Эйдриа покровительственно улыбнулась, заметив сомнение на лице Леона.

— Не волнуйся, детка. Мне нравится твоя сексуальная неразбериха. Последнее время ты был в таком миноре, что я подзабыла, как все это выглядит. Короче, — продолжала она болтать, — с помощью дальнейшей модернизации примитивизма, средневековья и мистицизма все живые существа нынче снова считаются священными как взаимозависимые организмы. Даже сама земля считается таковой. То есть все живые существа, кроме людей, потому что ныне мы — мерзкие угнетатели всего священного и обязаны жертвовать своими потребностями в пользу неразумной, не принадлежащей к роду человеческому жизни. — Эйдриа заметила озадаченное выражение на лице Леона и рассмеялась. — Не обращай внимания, ты и не должен это понимать. Но ты можешь не волноваться, детка. Твои работы уже там. Под «там» я имею в виду того проклятого иностранца, который решил построить частный музей. Не знаю, как ты позволил Фло выдергивать твои работы с корнем по всей стране. Так или иначе основные ценности западной цивилизации выявлены и уничтожены.

Леон не имел ни малейшего понятия, о чем она толкует, да ему было на это глубоко наплевать; она вечно связывала искусство с мистицизмом и политикой.

— Очень немногие американские художники вдавались в философию, подобно тебе, Эйдриа, — пробормотал он. — Мы умеем злиться, но мыслителями большинство из нас никогда не были. Теперь даже самые злые устали. Для того чтобы жить на острие бритвы, требуется много энергии.

— Именно в этом-то и дело, Леон! Все устали от требований разума и «цивилизованного» общества. Можно свихнуться, зная, что твой сосед может оказаться насильником, твой ребенок — убийцей, твой любимый политик или священник — педофилом. И только подумай, что еще мы открываем в глубинах собственных недостойных душ.

В кухню вошел полусонный сын Эйдрии, Джейсон. Леон почувствовал приближение головной боли. Ну и черт с ней, пусть приходит. Эти мозговые боли появились только после появления Тары в его жизни. Жаль, что он вообще ее встретил!

— Так что ты теперь собираешься делать? — спросил он Эйдрию, допивая бокал с вином и пытаясь заглушить нарастающую боль, которая на этот раз собралась угнездиться в лобной части.

— Ох, Леон, ты уже слишком стар, чтобы быть таким наивным. Наша публика давно определилась. Когда-то нас обожали авангардисты и пресса. Теперь нас обожают светская публика и дилеры, торговцы недвижимостью и корпорации. Теперь мы в безопасности. Мы устоялись. Мы в музеях.

Ее лицо раскраснелось от дымящейся пасты. Чтобы проверить, готовы ли макароны, она швырнула одну в стену — прилипнет ли. Затем выложила всю пасту на блюдо.

— Давай есть. — Эйдриа смешала макароны с соусом из морских моллюсков и жестом велела Леону достать из духовки хлеб. Джейсон открыл бутылку красного вина. Мать сказала, что разрешит ему выпить бокал вина только в двенадцать. На следующий год.

— За мою карму, Скиллмен. — Эйдриа неожиданно наклонилась и одарила Леона мокрым поцелуем в губы. — Добро пожаловать назад. Сегодняшняя ночь напоминает мне старинные деньки, когда ты бросил колледж и впервые пришел в «Шпалы». Я много лет уже не слышала, чтобы ты так серьезно обсуждал искусство. В чем дело?

— Меня еще рано списывать, знаешь ли, — заявил Леон, пытаясь найти в макаронах целых моллюсков.

— И чудно! Знаешь, ты всегда был не в курсе последних идей в искусстве. Ты просто делал свои работы. Ты был одним из нас скорее инстинктивно, а не целенаправленно.

Леон осушил свой бокал и трясущейся рукой умудрился наполнить его снова, ничего не пролив. «Ты всегда был одним из нас», — сказала Дорина.

Эйдриа повернулась к сыну:

— А ты, сладкий мой, собери этот соус хлебом и отправляйся спать, иначе утром я не вытащу тебя из постели. Поцелуй Леона на прощание.

Леон вытер соус со щеки. Эйдриа всегда исхитрялась забыть положить на стол салфетки. Он обмакнул свой хлеб в соус в миске и запил его оставшимся вином, одновременно не сводя глаз с раскачивающихся грудей Эйдриа, отправляющей сына в его комнату. Все, как в былые дни. Когда Эйдриа проходила мимо, чтобы собрать посуду, он схватил ее за ночную рубашку. Рубашка распахнулась, и одна грудь вывалилась наружу. Он поймал ее ртом, и они оба свалились на пол кухни между посудой, которую Эйдриа несла в мойку. Он сел на нее верхом и почувствовал, как с него срывают брюки. Он был готов к настоящей жизни с настоящей женщиной, которая хотела его таким, какой он есть, а не таким, каким он мог бы быть.

Эйдриа визжала от восторга, размазывая соус с разбитой тарелки по бедрам, груди и потом по его телу. Леон слизывал соус с ее грудей, не обращая внимания на привкус блевотины во рту. Он засунул язык в рот Эйдрии, проигнорировав поднимающийся рвотный позыв, и тут же кинулся в ванную комнату, куда поспел как раз вовремя. Он был весь мокрым от пота. «Тара! Будь ты проклята!» — мелькнуло у него в голове.

Леон никак не мог остановить рвоту. Его плечи тряслись, зубы начали стучать, но его продолжало рвать. Эйдриа подошла к открытой двери, чтобы помочь. Он захлопнул перед ней дверь.

— Я, наверное, перепил. Все будет в порядке.

Леон склонился к раковине и принялся плескать холодной водой в горящие глаза. Потом набрал в рот зубной пасты, чтобы отбить мерзкий вкус. Снял рубашку и накинул на плечи полотенце. Все прошло. Он пришел в себя.

Леон всмотрелся в пепельное лицо в зеркале, видя куда больше, чем хотелось бы, затем быстро отвернулся и опустился на пол. Ну и что? Ну выкинул он манто Тары в озеро, как когда-то сбросил «Обещание» в реку. И пришел к Эйдрии за сексом точно так же, как когда-то бросался на каждую встречную поперечную после разрыва с Валери. Тот же самый сценарий, только на этот раз шлюхой оказался он.

Так что до порядка было очень далеко. Он увидел это в зеркале, в своих собственных глазах. Он был болен. Но не телом — душой.

Леон погрузился в усталый сон, не заметив, как Эйдриа накрыла его одеялом. Он очень боялся, что ему будут сниться кошмары, поэтому с благодарностью погрузился в полное забытье без видений.


Хелен Скиллмен так сжала руки на руле машины, что побелели костяшки пальцев. Если бы только Леонард был с ней. Она позвонила ему в офис, но он ушел пораньше, чтобы успеть зайти в магазин. Только половина пятого, а уже почти совсем темно. Еще полчаса — и уже вечер, и тогда ей не найти Леона. Дома, мимо которых она проезжала, сверкали рождественскими огнями. Хелен ничего не замечала. Ей хотелось ехать быстрее, но она не представляла, куда, собственно, ехать.

После звонка Леона она кинулась к машине и минут пять сидела в ней, как парализованная, прежде чем сообразила, где в это время его можно найти. «Мама, помоги мне», — вот и все, что он сказал, сказал с таким тихим отчаянием, что у нее перевернулось сердце.

— Леон, где ты? — прошептала она в трубку.

— У реки.

— У какой реки, Леон?

Молчание. Она не расслышала даже щелчка отключаемого мобильного телефона. Наверное, он его просто уронил.

Рядом с их домом не было никакой реки. Может быть, он говорил о реке рядом со средней школой? Интуиция подсказывала ей: если ее сын был в такой беде, что обратился к ней за помощью, это имело отношение к его искусству. Река возле школы была местом, где он сделал «Весенний цветок» и ту, другую скульптуру. Ту, которую сбросил в реку. Хелен усиленно вспоминала. Река была длинной. Даже если она угадала, и это та река, то как найти место, куда Леон водил ее однажды пятнадцать лет назад?

Тогда была весна. Сейчас землю покрывал снег. Хелен доехала до школы и свернула к ближайшему повороту, откуда двинулась вдоль реки, вниз по течению. Она ничего не узнавала. Переехала через реку по стальному мосту. Он тогда уже был построен? Она оглянулась на мост через стекло заднего обзора. Нет, Леон не станет…

Река не замерзла, островки льда виднелись лишь там, где громоздились камни. Хелен с облегчением заметила, что река, кажется, неглубокая, во всяком случае, недостаточно глубокая, чтобы… Она постаралась подавить волну паники. Почему он не сказал, где находится? Если бы только Леонард был с ней! На развилке асфальтированная дорога уходила в сторону от реки, а грунтовая следовала за ней. Была тут тогда грунтовая дорога? То место находилось у воды, она это хорошо помнила: Леон поставил скульптуру на край ручья, чтобы она могла ее получше рассмотреть. Почти стемнело. И вообще он мог иметь в виду реку Гудзон. Его студия рядом.

Внезапно ее машину занесло. Какая глупость! Кто-то поставил машину прямо посредине дороги. Она нажала на тормоз. Сердце усиленно забилось. Серая спортивная машина. Машина Леона!

Хелен повернула машину так, чтобы фары освещали воду, но ничего не увидела. Схватив из багажника фонарь, она пошла по дороге, скользя по замерзшей грязи и время от времени освещая фонарем воду. Кругом было пусто и тихо.

Внезапно дорога кончилась. Она пошла дальше, пробираясь сквозь кусты, стараясь держаться ближе к берегу.

— Леон!

Он стоял посредине реки по пояс в воде, потом исчез из вида — нырнул. Неужели плавал? Нет, ползал на коленях. Хелен почувствовала, как замерзли ноги в промокших сапогах. Когда Леон показался из воды, она направила луч фонаря прямо ему в глаза. Даже в вечерней темноте было видно, что его лицо посинело от холода.

— О, мама, я так рад, что ты приехала. — Взгляд дикий, но голос ровный. — Как ты думаешь, где она может быть?

— Леон, выходи из воды.

— Нет, я должен ее найти. Уверен, она где-то здесь. Тогда тут была полянка. Я никогда не бывал здесь зимой, но уверен, что не ошибаюсь. Может быть, она еще в приличном состоянии. Я уже облазил всю реку, начиная с того места, где оставил машину.

Хелен оглянулась на пройденный им путь. Не меньше полумили. И все это время он мок в воде?