Леон стоял в дверях мастерской и наблюдал за ней. Глаза закрыты, полностью погружена в свои мысли, легкая морщинка на лбу выдает внутреннее напряжение.

Тара звонила ему в гостиницу несколько часов назад, чтобы предупредить: она не может с ним поужинать, поскольку ей придется работать допоздна. Но Леон все равно пришел к музею и просидел весь вечер в угловом кафе, наблюдая, как расходятся служащие. Это должно случиться сегодня. Истекал срок, так что с отменой свидания считаться не приходилось. Итак, он выпил несколько бокалов вина и проследил, как около девяти часов здание покинули несколько служащих. Затем заказал еду. Затем почитал газету. Выпил рюмку метаксы. Наконец, несколько минут назад, он увидел, как ушел Димитриос. Следовательно, скоро должна появиться и Тара. Но она не появилась, и тогда он вошел в музей через дверь, ведущую в мастерскую. Она сидела на полу у грубо очищенной, обломанной мраморной статуи, абсолютно ничего вокруг себя не замечая, и его в том числе.

Он оглядел мастерскую. «Эти люди — вне времени, — подумал он. — Закопались в обломках прошлого, когда весь мир стремится в будущее со скоростью света». Виновато вспомнил, что и его самого когда-то влекло прошлое. Но все это он пережил давным-давно.

Тем не менее Леон прекрасно понимал, что как раз его знания прошлого и привлекли к нему Тару. Перри был прав: к ней требовался особый подход. Но как бы то ни было, сегодня она должна принадлежать ему. Завтра он получит деревянную свистульку Перри.

Он сделал шаг в комнату. Да, она вполне готова. Но не расстегнутая блузка и влажные спутанные волосы заставили его отказаться от прежней оригинальной идеи — увлечь ее на прогулку при лунном свете у Акрополя. Ему все сказали напряженные линии у рта, говорящие о желании. Он потратил на нее две недели, но теперь она была готова. Это случится здесь.

— Ты знаешь… — Как будто издалека послышался голос Леона. Тара вздрогнула и подняла голову.

Леон, довольный ее смущением, продолжил:

— Блэр полностью ошибалась. Ты совсем не похожа на богиню.

Он прошел мимо нее и остановился у другой мраморной фигуры, на этот раз женской, на некотором расстоянии от нее, мимоходом заметив, что она не застегнула блузку, даже когда он оказался к ней спиной. Леон игриво коснулся пальцем носа богини.

— Видишь? — спросил он, поддразнивая ее. — Совсем не похож. Твой не такой прямой… Вот здесь.

Он переместил ладонь на волосы статуи.

— И здесь тоже — у тебя не такие длинные. Или… вот здесь. — Он провел большим пальцем по плечу богини и очертил обнаженную грудь. — Не такие большие.

Тара не понимала, чего ей хочется больше: то ли застегнуть блузку, то ли, ощутив пробудившееся вдруг желание, распахнуть ее шире. Она почувствовала, как между грудей стекает струйкой капелька пота, другая сбегает по спине. Что за игру он затеял?

Ладонь Леона скользнула по мраморному бедру, затем назад, за спину. Пальцы обхватили ягодицу статуи.

— И не такие круглые вот здесь. — Рука задержалась на ягодице. — Но, как ты знаешь, греки не изображали реального человека, обычного человека. Они изображали героя, атлета или человеческий идеал в форме бога. Физическое совершенство было лишь отражением внутреннего мира. Но это неважно, — его глаза все еще дразнили ее, — потому что я предпочитаю реальных женщин богиням.

Тара медленно и неуверенно встала. Она хотела его больше, чем хотела чего-либо в жизни. Совет Димитриоса был выброшен ее разумом. Значит, он оставлял решение за ней. Он дает ей возможность принять или «не заметить» настоящее значение его игры. Она могла все проигнорировать, ответив усталой улыбкой. Могла рассмеяться его шутке. Или, встретив его вызов лицом к лицу, продолжить игру. Тара поднялась и негромко хмыкнула.

— Ты ведь тоже не бог, — сказала она хрипло, но с теплотой в голосе. Она провела ладонью по гладкой, мускулистой груди статуи, к которой только что прислонялась. Затем оценивающе взглянула на Леона. — Ну, — признала она, — разве что немного… вот здесь.

Тара опустила руку на мраморное бедро.

— Но не здесь. — Она задумчиво пожевала губами. — Разве что немного… здесь? — неохотно согласилась она и пробежала пальцами по виску статуи. — А как насчет разума? Разве внешность всегда отражает внутреннее содержание? Это мне еще предстоит выяснить. «Возлюбленный Пан и все другие боги, которые населяют это место, дайте мне красоту, отраженную в душе; и пусть человек внешне и внутренне будет единым». — Тара с вызовом взглянула на него, ожидая, сможет ли он назвать источник этой цитаты.

Она не почувствовала, как он схватил ее за запястье. Лишь ощутила напряжение в плече и жесткость мрамора, потому что, прошептав ей на ухо: «Федра, глупенькая», Леон повернул ее и прижал к груди статуи. Она ощутила и страх и радость, когда он прижался к ней всем телом; спиной она чувствовала холодную жесткость мускулов статуи и одновременно мягкость губ реального мужчины на своих губах, а затем на груди. Ей показалось, что в этот момент она принадлежит им обоим. Тара почувствовала его руку на своем бедре, ощутила, как энергия уходит из нее и тут же наполняется она новой, как будто его руки одновременно и брали и давали. Она услышала, как он еще что-то сказал, когда они опускались на пол, а может, то был стон боли или радости, она не разобрала. Но это не имело значения, потому что слова потеряли всякий смысл.

И Леон, словно вдруг воспарив в космос, почувствовал, каким требовательным становится ее ожившее тело, и, подчиняясь его требованиям, забыл обо всем, а в голове его осталась одна-единственная мысль: «Вот так и должно всегда быть».

Потом, когда они лежали и голова Леона покоилась на ее плече, Тара тихо рассмеялась, уткнувшись ему в волосы. Она была права! Не стоило медлить. Неожиданно Тара почувствовала, как легонько вздрагивает его тело, и решила: он тоже смеется, переживая тот же восторг, что и она, ту же внутреннюю легкость, победу в битве, которую оказалось так просто выиграть.

Но тут она ощутила влагу на своей груди.

Тара молча прижимала его к себе, изумляясь этим слезам, и только что пережитая эйфория превращалась в холодный ком внутри, а его слезы, унося покой из ее души, поселяли в ней боль и тревогу.

Глава пятая

В соответствии с греческой мифологией место для древнего оракула Аполлона было найдено следующим образом: Зевс выпустил с разных концов мира двух орлов, которые встретились посередине, определив самый «пуп» земли.

В шесть лет Димитриос разглядывал то же выжженное солнцем небо, которым правил Зевс, и с восторгом следил за полетом потомков тех двух птиц. Это случилось во время его первых каникул, когда он жил летом у тетушки Леды в ее доме в Дельфах. Миф о создании оракула был первым, услышанным им от тети, когда она укладывала его спать.

В семь лет, мечтая о приключениях, он разыгрывал сцены битвы Аполлона с Пифоном, убивая страшного дракона у святого источника, чтобы стать господином и хозяином оракула.

В течение следующих нескольких лет его воображение наполняли фантастические мифические персонажи, о которых они читали с тетей Ледой, — она стала единственным товарищем его игр, с кем ему было действительно интересно. В придуманном им мире Геркулес стал его сильным другом, Посейдон — строгим учителем, и сам Аполлон разрешал Димитриосу править божественной колесницей, запряженной лебедями. Гефест натренировал его руки, которые изготовляли оружие из веток деревьев и камней, Эрос научил метко стрелять, попадая в яблочко. Предоставленный самому себе, поскольку тетя и его пятнадцатилетний брат Лефтерис трудились в их маленькой мастерской на главной улице, Димитриос бродил один босиком среди развалин храмов в центре земли.

Накануне его десятилетия тетя Леда познакомила его с персонажем, который, как он сразу понял, станет его самым любимым воображаемым напарником — Афиной. Рожденная во всей красе из головы своего отца Зевса, богиня мудрости символизировала все, что он только мог себе вообразить в товарище по играм. Не только мудрая, но смелая и верная, его новая подруга шептала ему на ухо советы, когда в роли Ахиллеса он на заре выходил из своей палатки, чтобы сразиться с храбрым Гектором. К полудню его защитница посылала ему свой боевой щит, когда в роли Персея он собирался отрубить голову Медузе горгоне. Во время обильного обеда, достойного богов (бутерброд с амброзией и вода, подслащенная нектаром, который принесла сама Геба), Димитриос отдыхал на круглой сцене собственного храма Афины, наигрывая на лире Аполлона и подпевая в такт танцам Афины и сестры-близнеца Аполлона — Артемиды, когда они танцевали, увешанные гирляндами цветов, между мраморными колоннами. Закончил он свой замечательный день бегом наперегонки с Афиной — и садящимся солнцем — на огромном стадионе, привязав к пяткам крылья Гермеса.

В этот свой день рождения Димитриос получил самый драгоценный подарок — историю о богине Афине. Именно к ней Димитриос будет возвращаться в детстве каждое лето, и в соответствии с эпическим размахом ее характера юноша будет выстраивать и собственную душу.

Постепенно его мифические товарищи по играм обретали для него плоть и кровь, а дети, с которыми он учился в Афинах, уходили в смутную нереальность. Пока его одноклассники гоняли по спортзалу футбольный мяч, Димитриос сидел в сторонке и мысленно гнал великолепных жеребцов Посейдона по гребням самых высоких волн в море Гомера, темном, как вино. Учителя ругали робкого мальчика, называли его лентяем и бездельником, а родители беспокоились, замечая его отстраненность.

В восемнадцать лет он заявил, что станет профессором, и все вздохнули с облегчением, хотя и забеспокоились — юноша не имел достаточного опыта общения с людьми. Насколько им было известно, Димитриос никогда и ни с кем не делился своими мыслями. Позднее выяснилось, что всю жизнь он копил энергию для работы. Для своей семьи он так и остался загадкой. Но, разумеется, не для тети Леды, которая много лет наблюдала, как носится маленький Димитриос по археологическим раскопкам в Дельфах, с волосами, порыжевшими от солнца, с голыми ногами, покрытыми царапинами, довольствуясь лишь эхом собственного голоса в качестве друга. Тетя Леда никогда не волновалась за будущее племянника, потому что видела, как уверенно обращается он с мечом, сделанным из ветки дерева, и слышала его командирский голос, требующий поддержки от Афины.