлекающую к себе внимание.

Но её особенность заключалась не только в сумасшедших, красочных, колющих сетчатку глаз нарядах, на которые без улыбки от уха до уха было невозможно смотреть, но и в её женской мудрости, безграничной доброте, умении находить правильные слова утешения и поддержки в любых, даже самых безнадёжных ситуациях, а также в проявлении сострадания и способности прощать даже тех, кто, казалось бы, абсолютно не заслуживает прощения.